Цок

И уставился в календарь.

– Н-ну почему же? – мгновенно стушевалась рыжая Леночка. – Просто я не готова… Вот так… сразу…

– И сколько времени вам нужно на подготовку? – сразу взял быка за рога Семён. – Впрочем, вы тут договаривайтесь с Карен Ашотовичем, а я схожу в мастерскую. Посмотрю ещё раз на ваше пальто. Там, в принципе, работы не так уж много… Просто какая-то беда с количеством срочных заказов. Ну, вы понимаете?

Леночка оказалась девочкой отнюдь не глупой. Уловив нужные интонации, она, не теряя времени, взяла Машу за локоток и подвела к большому зеркалу. Карен в ту же минуту подкатил вращающееся кресло.

Победительница конкурса стилистов своё дело знала на шесть баллов. На несложную, но ужасно красивую, как подумалось Маше, причёску ушло минут двадцать. Ещё столько же времени занял макияж.

Последним штрихом в создании образа стало изысканное ожерелье розового жемчуга, защёлкнутое Кареном на Машиной шее. Та хотела перецепить его на воротничок блузки, но Карлсон возмутился:

– Малыш, оставь как есть. Жемчуг не носят на тряпках. Ты не в курсе?

Маша встала с кресла, придирчиво посмотрелась в зеркало и осталась своим видом настолько довольна, что чуть не запрыгала от радости. Еле удержалась. Леночка, примерявшая пальто в другом конце зала, увы (или, к счастью) этой сценки не видела. Обзавидовалась бы, заметив, как у Сементия и Карена отвисли челюсти, когда именинница, оторвавшись, наконец, от созерцания собственного отражения, повернулась к ним лицом.

– Це ж диво! – первым пришёл в себя Флоров.

– Оху… Пардон. Бьютифл, – вовремя поправился Карен. – Семён, а где б нам тут поблизости быстренько зафрахтовать лимузин?

Глава девятая. Художники и ценители

Если когда-нибудь некий доморощенный лингвист серьёзно задумается разрешить вопрос этимологии современных нам с вами прозвищ, его, мы думаем, ждёт слава не только неординарного ученого, но и вполне удачливого беллетриста.

Искренне надеемся, что читателю теперь понятно, почему Карина Зацепина со школьных времён звалась Тыквой, а её брат Карен уже в зрелом возрасте неожиданно стал Карлсоном. История прозвища Вали Подзорной абсолютно неинтересна. Вполне доступно каждому уму, что с такой фамилией рассчитывать больше, чем на «Трубу» приходится вряд ли.

Чуть сложнее обстоит дело с галеристом Антоном Мамаевым, несущим по жизни гордый ник «Родина». Хотя человек искушённый предлагаемой логической цепочке удивляться, естественно, тоже не станет. Итак, Мамаев с рождения оказался «однофамильцем» героического сталинградского кургана, вершину которого венчает монументальный памятник советского гигантизма – скульптура под названием «Родина-мать». Так как Антон – мужчина, скажем, «определённого» типажа, плюс – обладает достаточно высоким для своего двухметрового роста голосом. Однажды – это случилось во время оформлении очередной выставки – Мамаев беспрестанно требовал к себе в кабинет дизайнера, помощник которого в очередной раз не выдержал и, засмеявшись, прокричал тому, курившему на улице, в окно: «Шура, туши бычок. Родина-мать зовёт!» С тех пор Антон Мамаев, он же в прошлом «Хан Мамай», или просто «Мамай», стал Родиной. На веки вечные.

Сам Антон не возражал.

Впрочем, он вообще никому и никогда не возражал. Стиль общения такой. Наоборот, галерист всегда со всеми соглашался, хоть и делал при этом всё по-своему. За что его искренне уважали. А как же? Даже явный отказ Родина умел облечь в такую форму, что проситель ни за что бы на него не обиделся. Исключение составляла, пожалуй, только Валя Подзорная, имевшая на Родину свои виды.

Но пора б вернуться к разворачивающимся событиям. Итак…

Маша еле отговорила Карена искать лимузин. Тот со свойственным его народу темпераментом ни в какую не собирался отказываться от захватившей все мысли идеи, пока именинница не привела последний и самый веский аргумент.

