Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса

При этом социал-империализм оказал огромное влияние (вплоть до прямого заимствования идей, подходов и конкретных требований) не только на левых, но и на правых, вплоть до зарождавшихся как раз в начале XX века радикально правых (английских фашистов). «Во времена Эдварда VII (1901–1910) программу социальных реформ в сочетании с укреплением империи воспринимали с энтузиазмом партии практически всех направлений» [4].

Социал-империализм стал знаменем рубежа XIX–XX веков точно так же, как знаменем революций 1848–1849 годов стало освобождение народов от гнета империй и создание ими независимых национальных государств. Помимо интересов окрепших национальных буржуазий, для империй эта вновь подхваченная идея была средством конкурентной борьбы друг с другом [102] , а для крупного капитала (прежде всего для финансового спекулятивного, но и капитала реального сектора также) – средством общего ослабления противостоящих ему и ограничивающего его влияние империй. Главная же идея, принципиальная для последнего, заключалась в создании небольших государств, поддающихся захвату и эксплуатации уже не другими государствами, но капиталом «в чистом виде», свободным от необходимости делиться прибылями с той или иной обеспечивающей его интересы империей [103] .

102

И потому нелепой и, вдобавок, самоубийственной азиатской дикостью, наказание за которой последовало уже менее чем через пять лет, в Крымскую войну (а в сфере дипломатии и вовсе практически немедленно), выглядела для европейцев (и в первую очередь для лондонского Сити) искренняя поддержка Николаем I монархической идеи как таковой: в их более современном сознании солидарность королевских дворов перед лицом «черни» в то время уже просто не существовала, всецело вытесненная идеей конкуренции.

103

Ненависть английского Сити (и прежде всего Ротшильдов) к Романовым, для минимального приличия слегка прикрытая при Николае II его нежеланием дать иудеям равные права с основной частью остального населения империи (включая не только православных, но и католиков в Польше, и протестантов в Прибалтике и Финляндии), была, прежде всего, вызвана именно последовательным срывом Александром I и Николаем I двух подряд фундаментальных попыток раздробить центральную часть Европы на такие зависимые от финансистов государства – после разгрома Наполеона и в ходе подавления «весны народов» 1848–1849 годов.

Дополнительный вклад в ненависть к России (правда, уже не только Сити, но и всей британской элиты как таковой) был внесен неподобающим поведением 21-летнего наследника престола Александра Николаевича (будущего Александра II Освободителя) во время его визита в Лондон в 1839 году. Будучи отправлен туда отцом, Николаем I, из-за чрезмерной страсти к фрейлинам, внесшей серьезные сложности в жизнь двора и даже дезорганизовавшей быт его матери, он покорил сердце недавней взошедшей на престол 20-летней королевы Виктории. Роман был открытым, влюбленные многократно появлялись вместе в общественных местах, их поведение по тогдашним нормам поведения свидетельствовало о постоянной близости и свадьба, по представлениям английской аристократии, была делом решенным.

Однако Николай I, узнав об этом, немедленно вернул сына домой, так как подобный династический брак не только никак не входил в его политические планы, но и, более того, в силу незаконнорожденности Виктории был категорически неприемлем (если вообще не стал бы позором) для дома Романовых. Это было воспринято в Англии (вполне справедливо) как чудовищное и ничем не спровоцированное национальное оскорбление, публично опозорившее королеву, монархию как институт и весь двор, и стало причиной не только стремительного выхода Виктории замуж за своего двоюродного брата Альберта Саксен-Кобург-Готского, но и глубокой ненависти к России со стороны британской аристократии, в том числе и далекой от интересов Сити (и даже враждебной им).

7.1.2. Социал-империализм против «старых» империй и Франции

Социал-империалисты Британии оплодотворили интеллектом бурно развивающиеся капиталы США (как когда-то, в XVI–XVII веках венецианцы и иудейские предприниматели интеллектуально оплодотворили британские капиталы и в целом примитивное тогда английское общество – и через Голландию, и напрямую – см. параграф 1.3) – и создали таким образом общее глобалистское течение, направленное на рубеже XIX и XX веков против континентальных империй: Германской, Австро-Венгерской, Российской.

