Цветик-2 . Обычные судьбы

Баб Таня решительно сказала:

– Правильно, Лёш, погуляем позднее, ехайте уже на море!

Настька, расцеловывая своих Аверов, просила запомнить и зафоткать все-все, что будет там в Польше, передать поклон дедушке-мальчику и от неё. Аверы, ожидая визу, два дня были в Каменке.

Потом поехали к Ваньке, там гвоздем программы был Сяся Итов, который заметно вырос и очень полюбил дядю Сясю, не слазил с его рук, постоянно звал с собой поиграть, Ванька аж взревновал:

– Я твой папка или как?

– Папаська, дя, - кивал Санька, - Сяся дядя ёсий, любу тозе.
– Синхронисты вон, только папу Ваню и любили, а этот, то Гоёк у него, то Сяся-дядя, изменщик какой-то.

Санька пыхтя залазил на высокого папку, цепляясь как маленькая обезьянка и изо всех сил обнимал, успокаивая сердитого Ваньку, гладил ладошкой по лицу и приговаривал с интонациями бабы Оли:

– И седись, любу, любу!

Ванька хитро подмигивал и притворно ворчал, бережно удерживая свое маленькое сокровище.

Саша же получал искреннее наслаждение общаясь с малышом:

– Алюнь, может наша юная жена внучка быстро родит, такие они славные, маленькие.

– Сама, Саш, лужей растекаюсь от маленького Чертова. Такой ласковый игручий котеночек!

Получили визы и поехали в Польшу, в Варшаву прибывали в 12 дня по Москве, в 10 по-местному времени, там их уже должны были встретить.

Все волновались на границе, но и белорусские, и польские пограничники, услышав ответ на свой вопрос:-Цель поездки?
– Посещение могилы погибшего в 1944 году дяди,- уважительно кивали и желали счастливого пути и успеха.

На вокзале немного в отдалении стоял мужчина среднего роста и пожилая женщина с большим плакатом "Аверченко". Подошли, познакомились, оказалось, что пожилая женщина - Анелия, долгое время работала в Москве, при социализме, прекрасно знала русский язык и, узнав от Збигнева, что он повезет русских в Макув, напросилась с ним, поясняя, что русским будет проще с двумя помощниками. Збигнев пригласил в микроавтобус, и поехали по Польше, по пути остановились в небольшом уютном кафе, пообедать. Услышав русскую речь, к ним подошел хозяин кафе. Узнав, что едут к погибшему жолнежу, погрустнел и на ломаном языке пояснил, что "его татку быв в Войске Польском, пришев многоранен и быстро умер, от болезней". Притащил бутылку вина с чудным названием 'Яржебяк', оказавшимся рябиновой настойкой, разлил по рюмкам, сказав: "Проше пане, помьянем всех!" - встав и склонив головы, помолчали, а потом выпили до дна. Ладислав проводил их до машины и долго махал вслед.

Макув-Мазовецки, маленький городишко, чистенький, уютненький с неспешной жизнью понравился. Заехали в гостиницу, быстро заселившись пошли на выход, спросив у портье, где можно купить цветы. Удивило отношение местных поляков, все приветливо улыбались им, а сидевшие возле цветочного магазинчика в небольшом скверике, старушки на лавочках, узнав, что вот эти русские приехали к недавно найденному жолнежу, взволнованно и шумно заговорили меж собой. Анелия перевела, что жители очень рады за погибшего, и многие помнят оккупацию и как их освобождали русские.

Пока общались с поляками, подошли женщина и мужчина в возрасте, представители местной гмины-администрации, которые знали где находится братская могила погибших и перезахороненных воинов из Ружана, номер 457. Видя, что русские взволнованы, а самый пожилой из них и женщина едва сдерживают слезы, поехали на кладбище.

При входе на него, увидели впереди прямо по неширокой асфальтированной дороге возвышается высокий, уходящий в небо обелиск, а на подходе к нему сбоку по обеим сторонам за скульптурной фигурой советского солдата с автоматом стоят гражданские... и солдаты закрывают их собой. Аккуратно подстриженные кустики и разросшиеся деревья, скошенная трава, а по обеим сторонам плиты и небольшие бетонные столбики с номерами.

