Цивилизация Древней Греции

Хотя теоретики вслед за Аристотелем старались классифицировать, насколько это было в их силах, различные типы устройства греческих полисов, никто из них не мог представить хотя бы один их режимов в чистом виде. Это скорее вопрос политической философии, который позволяет определить их через бесконечное многообразие. Известно, что ученики перипатетической школы и ее глава посвятили монографии ста пятидесяти восьми типам организации греческих и варварских государств. Согласно «Конституции Афин», которая сохранилась до наших дней благодаря папирусу, каждое из этих сочинений включало в себя историю предшествовавших институтов и описание их современного состояния. Можно предположить, насколько сложным должно было быть взаимное влияние институтов на протяжении веков в предельно разделенном на участки эллинистическом мире. Если и кажется, что мы достаточно хорошо знаем функционирование устройства Афин и несколько хуже Спарты, мы не должны упускать из виду, что устройство всех остальных полисов, которое большей частью ускользает от нас, имело свое своеобразие и каждый раз следовало собственной эволюции.

Без сомнения, было бы ошибкой пытаться определить основную тенденцию, которую прогресс наших знаний может оспорить. Скажем только, что аристократические режимы сохраняли право доступа представителям знатных семей в различные советы и давали преимущество пожизненного назначения: таким был совет Ареопаг в Афинах до реформы Солона. Роль народного собрания тогда сводилась к более или менее стихийному одобрению решений, принятых членами совета. Впрочем, были предусмотрены меры ограничения числа полноценных граждан: например, в Фивах, возможности быть избранным лишался любой гражданин, торговавший на агоре менее десяти лет, то есть практически все мелкие сельские собственники. Олигархические режимы отличались лишь методом, применявшимся для избрания меньшинства, которое внутри гражданского коллектива брало в свои руки бразды правления: здесь учитывалось не столько социальное происхождение, сколько богатство, которое признавало законным некое обновление элит. Для доступа в совет и в магистратуры и даже для того, чтобы разрешить участие в собрании устанавливался ценз. В зависимости от остроты социальной проблемы олигархия принимала свирепый либо умеренный характер и меры, ограничивающие число привилегированных граждан, были более или менее суровы. Аристотель перечисляет хитрости, предназначенные для того, чтобы отвлечь интерес народа от общественных дел: надо отдать должное находчивости политических мыслителей, которые придумали эту форму псевдодемократии, фактически являющейся олигархией.

Истинная демократия могла иметь и в самом деле обычно имела органы, достаточно похожие на институты аристократических или олигархических режимов, но эти институты здесь функционировали в совершенно ином духе. Экклесия регулярно собиралась, и все граждане имели возможность там присутствовать и располагали полной свободой в произнесении речей; она строго контролировала деятельность магистратов и совета; она решала все важные дела постановлениями, голосуя поднятыми руками после публичного обсуждения; следовательно, она осуществляла прямое правление, руководимая мнениями ораторов, которые направляли ее политику. Именно на эту единую систему распространяется замечание Фенелона: «У греков все зависело от народа, а народ зависел от слова». В афинском государстве, как мы хорошо знаем, в классический период собрания экклесии проходили четыре раза в пританию. Пританией называли промежуток времени в 35 или 36 дней, в течение которого пятьдесят булевтов (или членов совета) от каждого племени составляли постоянную комиссию (на дежурстве) при буле и носили звание пританов: если племен было десять, установленный законом год делился на десять пританий. Таким образом, экклесию созывали регулярно все 9 или 10 дней, не исключая праздников или тяжелых дней, которые могли нарушать этот ритм. Такое частое повторение объясняет и решающее участие собрания в управлении делами, и незначительное соотношение граждан, которые могли освободиться, чтобы присутствовать на столь многочисленных заседаниях. Не существовало необходимого кворума, кроме исключительных случаев, как для процедуры остракизма: в этом случае нужно было 6 000 поданных голосов (от примерно 40 000 граждан). Но присутствующих обычно было не так много. Таким образом, мы еще раз видим, насколько обманчивой была древняя «демократия»: несмотря на уловки, такие как misthos ecclesiasticos, жетон для получения вознаграждения за присутствие на заседании, который учредили в IV веке, чтобы привлечь граждан к участию в собрании, возмещая расходы за потраченное не на работу время, несмотря на вмешательство полицейской стражи (скифских стрелков), которая подгоняла прохожих в направлении Пникса, и несмотря на то, что теоретически гражданин мог прекрасно заниматься управлением государства, оно, тем не менее, было отдано на усмотрение меньшинства праздных горожан, которых привлекали заботы об общественной пользе, авторитет оратора или соблазн денежного вознаграждения.

Каким бы мало представительным оно ни было в действительности, это меньшинство, тем не менее, ревностно относилось к преимуществам, которые демократическое устройство предоставляло народу; именно в народе была заключена верховная власть и правосудие. Вот почему его воля должна была осуществить одно и распределить другое.

Чтобы создать благоприятные условия для исполнения народной воли, Клисфен или один из его наследников придумали институт, который был применен в первый раз в 487 году, — остракизм: каждый год в шестую пританию экклесия решала, требуется или нет приводить в действие эту меру. В случае утвердительного ответа, приступали к голосованию, для которого использовали в качестве бюллетеня керамические черепки (острака) — откуда сам термин остракизм. Каждый голосующий писал на своем черепке имя политика, которого желал изгнать. Тот, кого выбирало большинство, ссылался из Афин на десять лет, оставляя, таким образом, свободное место соперникам. В течение V века остракизм был применен к множеству влиятельных политических лиц, представлявших меньшинство в обществе, среди которых были Аристид, Фемистокл, Кимон и Фукидид, сын Мелесия, изгнание которого в 443 году предоставило Периклу право управлять Афинами по-своему. Ныне найдены, в основном при раскопках на агоре, более 6000 исписанных черепков, содержащих шестьдесят разных имен, среди которых фигурируют известные люди, подвергавшиеся остракизму. Эти незначительные документы свидетельствуют о силе политической борьбы в Афинах V века и степени просвещенности, достигнутой в среде граждан, где почти все умели писать кистью или граверным резцом. Остракизм вышел из употребления после 417 года, когда стало ясно, что интриги партий подтасовывали законную борьбу.

Роль демократических судов, однако, была значима, как и роль собрания: хозяин своего голоса в суде, человек тем самым становился хозяином всей политической жизни в полисе, как это справедливо замечает Аристотель в своей «Конституции Афин» (IX, 1). Общее понимание демократов выражается лучше всего в возгласах толпы во время печального процесса об осуждении стратегов, победивших при Аргинуссах: «Это возмутительно, если хотят препятствовать народу делать то, что ему угодно». Почтенный Ксенофонт повторил здесь демагогов своего времени («Греческая история» I, 7, 12). Один Сократ, являвшийся тогда пританом, имел твердость до конца отстаивать авторитет закона перед народным неистовством. Но это было напрасно, и афиняне впоследствии вынуждены были жестоко поплатиться за это проявление бесконтрольной ярости, в которой они почти сразу и раскаялись, но было слишком поздно.

