Цивилизация Древней Греции

Частные дома контрастировали с обычной пышностью общественных сооружений своими скромными размерами и крайней простотой. Они редко были построены из камня: их стены из необожженного кирпича или самана на каменном фундаменте были легкой добычей для грабителей. Относительно самой ранней эпохе мы почти не имеем информации, но что касается классического периода, сведения, почерпнутые из источников и результаты раскопок в Олинфе позволяют нам представить греческий дом с определенной точностью. Разрушенный в 348 году войсками Филиппа, город так не был больше заселен: американские археологи постепенно расчистили его руины, так что подробный план нескольких кварталов теперь известен. Речь идет о новых кварталах, проект которых был разработан к концу V века. Поэтому соседствующие дома объединены не в бесформенные группы, как в более древних городах, а в прямоугольные комплексы, разграниченные сетью улиц наподобие шахматной доски: эта квартальная система распространится в эллинистический период, и римляне назовут ее insulae. В то время как в Афинах стены домов редко образовывали прямой угол, дома Олинфа, как правило, создавали более или менее правильный квадрат (со стороной в среднем 17 м). На этом участке земли перед южным фасадом простирается двор и служит проходом в комнаты первого этажа, которые окружают его с трех сторон. В северной части двора находится портик (пастада), за которым располагаются жилые комнаты частного жилья. Комплекс кладовая — кухня — ванная (ойкос), а также приемная (андрон) со своей прихожей занимали остальную часть первого этажа. Второй этаж, на который вела деревянная лестница, зачастую находился в северном крыле дома и выходил на галерею над пастадой. Кровля была не плоской, как в городах материковой Греции, а представляла собой покрытую желобчатой черепицей двухскатную крышу, объяснявшуюся дождливым климатом Халкидики. По источникам создается впечатление, что комнаты второго этажа были женскими апартаментами.

Частный дом в классической Греции являлся основной формой жилья. Конечно, в источниках упоминаются несколько коллективных домов в Афинах в IV веке, которые назывались синойкией, в противоположность типичному дому, ойкии. Но это было исключением, и высокие дома в несколько этажей получили свое развитие лишь в Риме. Некоторые богатые люди жили в больших многокомнатных виллах с большими дворами с портиками и садами, например, Калий, у которого Сократ встретился с Протагором в диалоге Платона. Но роскошь тут была еще умеренной: напольные мозаики, самые древние из известных нам, обнаруженные в Олинфе в самых богатых домах, были выложены из черной и белой гальки безо всяких изысков. Стены белились известью либо покрывались цветной штукатуркой с незамысловатым узором. Лишь Алкивиад, фигура настолько же богатая, насколько и эксцентричная, мог позволить себе украсить стены своего дома фресками. Из мебели были сундуки, кровати, столы, стулья и табуретки, а также ковры и занавеси, зачастую привозимые с Востока. Помимо обычной глиняной посуды местного производства в богатых домах имелась расписная керамика высокого качества и металлические вазы, главным образом из бронзы и серебра, которые были большой роскошью для стола. Во всяком случае, опись имущества Алкивиада, проданного после его обвинения в процессе по делу о мистериях, сохраненная в современной записи, не создает впечатления о необыкновенной роскоши. Мы понимаем, что имел в виду Сократ в платоновском «Алкивиаде» (123 b и далее), когда подчеркивал огромную разницу, разделявшую греческих богачей и восточных монархов. Вплоть до классической эпохи истинная роскошь была достоинством богов.

*

В городе, как и в деревне, основную массу ручной работы выполняли рабы. В первую очередь они занимались хозяйством в каждом доме, где минимальный штат рабов казался просто необходимым: одни лишь нищие (или, начиная с IV века, философы-киники) не имели рабов вообще. Помимо домашних дел, рабы также обеспечивали рынок ремесленных предприятий, поскольку о промышленности можно говорить лишь в нескольких очень редких случаях. В качестве исключительного примера можно назвать оружейную мастерскую, которую содержали оратор Лисий и его брат Полемарх в Афинах в конце V века. К тому времени, как при Тридцати тиранах имущество братьев было конфисковано, в их мастерской работало 120 рабов и их запас составлял 700 щитов, по словам самого Лисия («Против Эратосфена» 19).

Уже их отец, сиракузянин Кефал, слыл в Афинах одним из самых богатых людей, по сведениям Платона, который говорит о нем в самом начале «Республики». Зато у огромного числа ремесленников и торговцев трудилось несколько рабов. Человек, который, как инвалид Лисия, занимался мелким ремеслом безо всякой рабской рабочей силы, был действительно близок к нищете.

