Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф

Полковник слушал молча, а Малка, тем временем, закончила: «Так ли вы справедливы, лживые, чтобы, собравшись, толковую речь вести? Так ли вы беспристрастны, фальшивые, чтобы судить нас?»

Полковник кивнул снова.

Малка глотнула таблетку, запила её водой.

– А потом? – спросил полковник.

– А потом раввин Иосеф долго и внимательно смотрел на нас и сказал: «Разве не унизительно то, что задумано сделать с нами?». Мы ответили: «Очень даже!..». И тогда раввин добавил: «На века будут опозорены те нечестивые, кто задумал такое…». Кто-то из нас спросил: «Раввин, как распознать истину?»

– И что же, – оживился полковник, – что ответил раввин?

– Раввин посоветовал спросить у того единственного, кто Истину в себе держит. Спросите у Господа: «Приемлешь ли Ты Это?» И тут мы поняли кое-что о наших министрах, и о том, что теперь нам остаётся полагаться лишь на Него!..

Полковник молчал.

– Думаешь? – спросила Малка.

– Думаю, – ответил полковник. – Я думаю, что не на всех, кто полагается на Него, полагается Он… Ну, а что ж дальше?

– Когда?

– Когда вы поняли кое-что о министрах?

– Тогда у меня разболелась голова, – сказала Малка. – И у моего мужа тоже.

Полковник молча развёл руками, и тогда Малка вспомнила, что раввин Иосеф говорил ещё и об оправдании и искуплении, только не все, о чём сказал раввин, она разобрала. Постояв немного в задумчивости, Малка поблагодарила Офиру за лекарство и направилась к двери.

«И у меня голова болит…» – просить таблетку у Офиры полковник не стал, а вышел на террасу послушать тишину.

Рассказ Малки о беседе с раввином Иосефом снова напомнил ему утро, когда он, выйдя на террасу к поселенцам, не нашёлся, что им ответить.

В небе тихо мерцали звёзды. Досада от испытанного утром чувства подавленности и беззащитности теперь дополнилась ещё и охватившим его чувством непонятного одиночества. Впрочем, если быть с собой до конца честным, то сейчас он не так уж остро ощущал себя отстранённым от близких ему людей и уж, конечно, не человеком, потерпевшим поражение; ведь поражения, как такового не было, поскольку не было и самого поединка. Разве что наличие чувства неосознанного удивления происходящему. Вновь и вновь возвращался он к зыбкой, невнятной мысли о неуловимой природе истины, пока, наконец, не пришёл к утешающему душу выводу: скорее всего, истина не существует вовсе и её заменяет собою что-то иное. Инстинкт? Предчувствие? Внутренний голос?

Разглядывая небо, полковник вдруг подумал о Боге, об отношениях Его с людьми и людей с Ним. «Если нас создал Он, то на всём, что делаем мы или собираемся сделать в будущем, поставлена Его печать… Ведь если Он над всем Этим, значит, так НАДО, и ни к чему тогда ломать над Этим голову… Зачем тогда?.. Хотя… Порой всё же кажется, что Он играет с нами в какую-то странную, непонятную игру… Или же…Нет-нет – немыслимо, чтобы Он с нами… Но тогда кто? Зачем? CUI BONO?..»

Мысль полковника переметнулась на племянника: «Философ. Мыслитель. Может, он знает?.. Только вряд ли он…Странная профессия – философия… Странные люди…Разве рассуждениями что-либо докажешь?..»

Из глубины пустыни метнулся жёлтый луч фонарика; опадая вниз и чуть подпрыгивая, он то останавливался, словно поджидая кого-то, то вновь продолжал скользить по тёмным куполам дюн.

– Привет, полковник! – издали прокричал человек с седыми спутанными волосами. Спотыкаясь и странно волоча ноги, он направился к террасе, погасил фонарик.

– Привет, Эйд! – полковник узнал бедуина, который много лет работал в кибуцном коровнике и был одним из тех редких людей, которым достаточно лишь взглянуть на животное, чтобы вполне определить его состояние. Всякий раз, заходя в коровник и выслушивая мычащие изъяснения своих подопечных, он ощущал и радость, и заботу и необъяснимую боль. Иногда Эйд наведывался к полковнику, чтобы в дружеской беседе отвести душу, а потом, наговорившись вдоволь, на попутных машинах добирался до степного шатра, в котором жили его жена Шаахин и шестеро сыновей. – Чего по дюнам бродишь?

Эйд замотал головой.

– Прощаюсь! – сказал он.

Полковник вытянул шею, заглянул в глаза под седыми бровями.

– Нехорошо, Эйд!

– Что?

– Разве можно бедуину напиваться?

– А что ещё остаётся? – спросил Эйд.

Полковник не ответил.

Тогда Эйд сказал:

– Или забыть, или забыться…Что посоветуешь выбрать?

– Люди забывают гораздо реже, чем им хотелось бы, – сказал полковник.

– Вот видишь…В таком случае, остаётся…

– Эйд! – перебил полковник. – Не позволяй себе…

– Теперь… – Эйд вызывающе вытянул вперёд губы. – Теперь я себе позволяю…

– Часто?

– Когда ненавижу жизнь…

– Надеюсь, это бывает не часто?

– Через день… – сказал Эйд. – А ты, полковник?

– Что я?

Эйд помолчал. Его сильно покачивало, а непослушная голова то и дело опадала на грудь.

– Может, и мне напиться? – спросил полковник.

– Почему бы нет? – спохватился Эйд. – И ты напейся, и все те, кого сюда заманили, пускай тоже… Сигаретой угостишь?

– Конечно, Эйд!

– Плохо мне! – сказал, закурив, Эйд.

– Не надо напиваться.

– Разве?

– Ты не должен напиваться.

– А если не напьюсь, что тогда?

– Тогда ты будешь трезвым, и тебя не будет шатать из стороны в сторону.

Эйд помолчал. Потом сказал:

– Может, шатать не будет, а трезвым я становлюсь как раз тогда, когда напиваюсь.

– Выдумываешь… – сказал полковник.

Эйд посмотрел на полковника настороженно, будто не узнавая.

– Что в нашей стране происходит? – спросил он. – Как понимать Это?

– Не знаю, – ответил полковник. Продолжать разговор об Этом, ему не хотелось.

– А я знаю!

Полковник опустил голову, проговорил:

– Тогда скажи ты, Эйд!

– Кажется, в этой стране правительственный понос… – сказал Эйд. – Суэц помнишь?

Полковник посмотрел на Эйда.

– Ну?

– Тогда у генерала Шарона был отличный желудок…

– Ну?

– А теперь?

– Что теперь?

– Напейся, полковник! Я тебе очень советую – напейся!

– И что тогда?

Эйд стоял, покачиваясь, и молчал. Он не выпускал изо рта сигарету, пока та не обожгла губу.

– Ты что, полковник, лишь сегодня родился?

– Вчера! – ответил полковник.

Эйд опустил голову и закрыл глаза.

– Эй, очнись! – сказал полковник, подумав, что и он, и этот бедуин живут в одном мире, только в разных измерениях. Когда-то Эйд служил у него в роте следопытом, и они даже подружились, несмотря на их расхождения в вопросах гигиены, религии и музыкальных пристрастий.