Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса

А вот представители британской бюрократии (тогда в основном аристократы или находящиеся под их влиянием) рассматривали его как способ уничтожения классово враждебного им Советского Союза и потому отчаянно жаждали союза с ним [115] . Когда Коминтерн с момента прихода Гитлера к власти стал основной непосредственно противостоящей ему силой (кроме периода с формального [116] начала Второй Мировой по начало Великой Отечественной войн), этот факт во многом определял как отношение к нему различных элитных групп, так и динамику этого отношения.

115

Что ярко показала история с полетом Гесса и, насколько можно судить по резкому снижению накала англо-германского противостояния и блокированию Черчиллем открытия «второго фронта» вплоть до 1944 года (ещё 4 сентября 1941 года Черчилль честно предупредил посла СССР Майского, что не откроет второй фронт до 1944 года), всё-таки закулисно достигнутая им (то есть Черчиллем) договоренность с Гитлером, – возможно, без формальных соглашений и переговоров, на основе взаимного понимания временной общности интересов [98].

116

Реальным началом Второй мировой войны является Мюнхенский сговор 29–30 сентября 1938 года, давший «зеленый свет» нацистской агрессии, но формальным официально принято считать нападение на Польшу 1 сентября 1939 года.

Отношения между представителями Финансового интернационала и западными государствами были сложными. С начала Второй мировой войны британские спецслужбы (в том числе социал-империалисты) вместе с президентом Рузвельтом виртуозно втягивали в неё США, население и основные политические силы которых придерживались изоляционизма. Это втягивание осуществлялось, в том числе, и формально незаконной деятельностью на американской территории. Поэтому до объявления Гитлером войны США (что представляется одной из его нелепых ошибок) британские агенты в США формально были врагами американского государства, – а с началом войны немедленно стали его союзниками.

Положение агентов Коминтерна на Западе менялось ещё внезапней и драматичней. До отстранения от власти и фактического уничтожения интернационалистов в Большом терроре 1937–1938 года и переориентации СССР на строительство отдельного государства вне общего глобалистского проекта, а на деле – вплоть до самого начала Великой Отечественной войны у Советского государства своих собственных агентов за рубежом, как ни парадоксально, практически не было. Помимо личной агентуры ряда руководителей государства (как минимум, Сталина), все советские разведчики, включая военных, работали на Коминтерн, – и это было отнюдь не «оперативным прикрытием», а их реальной принадлежностью.

Агенты Коминтерна являлись партнерами глобалистов, в том числе контролирующейся ими части британских спецслужб в рамках общего стратегического проекта Финансового интернационала.

После фактического разгрома Коминтерна в 1937–1938 годах они, за редким исключением, превращенные сменой стратегического курса Советского Союза в его вынужденных врагов, перешли на службу британским сетям и иным представителям Финансового интернационала (точнее, остались на ней, поменяв оперативных руководителей). А вскоре после этого, – с началом Второй мировой войны, когда Англия оказалась на грани уничтожения, – они вновь стали союзниками Советского Союза, однако на сей раз уже вместе с официальной Англией (вместе с представителями в ней Финансового интернационала и против склонных к сотрудничеству с Гитлером представителей знати) и как именно её представители.

В предвоенный и военный период британские глобалисты ещё были неразрывно связаны с Британской империей: они по-разному с её кадровой бюрократией видели её будущее, однако служили именно ему. Коминтерн был для них всего лишь средством использования советских «туземцев» и их европейских партнеров, он был порождением Финансового интернационала и решал ту же задачу – объединения европейских рынков (пусть и в совершенно иной логике).

Попытка Гитлера объединить европейские рынки [117] провалилась из-за национально-расового самоограничения его базы [118] (зверства были во многом следствием этой ограниченности). Однако она энергично поддерживалась частью британских глобалистов как конкурентная Коминтерну (а бюрократией – как враждебная коммунизму) до тех самых пор, пока не стала прямой угрозой Англии: «в 1940 г., захватывая и объединяя Европу, Гитлер материализовал вековой кошмар Великобритании – Европа под властью континентального гегемона. Уже в 1940 г. Черчилль выразил серьезнейшие опасения по поводу того, что немцы могут создать единое европейское экономическое сообщество» [99].

117

Непосредственной опорой Гитлера являлась финансовая олигархия, принадлежащая к старой «черной аристократии» Европы, – например, немецкие Варбурги «(банковское семейство с венецианскими корнями)»; её интересы «представляли директор Английского банка лорд Монтэгю Норман и Ялмар Шахт. Оба стояли у истоков Банка международных расчетов (1930), целью которого… была мировая финансовая диктатура неофеодального стиля. Им… нужна была единая имперская Европа как поле деятельности. Отсюда – интерес к Гитлеру деятелей созданного в 1922 г. Панъевропейского союза. “Только Гитлер может создать пан-Европу”» [96].

118

Характерен панический, в прямом смысле слова в последнюю минуту отказ Гитлера от встречи с тогдашним английским оппозиционером Черчиллем перед самым началом Второй мировой войны после того, как последний всего лишь передал ему своё недоумение по поводу враждебности Гитлера к обычным евреям, не обладающим капиталами и влиянием и не являющимся поэтому его политическими конкурентами [105].

Тут уж разногласия британских глобалистов и британской бюрократии утратили смысл – и в борьбе с посмевшим создать свою собственную и финансовую систему и свой рынок, независимые от Англии и США, нацизмом изнемогла и Британская империя, чтобы медленно умирать ещё более 20 лет.

Интересы американских сетей, входивших в общий глобальный проект Финансового и Коммунистического интернационалов, были значительно шире: ослабление Европы и создание общего рынка под американским контролем. Для этого надо было предельно ослабить всех трёх участников – Британскую империю [119] , Германию и СССР.

119

В 1944 году британский посол в США лорд Галифакс резюмировал этот подход следующим образом: «Отношение американцев к нам шокирует» [83].

США в полной мере унаследовали вековую политику Британии по отношению к континенту: «поддерживать слабейшего из двух основных конкурентов, чтобы не допустить ничьей победы и объединения Европы против нас». Унаследовали они и глобальный проект подчинения Европы с предварительным обескровливанием её войнами. Просто у них, в отличие от Англии, получилось – в силу качественно большей мощи и принципиально нового финансового инструмента (ФРС), основанного на вырастании государства из крупного, в первую очередь финансового капитала и подчинении последнему.

Американская бюрократия в предвоенный период, как и американское общество в целом, стремилась к изоляционизму (его ценность для чиновников заключалась и в том, что он позволял им минимизировать свои усилия по сравнению с другими возможными подходами), однако крупный капитал нуждался в завоевании рынков, в первую очередь Европы и Юго-Восточной Азии (Японской империи и Китая).

Американское руководство сознательно и последовательно, напряженными усилиями спровоцировало Японию на нападение, заморозив 26 июля 1941 года все её активы на территории США и установив [120] эмбарго на поставки ей нефти [11]. Японцы терпели до самой последней возможности, однако единственной оставленной им альтернативой являлся фактический отказ от независимости и хозяйственное саморазрушение, и через 4,5 месяца они бросились в последнюю атаку, – которая затянулась в силу их накопленной мощи и хорошей организации почти на четыре года.

120

Стоит отметить, что это удалось лишь со второй попытки – первая, предпринятая 23 июня 1941 года Министром внутренних дел, только что назначенным координатором нефтяной промышленности Икесом, была немедленно отменена президентом Рузвельтом.

В Европе американские корпорации между войнами буквально заливали кредитом Германию, создавая военную базу Гитлеру, и проводили советскую индустриализацию (выкачивая из нашей страны деньги, которых в условиях Великой депрессии в значимых масштабах не было больше нигде в мире). Вряд ли здесь имела место реализация проработанных планов: скорее, наблюдалось общее стремление зарабатывать деньги и стратегическое понимание, что два гиганта на одном континенте неминуемо столкнутся, расчистив так или иначе место для американского доминирования.

В военном плане Гитлер легко мог раздавить Англию. Непосредственной причиной её спасения в 1940 году стала дезинформация возглавлявшего разведку абвера (армии) британского агента Канариса, завысившего её военный потенциал даже не в разы, а в десятки раз (мастерство британских спецслужб, находившихся к тому времени под полным контролем Финансового интернационала, особенно проявилось при подготовке «дня Д», когда немцы ждали десанта в совершенно других местах и даже после начала высадки считали её отвлекающей операцией; в результате потери союзников ранеными и убитыми при десантировании составили лишь 6,5 %) [4].

Стратегическая причина спасения Англии была неизмеримо глубже и сводилась к потрясающему успеху английской социальной инженерии, обеспечившей подлинное низкопоклонство нацистской верхушки перед Англией сразу в нескольких плоскостях: в качестве выскочек из социальных низов – перед аристократами; в качестве мечтающих стать колонизаторами – перед создателями крупнейшей колониальной империи в истории человечества; в качестве язычников (ибо Германия так никогда и не христианизировалась полностью [95]) – перед преодолевшей враждебное и пугающее их христианство, овладевшей им и поставившей его себе на службу элитой; наконец, в качестве преданных и старательных учеников – перед потрясающе самодовольными и блистательными даже в своей ограниченности учителями.