– На лимузине мы точно опоздаем. Как ты собираешься объезжать пробки?

– Как обычно, – пожал плечами Карлсон, – я поеду впереди с мигалкой, а вы следом.

– Не смеши! – Маша скорчила презрительную гримасу. – Кто поверит, что пожарная охрана сопровождает такого крокодила? Поверь мне, запалишься на первом же гайце.

– Запалюсь – откуплюсь, – не унимался Карен.

– Ты на часы вообще смотришь? – вышла из себя Маша. – Уже половина третьего, а мне надо быть в галерее в два! Ещё не понял, о чём я?

Словно в подтверждение её слов, из сумочки запиликал телефон.

– Ты где, Терпилова? – звонила Валентина. – Родина в опасности! Рвёт и мечет!

– Еду, Валь, еду, – усталым голосом ответила Маша. – В пробке застряли. Надеюсь, что минут через двадцать…

– Двадцать минут! Да ты с ума сошла! Тут народу, как на матче «Зенита». Пулей давай! – Труба отключилась.

Маша пристально посмотрела Карену в глаза, и тот возражать более не решился.

Через обещанные двадцать минут красная «Волга» въезжала во двор, где находился служебный вход в галерею Мамаева. Маша не стала дожидаться, пока Карлсон найдёт место для парковки, и, попросив его притормозить у крыльца, выскочила из автомобиля и побежала к двери. Та распахнулась перед самым носом, и на ступеньке выросла массивная фигура Родины.

– Здрасьте вам, явились наконец-то! – пропел Антон чистым тенором. – Лапа, вот скажи мне, пожалуйста, это какая по счёту выставка в твоей жизни? Двадцать пятая? Сотая?

– Ну Антошик, ну не ругайся, – жеманно повела ножкой Маша и, вскочив на каменное ограждение, чмокнула галериста в румяную щёку.

– Ой, ругаться ещё на тебя! – отмахнулся Мамаев. – Мы тут с Трубой покумекали и решили, что говорить на открытии тебе не стоит. Переволнуешься, собьешься. Вот, держи.

Он протянул ей большие ножницы.

– Ленточку будешь разрезать. Я тут сам накидал несколько предложений, хотел, чтобы ты предварительно послушала, но теперь уже поздно. Так что, если я в чём-то ошибся, пеняй исключительно на себя. Натюрлих?

– Уже пеняю. А Валька где?

– В кабинете, – Родина непроизвольно махнул рукой в дверной проём. – Иди, давай, туда же и переодевайся. Будете готовы, крикнете меня. Останусь в холле. Там целую кучу всяких шишек ветром занесло, так что я их пока развлекаю. Ну, чего глазёнками хлопаешь? Шагай уже. Кстати, с дээром тебя, лапа.

– Мерси, Антошик, – обернувшись, улыбнулась Маша и устремилась в кабинет галериста.

В открытую дверь увидела Подзорную, которая нервно ходила из угла в угол и кусала ногти. Заметив Машу, Валентина затрубила:

– Быстро, корова несчастная! Скидывай пальто, сапоги и пошли в зал.

– Не называй меня коровой, – отрезала Маша.

– А кто ты ещё? – взвыла Труба. – Тебе ж русским языком сказали – будь в два. А ты? Часы-то есть? Мы тут с Родиной такого насочиняли… Тебя ж, Терпилова, никто не знает. Короче, будешь слушать и удивляться. Кстати, ты хоть довольна?

На последней реплике Валя сменила тон.

– Спрашиваешь! – воскликнула Маша, наводя последние штрихи перед зеркалом.

– Слушай, а ты потрясающе выглядишь! Узнаю прикид от маэстро. Не, это точно Флоров, да? Откуда столько бабла, Терпилова? – в Валином голосе послышались завистливые нотки.

– Флоров, Валь, Флоров. Подарок подруги.

– Хорошие у тебя подруги, мать! Кто, если не секрет? – заинтересовалась Подзорная.

– Карина Зацепина. Мы с ней со школы. Одноклассницы, – объяснила Маша.