Угроза со стороны системы была, очевидно, в непостоянстве и легковерности толпы, которой искусные ораторы могли управлять по-своему, посредством грубых аргументов или поспешных эмоций. Последовательная и постоянная политика почти не могла получить одобрения собрания, если только ее не представлял человек, способный добиться благосклонности толпы и сохранить ее: исключительная заслуга Перикла была именно в способности удерживать это на протяжении почти тридцати лет, в течение которых он довел силу и процветание Афин до апогея. Но это чудо не повторилось, и впоследствии самое богатое из греческих государств пережило упадок и порабощение из-за того, что не сумело принять и поддержать решительную политическую линию. История его столкновения с Филиппом без снисхождения показывает неспособность афинской демократии, в той форме, которую она приняла в IV веке, противостоять серьезной внешней опасности. Тогда как государь Македонии в течение двадцати лет упорно осуществлял свой замысел, используя в зависимости от обстоятельств то хитрость, то силу, умея при случае либо уступить, либо завязать переговоры, чтобы затем немедленно возобновить свое движение к цели, которую он себе наметил, — народ Афин, увлекаемый противоречивыми советами, переходил от равнодушия к тревоге и от тревоги к упадку духом; он хвалился, что полумерами предотвратит опасность, которую соглашался признать лишь наполовину; долгое время он не мог выбрать между опасной дружбой с государем и открытым соперничеством; и когда после стольких лет игнорирования угрозы, которая возрастала против его интересов и независимости, он решился, наконец, дать сражение, это смелое решение пришло слишком поздно и могло привести лишь к катастрофе. Однако, если судить по превосходству средств, которыми они располагали в борьбе против Филиппа, как и в Пелопоннесской войне, Афины с точки зрения логики могли бы восторжествовать, если бы устройство их институтов не приговорило их к бессилию.

Сознавая нежелательные последствия демократии, многие ораторы и философы в самих Афинах стремились противопоставить бессилию и легкомыслию собственного народа серьезность и гражданскую доблесть спартиатов, давших пример незыблемых институтов с тех пор, как в очень далекое время, вероятно в конце IX века, легендарный Ликург составил для своих сограждан ретру, или основной закон, описывающий главные черты системы. Даже если в действительности эти вещи происходили не так быстро и не так просто, как сообщают предания, постоянство лакедемонских институтов в классическую эпоху — установленный факт. Это устройство имело целью предупредить любое изменение, и оно действительно его преупреждало.

Политическая организация Спарты была основана на решающем и исключительном влиянии военного сословия, спартиатов, на периэков и илотов. Эти привилегированные люди сами себя называли равными: единственные имеющие гражданские права, они существовали благодаря лучшим землям Лаконии и Мессении, которые для них обрабатывали илоты. Каждый спартиат собирал доходы с земельного участка, или клера, который был к нему приписан. Воспитывавшийся с детства в строгой коллективной дисциплине, гражданин после своего совершеннолетия продолжал послушно исполнять обязанности: он жил совместно со сверстниками до своего тридцатилетия, имея право только на супружескую жизнь. После тридцати лет он получал большую свободу и имел собственный дом: но он по-прежнему ежедневно принимал пищу с членами своей воинской группы и до достижения полных шестидесяти лет усиленно тренировался. Понятно, что социальное превосходство, постоянно сдерживаемое таким образом, придавало лакедемонским батальонам тактическую и духовную сплоченность, которая вызывала всеобщее восхищение и так часто приносила им победу.

Устройство Спарты соединяло элементы, заимствованные из различных общественных режимов греков: монархии, аристократии, демократии. Два наследственных царя, принадлежавшие к двум семьям, Агиадам и Еврипонтидам, обладали в принципе исполнительной властью. Но их авторитет проявлялся свободно только в военной сфере, и армия в военных операциях обычно шла в бой под командованием одного из царей. Для важных политических решений был создан совет из 28 старейшин, герусия, который разделял ответственность власти и служил Верховным судом справедливости. Геронты, которые в него входили, были старше шестидесяти лет и назначались пожизненно собранием граждан: то, насколько громкими были приветственные возгласы, которыми приветствовали каждого кандидата, позволяло жюри решить, кого из них избрать. Собрание спартиатов, апелла, которое выбирало магистратов с помощью такой же примитивной процедуры, регулярно собиралось, чтобы выслушать отчеты, которые ему должны были делать органы власти государства, и чтобы одобрить решения, которые они предложили: апелла их не обсуждала, а демонстрировала свое согласие с их начальниками, которые могли, таким образом, в трудных обстоятельствах пользоваться моральной поддержкой, оказываемой собранием граждан.

