Цвет моего забвения
Шрифт:
– Ну воооот, - растягивает она, издевательски ухмыляясь.
– А ты боялась, Десять!
– Она привела нам Лорну, - Лили опускает глаза и мягко улыбается.
Первым делом я бросаюсь к своему рюкзаку. Откидываю крышку и развязываю шнурки. Язычок пряжки звенит о кольца. Всё на месте. Все двенадцать цветных карандашей, странный блокнот с твёрдой жёлтой бумагой, в котором и написать-то ничего нельзя. И чего здесь Даша искала? Даже вода нетронута.
Вода!
С удовольствием откупориваю крышку и делаю несколько крупных глотков. Прохлада обжигает горло, и мир на мгновение обретает прежнюю яркость. Сквозь негу удовольствия
Я кладу воду на место. Взгляд фиксирует коробочку цветных карандашей и блокнот на дне рюкзака. И тут со мной происходит странная вещь: я словно перестаю себе принадлежать. Руки начинают зудеть и вибрировать. Голову распирают образы. Они не имеют чётких контуров, эмоциональной окраски и оттенков, но желают быть увековечены. Немедленно. Я знаю это.
Дрожащей рукой достаю коробку карандашей и распечатываю её. Открываю блокнот и устраиваюсь на полу, между двух бетонных блоков. Девочки у окна переговариваются, травят анекдоты и шутят. Самое время для анекдотов...
Рука выбирает цвета по наитию. Грифель растирается на бумаге. В верхней части листка разливается кровавое небо. Навстречу ему вырастают столбы кукурузы с зелёными листьями.
– Я думаю, что это - закрытая вечеринка, - хохочет Даша с окна. Голос доносится до меня, словно через слой ваты.
– Нас просто хотят припугнуть посильнее. Вот увидишь, Лорна: в итоге окажется, что мы все тут собутыльники!
– В таком случае, это очень дурацкая вечеринка, - Лорна качает головой.
– Тут что-то серьёзнее.
Моя рука продолжает протягивать штрихи по желтоватой глади. Красное небо выплёвывает пуповину: толстую, как шланг от пылесоса. Её конец, увитый венами, тянется к новорожденному ребёнку, лежащему средь зарослей. Пальцы бросают карандаш, выбирают коричневый цвет и вырисовывают чуть поодаль собаку. Она словно болтается в невидимом гамаке между двумя стеблями. Потом я снова беру красный и безжалостно распарываю ей брюхо глубокой раной.
– Десять, - Лили подходит ко мне, но я почти не слышу её.
– Ты что это делаешь?
– Что?
Я поднимаю на девочку глаза. В объятиях серых стен с продранными обоями, она - словно часть другого мира. Лили улыбается мне: чисто и наивно, как все девочки её возраста. Светлые кудряшки дрожат у её висков.
– Рисуешь?
– переспрашивает она, уставившись в мой блокнот.
– Оказывается, да, - родившиеся под моим пером образы, их чёткость и совершенство, удивляют не только Лили.
– Как же красиво! Даша, Лорна, посмотрите: наша Десять - настоящая художница.
– Ммм, - не без удовольствия наношу собаке ещё несколько ран. До чего же реалистично она выглядит!
Лорна подходит к нам, перегибается через моё плечо и оценивающе смотрит на рисунок. Долго смотрит. Даже зрачки её сужаются.
– Можешь-таки из отвратительного делать красоту. Но есть одно но: у младенца не может быть такой синей кожи, - замечает она скептически.
– Новорожденные розовее, намного.
– А этот - мёртвый, - шепчут мои губы.
И я тут же прихожу в ужас от сказанного.
Глава 3
Темнота
Номер четырнадцать
– Ты хотя бы понимаешь, что мы натворили?!
Зара несётся сквозь этаж, призывно виляя задницей. Походка у неё такая, тренированная. Словно всю жизнь на пилоне провихлялась. Закат обнимает её за талию. Издали кажется, что разводы крови бегут по её коже. Однако сейчас не время оценивать достоинства её экстерьера. Потому что Зара бежит туда, где мы чуть не распрощались с жизнью. Несколькими минутами ранее. И если я её не остановлю, ей будет плохо.
Но если по чесноку, я волнуюсь не за Зару. Больше меня напрягает то, что плохо будет нам обеим. Потому что я куда с большим удовольствием вздёрнусь, чем останусь здесь одна.
– Стой!
– кричу ей и рвусь следом. Тут же спотыкаюсь и перелетаю через арматурину, торчащую из бетона. Теряю равновесие и пробегаю несколько шагов трусцой, дабы не шлёпнуться.
– Не ходи туда! Ты головой стукнулась, или как?!
– Ника!
– Зара разворачивается и упирает руки в бока. Она кипит, как ржавый чайник. Пар, того и гляди, из ушей повалит.
– Экорше осталась там!
Слова Зары режут моё существо, как лезвия. Впиваются в кожу, вертятся штопором меж рёбер, доставая до главной дёргающейся мышцы. Это правда, которую я не в силах принять. Факт, что не изменить и не подделать. Трусливый и гнилой, но ставший, тем не менее, частью нашей общей реальности. Мы оставили Экорше в опасности. Просто бросили, спасая свои задницы, как ребёнок - игрушку. Конечно, это здоровый инстинкт, думать прежде всего о себе. Но жертва, которую мы принесли, слишком велика.
– Она выберется!
– начинаю юлить и елозить, лишь бы не возвращаться к этой теме. Слишком больно. И слишком мерзко от собственной гнильцы.
– Мы же выбрались, вот и она сможет.
Зара подлетает ко мне: багровая от гнева. Капли пота блестят на её выпуклом лбу. Они то и дело скатываются, оставляя за собой полосы, похожие на колготочные стрелки. Она хватает меня за грудки и резко встряхивает. Должно быть, ей так же погано, как и мне.
Площадка кренится. Бетон стен под облупившейся зелёной краской танцует перед глазами отвязный тверк. А эта кошечка не промах!
– Экорше. Осталась. Там, - произносит Зара сквозь зубы. Каждое слово с расстановкой. Выплёвывает их, как вишнёвые косточки, мне в лицо! И кажется, она стала ещё краснее.
– И мы пойдём туда. Ты поняла?
– П-п-поняла...
Зара резко разжимает ладони, и я падаю на пол. Задница ударяется о бетон, и я вою, как течная сука. Понимаю две вещи: я - тряпка, и мне стыдно. Стыдно из-за того, что я тряпка, а о тряпки полагается вытирать ноги. Третье заключение не заставляет себя долго ждать: стыдно и Заре. Только она привыкла отвечать за свои ошибки. Хороша мадам: не то, что я. Я умею только по бетону растекаться, да оправдывать свою никчёмность.
Темень падает на глаза. Потом через мрак проступает большая девятка, и я понимаю, что тыкаюсь лицом в майку Зары.