Впрочем, к ручной работе относились в определенной степени презрительно: сам термин, обозначающий рабочего, банаос, имеет негативный оттенок, как и слово kapelos, обозначающее мелкого торговца. Тот, кто занимался подобной деятельностью, даже если это настоящее искусство, не пользовался уважением в греческом обществе, даже самом демократичном, например в Афинах. Настоящее занятие, достойное свободного человека, как это хорошо видно у Платона, — это участие в общественных делах: молодежь из знатных семей, окружавшая Сократа, не имела другого устремления, а «либеральное» образование, которое они получали, специально готовило их к этому или, по крайней мере, претендовало на такую подготовку, что Сократ поставил под сомнение. Несколькими годами позже Геродот отметит, что эллины в подражание, как он предполагал, египтянам, считали ручной труд менее почетным (II, 167): в Лакедемоне, уточняет он, это предубеждение было особенно сильным, а в Коринфе — самым слабым. Известно, что в Афинах один из законов Солона предусматривал наказание любого праздного гражданина: но мы не знаем точно, как определяли праздность, и складывается ощущение, что этот закон не изменил общественного отношения к ручному труду. Эти идеи развивались с гомеровских времен: действительно, в «Одиссее» неоднократно подчеркивается мастерство главного героя, чья изобретательность позволяет ему не только командовать войском, но и соорудить кровать, и ни в глазах поэта, ни в глазах слушателей царь Итаки нисколько себя этим не унижает — совсем наоборот! Несомненно, тут речь идет не о работе за деньги, которая в глазах классических греков являлась мало достойной уважения, а о независимой деятельности. Тем не менее, если сравнить восхищение Гомера перед плотом или кроватью Одиссея, с презрением, с которым Калликл в «Горгии» Платона (512 с) высказывается в адрес мастерства инженера, мы увидим, насколько со временем изменилось это отношение.

Таким образом, вопреки тому, что можно было бы предположить, на практике такой «демократический» полис, как Афины, испытывал к труду ремесленников не больше уважения, чем аристократические полисы. Несомненно, Перикл, в знаменитой речи, которую ему приписывает Фукидид (II, 40), настаивает на том, что его родина позволяет ремесленникам и рабочим, если они являются гражданами, участвовать в управлении делами государства: но тот же Перикл, учреждая обычай платить ежедневное вознаграждение (misthos) каждому гражданину, занимающему общественную должность, будь то магистраты, члены Совета, судьи или солдаты в военном походе, значительно содействовал тому, чтобы отстранить соотечественников от производительного труда и заставить их искать занятия оплачиваемые скромно, но достаточно для того, чтобы обеспечивать их существование со дня на день. Вот почему в Афинах ручные ремесла все больше и больше перекладывались на плечи рабов и осевших здесь чужестранцев, то есть метеков, число которых было велико. Изучение расчетов, связанных с возведением храма Эрехтейон на акрополе и известных нам по надписям, позволяет установить, что среди 107 человек рабочих, число которых смогли установить, только 14 граждан, а остальные — метеки и рабы.

Тем самым раскрывается преимущественно аристократический характер греческого цолиса, даже когда он провозглашается народным государством. Понятия «демократия» и «аристократия» осознавались эллинами исключительно в приложении к корпусу граждан, более или менее широко участвовавших в делах государства. Но этот гражданский корпус отнюдь не объединял большинство жителей, а лишь привилегированное меньшинство. Исключениями могут быть несколько горных полисов, где жители были слишком бедны, чтобы покупать и содержать много рабов. Но все большие греческие полисы являли подобную картину. Граждане были единственными обладателями не только политических, но и основных гражданских прав, таких как право владения недвижимым имуществом — землями и домами. В отличие от них, поселившиеся здесь иностранцы, «сосуществовавшие» (это непосредственное значение слова «метек»), имели особый статус, дававший им некоторые гарантии: они участвовали в несении финансовых и военных повинностей, которые налагало государство, но не имели никаких политических прав. Спарта не позволяла чужестранцам проживать на ее территории; зато их охотно принимали Афины, где они играли важную роль в производстве, торговле и интеллектуальной жизни. Наконец, подневольное население часто было столь же многочисленным, как и гражданское, а иногда и превосходило его.