Осторожности, предпринятые в отношении права преемственности двойственной наследственной царской власти, мы обнаруживаем в элементах спартанской системы: совете и собрании, заимствованных у других греческих полисов. Именно в их применении проявляется оригинальность Лакедемона. Апелла на самом деле не могла препятствовать воле магистратов. Все предусмотрено для того, чтобы обеспечить исполнение сильной власти, которая первоначально была в руках двух царей и которую начиная со времени Ликурга герусия делила с ними. Но, кроме того, коллегиальная и ежегодная магистратура, эфоры, играла решающую роль в государстве. Пять эфоров, или «надзирателей», были созданы после Ликурга. Избранные апеллой из своей среды, они надзирали от имени всего народа одновременно за деятельностью царей, которые клялись перед ними управлять по законам, и за соблюдением гражданами традиций в частной и общественной жизни. Ответственные за благосостояние граждан, они обладали всей властью для того, чтобы ее обеспечить собственными решениями без посторонней помощи: наставления магистратам, порицания, различные поощрения. Все трепетало и склонялось перед ними, кто не отчитывался никому, кроме своих преемников в этой высшей магистратуре: впрочем, долгое время они действовали в соответствии с глубинными чаяниями сограждан.

Это замкнутое общество, гордое, сплоченное, решительно консервативное, желало любой ценой оградить себя от напастей извне. Начиная с середины VI века оно отвергало всякую красоту искусства и архитектуры. Стремясь сохранить себя изнутри, оно объявило вне закона торговлю и даже хождение серебряной монеты. Его амбиции ограничивались стремлением удержать под своей властью Мессению — хлебный амбар, который кормил его военное сословие, поддерживать господство на Пелопоннесе ценой непрерывных операций против Аргоса и полисов Аркадии и, наконец, не допустить любой попытки гегемонии в материковой Греции — независимо от того, шла ли речь о персидском вторжении, афинских претензиях на доминирование или политике Эпаминонда, в противостоянии с которой оно себя истощило. Эти последовательные, твердые, но в высшей степени ограниченные замыслы долгое время увенчивались успехом: но они не обеспечили ни экономического расцвета, ни культурного авторитета. Кроме того, медленно и постепенно разрушалась сама основа спартанского государства: принцип равенства граждан, основанный на владении одинаковыми участками земли, постоянно страдал. Сами победы Спарты повлекли за собой приток необыкновенных богатств. Об этом говорит Сократ юному Алкивиаду в одноименном диалоге Платона (123 а): «о деньгах, которые приходят в Лакедемон, можно сказать то же, что говорит лиса льву в басне Эзопа: следы, идущие в город, очевидны, но тщетно было бы искать обратных». Вопреки строгим наставлениям традиции, желание собственности, скрытое под мнимой суровостью, соблазняло спартанцев. На заре V века милетиец Аристагор, желавший добиться военной поддержки Спарты в мятежах в Ионии, пытался подкупить царя Клеомена богатыми подарками и перспективой добычи: и только знак богов в виде слова ребенка — собственной дочери Клеомена — заставил царя прогнать просителя. Растущее желание накапливать частные богатства привело к сосредоточению земельной собственности в руках меньшинства, что противоречило предписанному законом равенству. Большое число спартанцев, неспособных делать взносы на совместные трапезы, было исключено из сословия Равных и перешло в сословие Низших. Количество полноправных граждан постоянно уменьшалось в течение V и IV веков: от приблизительно 5000 человек после греко-персидских войн до менее 3000 ко времени битвы при Левктрах в 371 году, по оценкам В. Эренберга. Эта медленная, но неуклонная убыль гражданского коллектива уже самими древними расценивалась как смертельная болезнь, которой была поражена Спарта и которую называли олигантропия, то есть нехватка людей. В Спарте эта нехватка препятствовала проведению какой-либо крупной политики, даже если бы традиционная ограниченность взглядов лакедемонского правительства ее допускала.