Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
Шрифт:
Ещё в 40-е годы XIX века на заседании Лондонского антропологического общества открыто признавалось, что «Англии ещё только предстоит учиться тому, как следует править чужеродными расами» [80].
Морализм, связанный в политике прежде всего с Гладстоном, позволил английскому обществу черпать дополнительные силы в одушевлении своей якобы освободительной миссией. Борьба с рабством и работорговлей (после того, как Англия уступила лидерство в ней, она начала яростно бороться с арабскими работорговцами, игнорируя англосаксонских, – прежде всего южан США) позволила укрепить свою власть, обосновав право на неё в собственных глазах не только силой, но и «моральными установками» [264].
Однако колониальная практика не оставляла морализму места в реальной жизни (за исключением пропаганды и самооправдания). Уже в 1847 году будущий премьер-министр Англии Дизраэли, вместе с Томасом Карлейлем создавший британский империализм именно
127
Губернатор Ямайки Эдвард Дж. Эйр в 1865 году в ответ на недовольство негров (выразившемся «в граде камней, бунтовских песнях и поджоге здания суда»), приказал казнить в соответствии с законами о чрезвычайном положении 439 человек («включая набожного протестанта Джорджа Уильяма Гордона, который работал редактором газеты и осмеливался докучать властям своей критикой»). Ещё 149 человек было казнено без ссылок на какие-либо законы, а около 600 мужчин и женщин высечено плетьми, – «ради предотвращения восстания негров» (подобного победившему на Гаити в 1804 году) и «резни европейцев».
«Общественное мнение Англии встало на сторону Эйра – особенно после того, как в 1866 г. лондонские ремесленники вышли на Трафальгарскую площадь под красными флагами, и над британской столицей нависла угроза беспорядков. Действия Эйра признали “обоснованными” Чарлз Кингсли и даже Чарлз Диккенс (не говоря уже о поэте Альфреде Теннисоне и “философе” Джоне Рёскине). Суд оправдал Эйра (даже несмотря на то, что “справедливость вынесенного Гордону смертного приговора [по представлениям Эйра] никоим образом не зависела от предъявленных ему обвинений”)» [80].
В результате «с тех пор, как империя стала прочной, британцы оказались неспособны относиться к африканцам как к человеческим существам» [127].
В 1840–1860 годы Англия от «колониального гуманизма» перешла к практическому империализму: альтруизм (пусть во многом декларативный) противников рабства окончательно превратился в беспощадный прагматизм колонизаторов: «Утверждая превосходство… белой расы над черными туземцами… нельзя пользоваться привычными нравственными нормами… [, так как] дикари не понимают доброго отношения». Английская аристократия и крупная буржуазия очень быстро обнаружили и то, что «с азиатами чрезвычайно выгодно обращаться так же, как с неграми» [342].
В Индии «англичанин обосновывал своё право считаться «аристократом» не религией [как при испанском империализме], не образованием [как при французском империализме], не классом [как в Советском Союзе], но принадлежностью к доминирующей этнической группе» [129].
Это отношение британцев к туземцам было осознано самими же британцами в качестве неоспоримого доказательства превосходства «нордической расы» (к которой они относили себя) над «средиземноморской» в Европе и в самой Англии [341]. При этом для многих англичан ближайшим местом жительства «ниггеров» стал Кале (или Дублин, «населенный «низшей кельтской расой») [227]. Считалось, что «примеси… иностранной крови» (в том числе французской, ирландской, еврейской) «угрожают врожденному превосходству англосаксонской расы». Англичане не рассматривали французов как белую нацию формально из-за часто смуглой кожи, а в реальности из-за постоянной конкуренции с ними.
Преподаватель оксфордского колледжа в 1870–1893 годах Жове констатировал: «большинство англичан не могут править, не заявляя при этом о своём превосходстве, они всегда были подспудно озабочены проблемой цвета кожи» [80].
Смешанные браки серьезно порицались британским обществом уже с середины XIX века. В 1869 году для каждого «англичанина, способствовавшего появлению на свет… смешанной расы», требовали сурового наказания [80]. С 70-х туземные женщины могли быть для англичан исключительно любовницами или проститутками.