В Фессалии, на Крите и в Лакедемоне наряду с собственно рабами находится класс крепостных, прикрепленных к земле. В Спарте это были илоты, восходящие, вероятно, к народам, покоренным дорийцами во время их прихода в Лаконию или в период отвоевания Мессении: обращенные в полное рабство, они обрабатывали земельные наделы, которые государство выделило их хозяевам-спартиатам. Каждый год объявляли войну с илотами, чтобы держать эксплуатируемых в необходимом страхе: юные спартиаты, проходившие обучение в криптии, имели право убить любого илота, повстречавшегося ночью на улице. Эта неограниченная власть, поддерживаемая с абсолютной жестокостью, позволяла гражданам освободиться от любых иных занятий и посвятить себя исключительно военной подготовке. Тем не менее вокруг плодородных земель Лаконии и Мессении, предназначенных только для спартиатов и возделываемых илотами, в приграничных областях Лакедемона проживало население, называемое периэками («те, кто живет кругом»). Они не были гражданами, но могли свободно заниматься сельскохозяйственными работами, ремеслом и торговлей, в отличие от спартиатов, с единственной обязанностью служить наряду со спартанцами в лакедемонской армии. Подробности их правового положения плохо известны, но они, вероятно, имели гражданские права (в отличие от метеков в других греческих полисах) и обычно оказывались верными подданными Спарты. Подтверждено существование периэков и в других греческих государствах: в Элиде, Арголиде, на Крите, в Кирене, но мы слишком мало знаем о настоящей природе этого населения.

Положение рабов было в принципе везде одинаковым, хотя обычаи на практике могли определять некоторые отличия. Согласно выражению Аристотеля («Политика» I, 3,1253 Ь), которое формулирует общераспространенное мнение, раб был лишь «живым орудием» в распоряжении своего хозяина. Теряя свободу, он утрачивал свойство быть личностью, независимо от того, кем он был по происхождению — варваром или греком. Поэтому суд принимал его свидетельские показания, только если он подвергался пытке: принуждение страданием считалось необходимым, чтобы заставить его говорить правду. Начиная с гомеровских поэм умножаются свидетельства того, что зависимое положение, приобретаемое по рождению или случаю, принижало человека и лишало его всякого достоинства. Раб не имел ни личной жизни, ни семьи. Рабыни безоговорочно служили для удовольствия своему хозяину: пленные троянки, Брисеида, Андромаха и Кассандра подверглись этому унижению, и Аристофан игривым тоном рассказывает о миловидной фракийской служанке, которую запросто насилуют в лесу. Конечно, афинские обычаи, обусловленные в большей степени экономикой, чем заботой о гуманности, возводили в закон некоторые меры, защищающие рабов от чрезмерной жестокости. С другой стороны, некоторые формы религии были к ним благосклонны: они могли приобщиться к ним на Элевсинских мистериях. Здесь элевсинская набожность, хотя и очень сдержанно, открывала дорогу в будущее. Но в целом различие между свободным человеком и рабом в греческом обществе оставалось фендаментальным. Поскольку из-за войн угроза рабства нависала над каждым свободным человеком (сам Платон в 388 году испытал это несчастье, от которого он был избавлен великодушным вмешательством Анникерида из Кирены), человеческая судьба, и без того подверженная стольким страшным опасностям со стороны природных стихий, казалась грекам тем более жалкой: и поэты использовали этот источник трагичности.

Рабы или илоты, метеки или периэки, граждане с их семьями — мы не в состоянии подсчитать соотношение различных элементов в народонаселении полисов. Как обычно это бывает в древней истории, статистические данные почти целиком ошибочны. Но все-таки, чтобы дать хотя бы приблизительное представление, мы приведем примерный расчет относительно Афин и Спарты в эпоху их наибольшего процветания. Расчеты сделаны в соответствии с вычислениями, очень тщательно составленными В. Эренбергом, который сам четко указал предел погрешности, содержащейся в них. В Афинах около 432 года, то есть к началу Пелопоннесской войны, должно было насчитываться примерно 40 000 граждан (вместе с семьями — около 150 000 человек), 10 000 или 15 000 метеков (вместе с семьями — 40 000 человек) и приблизительно 110 000 рабов на все население в целом в 300 000 душ. Лакедемонское государство сразу после греко-персидских войн, около 480–470 годов, насчитывало абсолютно точно 5 000 спартиатов (15 000 человек вместе с семьями), 50 000 периэков и 150 000 или 20 000 илотов, то есть около 250 000 душ. Многочисленные полисы средних размеров должны были иметь количество граждан близкое к 10 000 человек, которое Аристотель, основываясь на данных опыта, считал идеальным. Учитывая тот факт, что среди привилегированных жителей были такие, кого отстраняли от дел из-за небрежности, неспособности или болезни, можно видеть, как ограниченны были рамки греческого полиса: среди населения, состоящего главным образом из лиц, граждански и политически неправомочных, те, кто играл пусть даже незначительную роль, знали друг друга по крайней мере в лицо.