Сначала подошли к центральному памятнику, положили цветы, поклонились, помолчали, потом работники гмины повели их к могилке Филиппа.

Дядя Ваня, едва подошли к столбику с номером 457, встал на колени и, не утирая слез, сказал:

– Здравствуй, братка! Вот я приехав к тябе! Этта ж мячта нашего с тобой батька была увсягда, узнать где ты загинув. Я твой младшой - Иван, родився посля войны, от ты тяперь узнав, што мы о тябе увсягда помним, батька наш горявал за тябе. Ён долгую жизнь прожив, на девяносто сядмом годе ушев. Я... братка... я шчастлив, што до тябе приехав. От я землицы тябе привез родной и племяши твои,-Мишки нашего няпутняго детки, со мною, это они тябе нашли, а и славные, скажу тябе, детки у няго выросли, от унука твояго двоюродного як тябе назвали, от рядом стоит тоже Хвилипп.

Алька плакала уткнувшись в Аверову грудь, мужики еле сдерживались, Минька обнял тоже плачущего Филиппа... А дядь Ваня все говорил с браткой... Рассказывал про родственников, что "усе прислали яму поклон", потом всхлипнув, сказал:

– Прости мяне, братка, я чагось расклеился, нямного вон посижу, а с тобой от Мишкины детки гаворить будуть!!
– женщина из администрации, тоже хлюпая носом, повела дядю к скамеечке.

– Мы так рады, дядюшка что нашли тебя, пусть твоего имени и нет на табличке. Но мы точно знаем, -всхлипывая и сморкаясь говорила Алька, - что дед наш - твой батька, радуется, что ты нашевся. У нас был такой замечательный дед Панас, мы все его сильно любим, и мы очень счастливы, что приехали к тебе, и у дядь Вани, и у нас есть точные копии тебя и деда, жива Цветковская порода. Спасибо вам, родные наши, всем, кто здесь лежит, - поверьте, вас помнят в каждой семье и плачут, и гордятся вами!
– она низко поклонилась во все стороны.

Потом все долго сидели прямо на траве возле 'своей' могилки, молчали, у всех на душе была такая щемящая грусть, и какие слова можно было еще сказать, кроме тех, 'что уважаем, помним, гордимся и горюем!'

Уходили с кладбища нехотя, но переволновавшемуся дядь Ване надо было полежать. Филюнька делал наброски в альбоме, Минька фотографировал все именные могилки, положили цветы, разровняли рассыпанную, родную для Филиппа, землицу и, отправив дядюшку на машине, сами пошли пешком. Городок, смотрящийся в реку Ожиц, очень понравился - теперь-то они его внимательно рассматривали. А жители городка уже знали, что приехали русские, и почти все встречающиеся поляки уважительно здоровались с ними. Вечером в ресторане к ним подходили люди разных возрастов, и Анелия переводила их слова, было очень приятно, что поляки помнят, кто их освободил. И все три дня, что были в Макуве, каждый день ходили к дядюшке, прощались как с живым, на выходе все шестеро низко-низко поклонились погибшим.

Оставшиеся полтора дня бродили по Варшаве. На Замковой площади любовались на восстановленный Королевский замок, долго бродили по Старому городу, вышли к другой площади - Рынок. В кафешке на площади попили кофе и отведали местной выпечки, полюбовались на какие-то игрушечные домики, послушали уличных музыкантов, купили сувениры. Филюшка надолго завис около уличных художников. Один из них, заметив неприкрытый интерес мальчика, что-то спросил по-польски, а потом видя, что его не поняли, молча протянул мальчику лист бумаги и карандаш. И младшенький Авер не подвел - несколькими штрихами он набросал знаменитый дом подо львом. Подоспевшая Анелия - отводила подуставшего Ивана в гостиницу - шустро заговорила с художником, он цокая языком, говорил: