Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса

Консерватизм и либерализм как более старые идеологии, вызревшие ещё в рамках феодального строя (и лишь реализовавшиеся благодаря развитию капитализма), могут быть как правыми, так и левыми (то есть преследовать в качестве ключевой цели как рыночную эффективность и, соответственно, интересы капитала, так и справедливость, то есть интересы народных масс). Марксизм же по своей природе является исключительно левым, ориентированным на справедливость и интересы прежде всего труда, а не частного капитала (хотя он и способен вступать с ним в разнообразные союзы и эффективно использовать его энергию для достижения своих целей, как показала, в частности, практика Советского Союза в сталинский период [30]).

В силу этого классификация политических течений представляет собой классическую двумерную систему координат. Одна её ось выражает противоречия между личными и общественными интересами (между свободой и ответственностью, то есть, упрощенно, между либерализмом и консерватизмом), а другая – между целями труда и капитала (то есть между правыми и левыми, соответственно, между справедливостью и рыночной эффективностью).

В настоящее время в силу влияния информационных и тем более постинформационных [20] технологий доминирующей политической силой Запада являются левые либералы (неотроцкисты), используемые уходящим глобальным финансовым спекулятивным капиталом для сокрушения всей и всяческой упорядоченности. Им пока пассивно противостоят, ведя арьергардные по сути бои на догорающих окраинах здравого смысла, правые консерваторы, представляющие интересы национальных капиталов реального сектора.

Противоречие между трудом и капиталом ушло на второй план из-за резкого роста производительности труда, на глазах увеличивающего долю в прямом смысле слова лишних людей и превращающего производительный труд как таковой из библейского проклятия в почти аристократическую привилегию. Вторым фактором ослабления практического значения противоречия между трудом и капиталом стало обострение указанного выше противоречия между глобальными спекулянтами и национальными производителями.

С выходом на авансцену мирового развития цифрового капитала (капитала социальных платформ), который в союзе с капиталом реального сектора, как представляется в настоящее время, к концу нынешнего десятилетия раздавит финансовых спекулянтов [20], ситуация в отношении структуры противоречий в принципе не изменится. Вместе с тем, безусловно, произойдут (а точнее, окончательно оформятся и завершатся уже вполне очевидные к настоящему времени) драматические трансформации традиционных противостоящих друг другу идеологий.

Снижение значения противостояния труда и капитала обусловлено прежде всего технологически, что делает объективным снижение практического значения марксизма, разрываемого между двумя группировками на либеральное и консервативное крылья и сохраняющегося всё в большей степени в качестве непревзойденной методологии мышления, а не революционной идеологии.

При этом именно марксизм наиболее адекватен позиции передового, цифрового капитала, непосредственно сталкивающегося (именно в силу своего передового характера) с экзистенциальными проблемами человечества, порождаемыми технологическим прогрессом. Таковыми являются в настоящее время и в ближайшем будущем прежде всего угрозы утраты разума и разрушения социализации основной массы человечества, ставшей лишней в силу утраты внешней, принудительной потребности в производительном труде в силу максимального отчуждения от производительных сил [20].

Поскольку данные экзистенциальные проблемы проявляются в условиях отмирания рыночных отношений и в конечном итоге, на фундаментальном уровне являются результатом противоречия между имманентно общественным характером главных информационных (и даже постинформационных [20]) производительных сил и по-прежнему частным характером присвоения их продукта, они всецело описываются языком марксизма. Соответственно, они и поддаются осмысленному решению исключительно на этом языке, а значит – в рамках марксистской методологии мышления.

Поэтому марксистская идеология, с точки зрения прикладной политической борьбы утратившая свою базу (и в социальном плане, и с точки зрения движущего противоречия), с точки зрения источника и основы необходимой методологии мышления парадоксальным образом вновь становится жизненно необходимой именно наиболее прогрессивной, ищущей и движущей части современного общества. Несмотря на всю свою культурную чужеродность цифровому капиталу, она будет неминуемо востребована и освоена им просто в интересах самосохранения, в силу категорической объективной необходимости: «жить захочешь – ещё не так раскорячишься».

Консерватизм же из феодальной идеологии, свойственной прежде всего связанной с Ватиканом «черной» аристократии континентальной Европы (опирающейся на землевладение и в минимальной степени связанной с финансовыми спекуляциями), а также её английскому аналогу, постепенно становится идеологией производительного капитала (капитала реального сектора), – по-прежнему обреченной на поражение в каждом конкретном историческом эпизоде, но сохраняющей свое влияние (причем и то, и другое – в силу незыблемости фундаментальных основ человеческой природы).

Либерализм же в его современном, почти до полного извращения первоначальных ценностей преобразованном глобальным финансовым спекулятивным капиталом виде обречен оставаться идеологией последнего, – и в политическом плане погибнуть вместе с ним, полностью дискредитировав себя расовым и сексуальным экстремизмом, так ярко и полно проявившимся в последнее десятилетие.

Как идея свободы, суверенитета и ответственности личности он сохранится ровно столько, сколько сохранится и сама личность как общественное явление, – однако в случае гибели человечества в мире социальных платформ без одухотворяющего его массового творчества (мир «киберпанка», «электронный концлагерь» и т. д.) личность как массовое явление исчезнет, похоронив и либерализм. При успешном же построении мира социальных платформ, поддерживаемого массовым творчеством, либерализм неминуемо подвергнется сильнейшему влиянию марксизма (на основе которого как идеологии и с использованием которого в качестве методологического и политического инструмента только и можно построить такой мир) и будет в силу этого коренным образом (для нынешнего поколения – до неузнаваемости) гуманизирован.

В настоящее время на современном Западе мы наблюдаем чудовищные плоды строго противоположного влияния – либерального извращения марксизма, подменяющего борьбу за права эксплуатируемого производящего большинства общества заведомо бесплодной агрессией многочисленных люмпенизированных, тунеядствующих и потому исторически безнадежных меньшинств. Либеральное влияние на марксизм выхолостило его на фундаментальном, базовом уровне, подменив созидательные стремления паразитическими.

Марксистское же влияние на либерализм (ничтожно слабое и лишь символическое в настоящее время из-за временной политической слабости марксизма), напротив, вернет либерализм к его исторически здоровым корням, так как будет связано с интересами созидания. Поскольку влияние марксизма на либерализм будет носить противоположный его вектору консервативный характер, последний очистится от своего нынешнего экстремизма.

9.2. Важнейшая конкуренция – в сфере стандартов

Несмотря на замечательную по эффективности, последовательности и разнообразию многовековую пропаганду и (само)рекламу, либерализм не только в своём современном виде, но и исторически, с момента своего зарождения никогда не был гуманистической идеологией (как никогда не был гуманным и сам капитализм).

Ключевыми его принципами являются свобода личности [168] (при последовательном и принципиальном отрицании равенства и тем более братства [169] ) и конкуренция, в которой неизбежно побеждает сильнейший, то есть прежде всего обладающий деньгами и властью менять или хотя бы корректировать сами правила, по которым она ведется.

168

«…В сфере культуры… Холодная война – это борьба за наследие Просвещения, которое СССР и США тянули на себя и наконец разорвали: у СССР осталось “равенство”, у США – “свобода”. “Братство”… оставили масонам и иже с ними рядом… и над ними находящимся, которые… в течение какого-то времени выбирали, на кого сделать ставку и в конечном счете на рубеже 1940–1950-х годов выбрали США – как “порт приписки” и мировой таран одновременно» [100]. На поверхности событий это нашло своё отражение в решительном переходе Израиля (создававшегося прежде всего усилиями Советского Союза и лишь во вторую очередь США) на сторону США, выразившего, по-видимому, выбор еврейской части Фининтерна, ключевым элементом которого оставалось Сити (весьма спокойно относившееся и относящееся к антиизраильской позиции британских аристократии и бюрократии).

169

Стоит отметить, что Великая Французская революция с её (не только пропагандистски эмоциональным, но во многом и содержательным) лозунгом свободы, равенства и братства являлась столь же буржуазной, сколько и антибуржуазной, на что справедливо обращает внимание А. И. Фурсов.