*

Рассмотрим теперь граждан, имеющих права, которые, с точки зрения греков, позволяли человеку быть действительно человеком. Они имели гражданство от рождения: по меньшей мере их отец, а иногда также и мать, как того требовал для Афин закон Перикла, относились к привилегированному сословию. Стало быть, именно кровь даровала право гражданства, согласно основным требованиям; здесь в рамках полиса прочно сохранялась древняя традиция рода, к которому определяло человека его рождение. Пожалование подобных прав чужестранцам оставалось привилегией, в предоставлении которой греческие государства не проявляли особой расточительности: эти права были вознаграждением за выдающиеся заслуги или объяснялись исключительными обстоятельствами. Так, народ Афин принял в свои ряды в 409 году человека, который убил Фриниха, главу олигархической партии, возбуждавшего всеобщую ненависть: об этом факте напоминает Лисий в своей судебной речи «Против Агората» (70–72) и подтверждает новая найденная надпись. Чуть позже, в 406 году, чтобы вознаградить метеков, которые служили гребцами в сражении при Аргинусах, им всем сразу было пожаловано гражданство. Наконец, в 405 году в смутной обстановке, которая последовала за разгромом при Эгоспотамах, афиняне даровали право гражданства самосцам, которые оставались преданны им в это трудное время. Но это были лишь частные случаи или вынужденные ситуации. Обычно в Афинах, как и в других местах, народ ревностно относился к гражданским правам и не стремился распространять их действие среди новых классов населения, но, напротив, старался предупредить это распространение: этим объясняется упомянутый ранее закон Перикла, который ограничивал гражданство в Афинах лицами, у которых и отец и мать были афинянами. На этом основании Фемистокл, например, рожденный от фракийской служанки, не был бы гражданином! Перикл, впрочем, сам был вынужден позднее добиваться специальной уступки в пользу сына, рожденного им от милетянки Аспасии: народ предпочел предоставить ему такую уступку. Что касается Спарты, она оказалась еще более суровой. Геродот сообщает, что прорицатель из Элиды Тисамен и его брат единственные во всем мире получали в Спарте гражданство (IX, 35), и для этого потребовалось исключительное доверие, которое лакедемоняне питали к Дельфийскому оракулу, который предсказал Тисамену пять крупных побед: только поэтому лакедемоняне удовлетворили просьбам предсказателя, даровав ему и его брату выдающуюся привилегию.

Но одного рождения не достаточно: еще необходимо, чтобы ребенок был признан отцом официально и принят в социальной среде полиса. Пока эта формальность не была соблюдена, в этом праве всегда могли отказать. Существовал обычай оставлять с брошенным младенцем какие-нибудь предметы — браслет или ожерелье, которые, если он выживал, рано или поздно побуждали его узнать о себе правду. Поэты новой комедии, творившие после Еврипида, и романисты более позднего времени часто использовали этот мотив узнавания, который наши литераторы, подражая античным авторам, назвали «крест моей матери». В Спарте решение лишить жизни новорожденного возлагалось даже не на отца, а на совет старейшин племени, который после осмотра ребенка либо позволял его воспитывать, если он казался крепким и хорошо сложенным, либо решал бросить его в пропасть Тайгет. В Афинах церемония амфидромий, имевшая место на пятый (по «Свиде») или на седьмой (согласно Гесихию) день после рождения ребенка, отмечала официальное вступление новорожденного в семью: женщины дома, которые помогали рождению, брали ребенка на руки и носили вокруг домашнего очага. Это было одновременно ритуалом очищения от грязи, бывшей следствием родов, и принятия младенца в семейный культ. На десятый день ребенок получал имя, по случаю пира, на который приглашали его семью и их друзей. К домашним обрядам относилось и представление ребенка группе, которая являлась наполовину религиозной, наполовину политической, промежуточной между семьей и племенем и называлась фратрией. Отныне ребенок имел законное существование.