Американцы, сначала младшие партнеры в этом глобальном альянсе, учились стремительно. Уже в 1907–1908 годах их финансисты во главе с представителем Ротшильдов Морганом [29, 109] (насколько можно понять, начавшим к тому времени уже свою собственную игру) устроили в США финансовый кризис для установления контроля за денежным обращением, – чтобы не применяться к существующему государству, а исходно создавать его органы финансового управления как свой частный инструмент [104] .

104

О длительной и предельно ожесточенной борьбе американского государства и крупного финансового капитала за контроль над денежным обращением США см., например, [109].

Несмотря на фактическую тождественность методов, им было значительно проще, чем их английским предшественникам, похожими методами создававшим Банк Англии в конце XVII века [105] (см. параграф 2.1): США с самого начала были учреждены и развивались как частное государство, не просто служащее, но прямо принадлежащее бизнесу. При практически полной тождественности его институциональных форм с традиционными государствами того времени (вызванной содержательной тождественностью большинства выполняемых функций) эти формы скрывали – как скрывают и до сих пор – принципиально иное содержание, игнорирование которого при практическом анализе неизбежно чревато болезненными, а порой и фатальными ошибками.

105

Возможно, именно поэтому им, в отличие от англичан, не пришлось включать главу государства (и наиболее влиятельных политических деятелей того времени) в число учредителей Федеральной резервной системы, пусть даже и тайно.

США как государство – это отнюдь не ставшее традиционным к настоящему времени le stato Макиавелли, гениально предощущенное им более чем за столетие до окончательного оформления его Вестфальским миром. США – это качественно иное образование, как писали ещё не впавшие в догматизм марксисты 20-х и начала 30-х годов XX века, «комитет буржуазии» по управлению обществом в своих целях. Но эта крупная буржуазия смогла подмять под себя общество и институты управления им лишь в результате (и после) того, что (и как) стала особой – финансовой, спекулятивно ориентированной и глобально действующей (а со временем и глобально мыслящей) в силу самой природы своего капитала.

Её попытка запалить Первую мировую войну руками империй для уничтожения самих этих империй и захвата их рынков, почти удавшаяся в 1911–1912 годах, сорвалась: сработали и социалисты (прежде всего пламенный Жан Жорес), увенчавшие борьбу за мир грандиозным Базельским антивоенным конгрессом 24–25 ноября 1912 года (с участием 555 делегатов из 23 стран), и инстинкт самосохранения империй, и простые родственные чувства императоров.

Американские финансисты урок истории в полной мере усвоили и в 1913 году (далеко не с первой попытки) титаническими усилиями и великолепно срежиссированными интригами всё же продавили создание ФРС (подробно см. в [130]).

В этот момент в мир пришла качественно новая, почти всесокрушающая сила – и сопротивляться ей на первых порах (вплоть до создания под руководством Сталина цивилизации качественно нового типа – советской) оказалось попросту некому. Жан Жорес был застрелен французским националистом в любимом парижском кафе вскоре после создания ФРС, 31 июля 1914 года – за три дня до объявления Германией войны Франции. Его до сих пор часто называют «первой жертвой Первой мировой войны», хотя, конечно, он был как минимум второй – после прославянски настроенного наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда, убитого Гаврилой Принципом в Сараево 28 июня 1914 года.

Союз Британской империи и США (и, шире, патриотов стран Антанты и глобалистов) был в высшей степени ситуативным: первые выступали против геополитических конкурентов своих государств – стран Тройственного союза и России [106] , а вторые – за взлом и разрушение всех великих держав (включая как империи, так и Францию) ради захвата новых рынков и получения новых пространств для приложения крупных капиталов (не случайно Германия перед Гитлером и при нём восстановила и нарастила свою промышленную мощь за счет именно американских кредитов и прямого вхождения американских инвесторов в капиталы немецких концернов).

106

Хотя Россия и являлась союзником Англии и Франции, никто в руководстве последних не хотел её усиления, что проявилось в категорическом нежелании отдавать ей Босфор и Дарданеллы (ради овладения которыми она и позволила втянуть себя в войну) и, главное, в стремлении экономически закабалить Россию после победы в войне, не только лишив её необходимого для неё немецкого рынка, но и захватив её внутренний рынок. Это стремление в наиболее откровенной, полной и завершенной форме проявилось в попытке, предпринятой на Парижской конференции [77] в июне 1916 года. После решительного отказа представителей России, отказавшихся даже обсуждать передачу своего внутреннего рынка английским и французским капиталистам, страны Антанты взяли курс на заранее проработанную в качестве запасного варианта организацию свержения царя, подкрепив усилия глобалистов своей государственной мощью. В этом отношении представляется крайне характерным проведение Петроградской конференции представителей стран Антанты (английскую делегацию возглавлял член «Военного кабинета» лорд Милнер, идеолог развития Британской империи в эпоху империализма) в январе-феврале 1917 года – непосредственно перед Февральской революцией. Судя по их действиям, целью представителей стран Антанты была даже не столько традиционная разведка, сколько корректировка внутреннего положения в России в виде прямого подталкивания к действиям в основном уже подготовленного к тому времени дворцового переворота.

Наиболее глубоким было расхождение между этими мотивациями в государственном управлении Британской империи, в котором государственники тесно соседствовали с глобальными социалистами. Первые после Февральской революции арестовали в Канаде отправившегося из США в Россию Троцкого как социалиста и врага союзника в войне, а вторые добились его освобождения как врага Российской империи, подлежащей коммерческому захвату и освоению после войны. Первые считали социалиста Герберта Уэллса опасным для империи, вторые энергично и эффективно использовали его в качестве сотрудника государственной секретной службы.

Русская революция, как и в целом мировое революционное движение социалистов, являлась лишь частью глобального проекта социал-империалистов по разрушению империй (в рамках которого английские социал-империалисты, само собой разумеется, делали исключение для Британской империи, предполагая её мягкую трансформацию для снятия излишнего административно-политического груза с метрополии при сохранении её привилегий и выгод).

Единый взгляд на будущее мира после реализации этого проекта не был не только зафиксирован, но, скорее всего, и выработан социал-империалистами (в силу объективного различия позиций их различных групп), однако первоначально [107] явно предполагалось формирование единых Соединенных Штатов Европы, лишь элементом которых была бы Британия [108] . Русская революция, рассматриваемая глобалистами как запал для европейской (в этом отношении они были едины), представлялась всего лишь началом их создания.

107

В течение достаточно долгого времени – вплоть до провала жалкой попытки переворота Троцкого 1927 года, а то и до явного разрыва Сталина с глобалистской логикой методичным уничтожением «интернационалистов-ленинцев» в пожаре Большого террора 1937–1938 годов.

108

Подготовкой к их созданию можно считать предложения Англии и Франции на Парижской конференции в июне 1916 года о снятии всех таможенных барьеров в торговле стран Антанты друг с другом после войны [77], непосредственно направленные на разрушение российской промышленности и её полную хозяйственную колонизацию, но стратегически – на такую же колонизацию всей Большой Европы (включающей азиатскую часть России) Англией при вспомогательной роли всё более заметно слабевшей в войне Франции.

В середине 40-х годов XX века уже господствовали совершенно иные, раскрытые Оруэллом представления о контроле США за Британией и её колониями, а Советского Союза – над континентальной Европой с формированием «Остазии» на базе Японии и Китая [4].

Революционный глобализм (даже за исключением национал-социалистов, всерьез интересовавшихся исключительно своими собственными народами) объединял разнородные течения с различными практическими целями, что обусловливало глубокие внутренние конфликты, проявившиеся на поверхности в виде конкретных событий (или хотя бы открытых дискуссий) лишь частично. В частности, русские интернационалисты во главе с В. И. Лениным и представителем американского финансового капитала Троцким предполагали центр будущей социалистической Европы в Берлине (что вполне убедительно продемонстрировали революционные события 1918 года и, главное, практическая подготовка немецкой революции в 1923 году); британские же социал-империалисты стремились расширить Британскую империю на континентальную Европу, включая Россию, – вплоть до Китая и Тихого океана.