Правда, угроза «смешения рас» (вызывавшая подлинную истерию в Третьем рейхе) для британцев была актуальна и значительно позже; так, она тревожила ещё вице-короля Индии лорда Керзона (занимавшего этот пост с 1899-го по 1905 годы), который всерьез выбирал между смешанными браками и хаотичным сожительством представителей «имперской расы» с туземцами (в частности, для ограничения последнего он выслал в Англию англичанок-буфетчиц).
В 1899 году британская общественность была шокирована попыткой англичанки Китти Джюэл выйти замуж за южноафриканского «принца» Лобенгулу «Англосаксонские расы уже давно считают смешение рас бичом цивилизации», – заявила газета The Spectator. A Daily Mail поздравила священников, отказавшихся венчать эту пару, с тем, что они отказались быть «сообщниками… безнравственности». В результате затравленная женщина покончила жизнь самоубийством, а Лобенгула, чтобы выжить, пошел работать шахтером [257].
Сожительство с туземками без регистрации брака было широко распространено в Британской Малайе; в Британской Бирме и Уганде оно стало порицаться лишь с 1890-х годов. А после 1909 года (в полную и сознательную противоположность французской колониальной политике) межрасовые сексуальные отношения были полностью запрещены для англичан во всех регионах (кроме Карибского моря, Сейшельских островов и Маврикия [228]) под страхом увольнения со службы или перевода в другое место.
Развитие и укоренение империализма естественно вело к пропаганде расовой избранности и сплачиванию англичан на основе «крови и почвы». Не случайно после 1890 года британские мюзик-холлы практически перестали ставить мелодрамы о жизни чернокожих рабов, которые раньше массово играли для рабочих. С этого времени субъекты имперской культурной политики, ориентированной на социальные низы, «больше не настаивали на том, что целью британского правления является освобождение» [257].
Именно в Британской Северной Америке – в Ванкувере в 1892 году – впервые была зафиксирована расовая ненависть как мотив принятия законов, оскорбляющих и унижающих «небелых». Более того: именно там, в сфере британской власти возник лексикон расовой ненависти, затем ставший основой фашистского: «небелый» (осмысленный нацистами как «неариец») – «оскорбительное ругательство, означающее в лучшем случае “грязный переносчик заразы”» [169].
С 1909 года (тогда же, когда были формально запрещены межрасовые сексуальные отношения) английские учителя истории стали обязаны «обучать воспитанников в соответствии с этосом своей расы», – и уже в 1913 свойственное британцам чувство «легкого отвращения» при виде «цветного» массово считали слишком глубоким, чтобы его в принципе возможно было искоренить.
В том же самом году крайне популярная «История английского патриотизма» констатировала: «У любого приличного человека при одной мысли о браке [англичанки] с негром должна кипеть кровь… Столь модное нынче естественное равенство, принявшее форму космополитического братства, если бы могло стать реальностью, испортило бы великие расы и полностью погубило бы гений мира» [362].
В апогее Британской империи расистское презрение англичан к туземцам воспринималось как «источник имперского могущества», спасающего, в том числе, от «расового смешения», ведущего к постоянной дестабилизации (в качестве негативного примера обычно приводилась Латинская Америка). Затем, по мере ослабления империи, это презрение стало восприниматься и британцами, и их подражателями (в том числе немецкими фашистами) как фактор, сам по себе позволяющий возродить величие колониальной империи.
Таким образом, эволюция Британской империи и, соответственно, английского самосознания привела к преобладанию к периоду складывания взглядов Гитлера [230] представлений о существовании колоний исключительно для блага белой расы хозяев. В результате Гитлер и его подельники попросту не застали предшествующее, пусть и бесконечно слабое в практической политике моралистическое представление (которое, правда, они даже при желании просто не были бы в состоянии воспринять) о власти колонизаторов над туземцами как о «ниспосланной Богом возможности нести в мир доброе [нравственное] правление» [310].
Следует со всей определенностью подчеркнуть, что «Гитлер восхищался Англией именно как расист» [80].
Его экзальтированное восприятие британского расизма во многом усиливалось тем, что до нацистов расизм был свойственен немцам (как не колониальному по своей исторической культуре народу) неизмеримо слабее, чем англичанам. Так, в Германской Юго-Западной Африке официальные браки между немцами и неграми не были запрещены вплоть до 1905 года, и ещё в 1911 году её судебным чиновникам приходилось специальным циркуляром вменять в обязанность «больше проявлять расовое сознание» [136].