Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф
Шрифт:
– Что случается со временем потом? – напомнил Идо.
Полковник покачал головой.
– Потом оно проходит… – сказал он.
Идо рассмеялся.
– У времени нет ножек, чтобы приходить и уходить, – сказал он.
Полковник тоже рассмеялся:
– Ты прав, у времени нет ножек…Об этом я не подумал…Ты обязательно вырастешь и станешь взрослым…
– И тогда я смогу вернуть наш дом?
Вздрогнув, полковник молча отвернулся.
Идо сказал:
– Теперь у тебя лицо такое же грустное, как у нашего учителя, когда он говорил, что на нас наступает несчастье.
Полковник
– Но ты-то уже взрослый! – проговорил Идо.
– Уже… – отозвался полковник.
– Тогда почему ты не воюешь?
– С кем, Идо? – не понял полковник.
– С несчастьем.
Полковник посвистел ещё.
– Думаешь, мне с ним справиться? – спросил он.
– Ведь ты – полковник! Разве ты не настоящий полковник?
Полковник не ответил. Он стал молча следить за тенью, которая, медленно покинув одну дюну, потянулась к другой.
– Знаешь, что в жизни самое трудное? – наконец, проговорил он.
Идо сказал:
– Решать задачки по математике.
– А ещё? – спросил полковник.
– Больше ничего.
– Бывает ещё… Кроме задачек по математике, бывает…
– Что?
Полковник задумчиво посмотрел туда, где виднелась крыша синагоги.
– Ещё узнаешь…
– Ждать долго?
– Не торопись, Идо…Человек должен пройти в жизни три круга: вначале готовиться к жизни, потом просто жить, а в самом конце – готовиться снова, только на этот раз к тому, чтобы из неё уйти… Не торопись…
– Три круга? – Идо поднялся с пола и, подойдя к дедушке, потёрся лицом о жёсткое плечо.
– Три!
– Я пока ещё в первом круге?
– Ты – ещё в первом…
– А когда человеку под семьдесят, тогда он проходит третий?
– Думаю, что да…
– Тебе под семьдесят?
– Да, Идо.
– Выходит, ты готовишься к тому, чтобы…
– По ночам я стою возле окна и смотрю на звёзды, – сказал полковник.
– Зачем тебе? – спросил Идо.
– Они весёлые и светлые, как ты.
– Я не весёлый, – сказал Идо.
– Сегодня ты не весёлый. Это пройдёт…
Идо коротко вздохнул и вдруг спросил:
– А что в жизни самое лёгкое?
– Задавать вопросы! – сказал полковник.
Идо рассмеялся.
– У тебя старые волосы, – сказал он.
Полковник тоже рассмеялся.
– Они всего лишь седые.
– Они очень седые!
– Да, очень.
– Почему?
– Так уж…
– Не понял!
– Что ты не понял?
– Ты сказал «так уж…» Что означает «так уж…»?
– Долго рассказывать…
– Ладно, – проговорил Идо, унося с собой кружку с недоеденными черешнями, – в другой раз…
Полковник вернулся в комнату и сел в кресло возле письменного стола. Просочившиеся в окно вечерние тени ложились на пол, на мебель, на колени полковника.
Боль. Снова. Только теперь в плече и коленях. «Всё же не там, где сердце… – подумал полковник. – В суставах – не смертельно…Просто, сейчас я чуть-чуть ограничен в…». Полковник старательно перебрал несколько слов для того, чтобы выразить состояние, в чём именно он ограничен, но ни одно из этих слов его не устроило. Он снова стал следить за тем, как тени ложатся на потолок и стены, а потом, закрыв глаза, подумал:
«Если бы можно было заглянуть в будущее. Если бы…»Полковник беспомощно улыбнулся: «Туда – никак…» И тогда он заглянул в прошлое – это напоминало просмотр старых фильмов с затёртыми кадрами на беспрерывно рвущейся киноплёнке…
… Судный день. Синагога…
Белые одеяния…
В дверях синагоги два солдата, размахивая руками, что-то выкрикивают…
Не досказав молитву, мужчины выбегают на улицу…
Солдатские ботинки на антресоли…
«Ничего не забыл?» – спрашивает жена.
«Мы скоро! Мы им… И тут же вернёмся!..»
По городу Беер-Шева, на ходу снимая с себя белые одежды, бегают люди…
Танкисты генерала Шарона…
«Второй взвод, к понтонному мосту!» – командует капитан Амир Шац.
«Живее, ребята… Ещё!.. Ещё!..»…
С невероятной силой колотится сердце…
Телефонный звонок домой…
Открытка из дома…
Горький вкус дыма…
Пересохшие губы…
На ногах мозоли…
Стоны раненых…
В раскрытых глазах убитых изумление…
Суэц…
В раскрытых глазах живых отражение канала…
«НАДО… – сказал генерал Шарон. – НАДО ОЧЕНЬ…»
И вдруг – тишина…
В песках, под палящими лучами солнца, раздутые до невероятно огромных размеров трупы. То тут, то там искорёженные пушки и бронетранспортёры, а рядом остывающие холмы почерневших гильз противотанковых снарядов.
101-ый километр…
На девятый день перемирия, подобрав сиротливо торчавшую в двухстах метрах от египетской траншеи гильзу артиллерийского снаряда, ребята решили приспособить её под душ. Бенци сверлил дырочки, а Сами, который считал себя лучшим плотником в городе Димона, соорудил виселицу, на которую под общий восторг бойцов вздёрнул замечательно продырявленное тело артиллерийской гильзы. Прищурив глаза в ожидании райского блаженства, под гильзу встал голый Иешуа и, обращаясь к Сами, который с полными ведрами воды взобрался позади на пустой ящик из-под снарядов, скомандовал: «Наливай!» Сверху побежали тонкие струйки воды.
– Скребись, скребись, Иешуа, – приговаривал Сами, – пользуйся трофейными дарами.
Иешуа громко сопел носом, и его лицо светилось, как у ребёнка, которому только что подарили велосипед.
– Давай, давай! – подгонял его Бенци, опасаясь, что Иешуа простоит под гильзой слишком много времени, и тогда воды на всех не хватит.
– Ну, что ты всё живот трёшь? В уши пробирайся! Пальцем! Ну да, не танковым же шомполом… Господи, какой в твоих ушах скрип? И в ноздри тоже!.. В нос говорю…Тоже… Тоже пальцем… Только другим… Постарел ты на войне… Вон как с тебя песок сыплется!..
Потом под гильзу встал Ицхак, а на ящик – Давид. В отделении он был самым молодым.
– Ночью мне снилась кошка с котятами, – сообщил Давид. – К чему бы это?
– К миру! – не задумываясь, ответил Ицхак. В Ашкелоне у него осталась жена и трое детей. – Сейчас бы тебе самый раз жениться!..
– А не рано? – усомнился Давид.
– В самый раз! В Писании сказано: «Время на танки взбираться, и время на…»
Леон заметил: «Женщины – это жизнь!..»
Ицхак, протерев глаза, сказал: