Цветок Эридана

–  Нет-нет, простите, я не собираюсь участвовать, - поспешно заявила Турмалина, таща за собой братца обратно в задний ряд. Ева-Мария с недовольным видом прислушалась к грохоту стульев, не слишком доверяя её скромности. Подумать только, опять эта серая мышь высунулась из своих книг и посмела привлечь к себе внимание!

–  А знаете, мне понравилась мысль про двойственность существования тела и духа, - внезапно заговорила красавица Эвтектика.
– Необыкновенно тонкий философский подход к осознанию своего "я". Миледи непременно должна принять участие в конкурсе.

–  Мы не заметили в её стихах никакой особой глубины!
– дёрнула плечиком Ева-Мария.

– И никаких особенных достоинств!

–  Каждый судит других в меру своих собственных талантов.

–  Мы королева и нам виднее!
– перебила Ева-Мария.

–  С каких пор Вы можете видеть стихи?
– Эвтектика Монро сладко и саркастично улыбнулась.

–  Ваше Величество, к чему этот спор?
– зевнул король Альфред.
– Мы вынуждаем ждать нашего нового участника - точнее, участницу.

Лорд Барнетт воспользовался его репликой, чтоб тут же объявить:

–  Миледи Дария с Архипелага Дружбы!

Юная особа, волнуясь, продекламировала своё творение, которое было посвящено нудным красотам родного города и кончалось словами:

–  Мой порт, где всё знакомо,

Мой милый добрый край.

Я скоро буду дома,

О Эридан, прощай!

Следующим был объявлен юноша из Эридана по имени Марис Карни. В свои восемнадцать он был довольно известен благодаря стихам, которые печатались в газетах и просачивались в литературные салоны, хотя сам он был в эти салоны не вхож, поскольку не отличался знатным происхождением. В замок Клён его пригласил лорд Кельвин, которого уведомили о предстоящем поэтическом состязании; юноша с восторгом принял приглашение, тем более что молва утверждала, будто он влюблён в Элию Кельвин.

–  Когда б я был встревоженным зефиром,

Гонимым вдаль стремленьями души,

Незримым, но носящимся над миром,

Я никогда б полёт не завершил.

Пленителен и сладок дух свободы.

Зачем мне жизнь? О, вам ли знать ответ,

Вы от рожденья прихотью природы

Прикованы к земле на много лет.

Я грежу голубыми небесами,

Так ясен день порой, так облака нежны,

Побудьте ветром и поймёте сами -

Земные цепи больше не нужны.

Творение молодого дарования, его проникновенное декламирование было встречено бурными овациями. Девушки млели и источали поэту застенчивые улыбки, старшие снисходительно улыбались, судьи казались удовлетворёнными. Лорит был недоволен и порывался встать с места и бросить юнцу поэтический вызов, но сидевшие рядом вельможи отговорили короля: мол, какой же соперник Его Величеству этот никому не известный рифмоплёт-самоучка? Тогда церемониймейстер объявил следующего участника - молодого мужчину из маленького королевства Амузи на востоке.

–  Хрустальная нить паутины протянута вдаль.

Словно слёзы, на нитях роса застывает -

Дыхание холода зим их коснулось.

Вокруг пустота, и приносит с собою печаль

Это облако, что солнца диск укрывает

От глаз. Только сердце паучье проснулось.

Чу! Непостижимо течение времени тут.

В тишине неподвижного воздуха робким

Дыханьем боюсь всколыхнуть паутину:

Тяжёлые капли на землю тогда упадут.

Покрывалом безвременья тянется тонким

Незримый туман. Молчаливо покину

Тот сад, где грусть поселилась.

И так далее, и так далее. Стихотворение явно на что-то претендовало, но на что именно - никто, кроме творца, не понял. После парочки поэтоборцев, жаждавших поразить публику новизной стиля и смелостью слога, прозвучало имя Фатжоны Даирской. Рыжеволосая красавица вышла с намерением досадить своему отчиму, суровому мужчине лет сорока, не спускавшему с неё сердитого взгляда. Девушка поклонилась и разразилась потоком страстной лирики на альбонском языке. Это вызвало у зрителей неудовольствие, когда же она добралась в своём повествовании до эротических признаний:

–  Your honey love was coming in

Like sticky sweets,

Your honey love like brightest stream

Excites my fits,

Your honey love like resin smell,

Like fimiam -

My passionate, you do it well

And here we come!34

Дамы подняли крик: "Какой ужас!", "Боже!", "Немедленно прекратите это бесстыдство!".

–  Как оскорблена поэзия!
– стенал Лорит.

Лорд Кельвин в смущении прервал поэтессу:

–  Бесспорно, Вы очень талантливы в изображении различных чувств, но давайте на этом остановимся, юная мисс.

Фатжона казалась удивлённой:

–  Why, what is the problem, Your Worship?35

–  In common decency, miss Fatjona. Your shameless recitation richly deserves a public disgrace. Kindly be retired,36 - отозвался Альфред, а его супруга, багровая от негодования, встала с места и загремела:

–  Her actions left a blot on Dairo! Get out!37

Эвтектика Монро лежала в обмороке, принц Этрум и десяток других принцев хлопотали вокруг, приводя её в чувство. Глазки мало что понявших молоденьких девиц были на всякий случай стыдливо опущены в пол. Единственными, кто выражал восторг, были республиканцы, которые хохотали и свистели как безумные. Ева-Мария топнула ножкой и велела продолжать состязание, а угрожающий вид Антония Волка способствовал тому, что болтуны угомонились.

Следующим по списку стояло выступление Лорита, но король Пирании отказался, мотивируя это тем, что он не успел прийти в себя от только что услышанной пошлейшей безвкусицы. Тогда с места поднялся лорд Кельвин и обратился к присутствующим с умиротворяющей речью, призывая их быть более снисходительными к юным дарованиям, а также поведал, что он уже шесть лет работает над созданием исторического эпоса "Свершитель" и хотел бы представить на суд сиятельных особ несколько отрывков, не претендуя на участие в конкурсе. Публика встретила творение лорда рукоплесканиями, хотя Еве-Марии оно показалось чересчур напыщенным, наивным и старомодным, о чём она не замедлила сообщить. Вслед за выступлением лорда Кельвина вновь пригласили Лорита, и после долгих уговоров он, наконец, милостиво согласился встать с места. Зал замер, трепеща от восторга.

–  "Осенний этюд". Я посвящаю его Вам, мадонна, - король Пирании изящно поклонился в сторону Евы-Марии и приступил к чтению.

Солнца жар растратив в поцелуях,

Притомившись нежною игрой,

Нас последней ласкою балуя,

Удалялось лето на покой.

Хладною задетые десницей

Вслед за ним крадущейся поры,

Дни тянулись тихой вереницей -

Сентября волшебные дары.

Небо, пробуждённое рассветом,

Мрак смущая алой полосой,