Дагор
Шрифт:
– Но последнее причастие…
Томпсон продолжал вопить и делать неверные движения окровавленными синими руками, точно отталкивая что-то от себя. Ноги его скребли по земле, загребая палые листья.
Потом он затих.
Только тогда священник сумел приблизиться к нему. Он наклонился над лежащим и приподнял веко. Потом перекрестил тело и обернулся к остальным.
– Умер, - заключил он.
– Я полагаю… Надо все же похоронить его по-христиански. Земля здесь мягкая. Вы справитесь, Арчи?
Молодой человек оторвал напряженный взгляд от лица
– Да, - сказал он, - да, конечно. Господи, до чего же жутко он выглядит!
– Это земляная змейка, - машинально ответил отец Игнасио.
– Если она жалит - конец неизбежен…
– Да, - молодой человек нервно хихикнул.
– До чего своевременно это случилось, верно?
– Не говорите так, - строго сказал отец Игнасио.
– Хотя, впрочем… да, конечно. Интересно, можно ли это рассматривать как Божью кару?
Мэри отчаянно плакала. Отец Игнасио неуверенно потрепал ее по плечу.
– Все уже позади.
– Почему он сказал… - всхлипнула она.
– Что?
– Нелюди. Про то, что мы… Отец Игнасио, мне страшно. Он на миг задумался.
– Мне тоже, моя дорогая. Мне тоже.
– Fidelium Deus omnium Conditor et Redemptor, animabus famulorum famularumque tuarum remissionem cunctorum tribue peccatorum: ut indulgentiam, quam semper optaverunt, piis supplicationibus consequentur…
Per omnia saecula saeculorum.
Сырой холмик, укрытый дерном, шаткий крест…
– Amen, - проговорил он, поднимаясь с колен.
Влажная ветка скользнула по его лицу - точно женские пальцы, и он вздрогнул от этого прикосновения.
– Отец Игнасио, - Мэри подняла к нему опухшее от слез, все в красных пятнах лицо.
– Да, дорогая?
– Я хочу… покаяться.
Он оглянулся на Арчи и Элейну. Они стояли, взявшись за руки, растерянные и неподвижные, точно дети, и сказал:
– Отойдем, дочь моя.
За огромным деревом, к которому он прислонился, она горячо прошептала:
– Это ведь Божья кара его постигла, да? Я тоже виновата. У меня были дурные мысли… плотские…
– Молись, - сказал он сурово.
Она глядела на него сухими отчаянными глазами.
– Как вы думаете, если бы ее здесь не было, он бы… посмотрел в мою сторону?
– Нет, - сказал священник.
– Ты не ровня ему, Мэри. И ты - невеста Бога.
«И нехороша собой вдобавок». Этого он говорить не стал.
– Да. Да. И я хочу вернуться в монастырь.
– Человек слаб, - напомнил священник, - и лишь Господь дает ему силу. Ты права. В мире тебе нет места. Я напишу матери-настоятельнице. А сейчас иди с Богом, дочь моя.
– Спасибо, отец Игнасио, - она вытерла слезы и улыбнулась, - мне сразу стало легче… Я вела себя как дурочка, да?
– Обстоятельства, - сказал он, - сложились так, что искушение оказалось слишком сильным. И тебе надо быть сильной. Увы, нас ждут трудности. Без Томпсона нам придется нелегко.
– Он был скверным?
– спросила она с надеждой.
«Так ей легче, - подумал он.
– Томпсон был скверным человеком, и Бог покарал его,
– Худшее возобладало в нем, - сказал он, - полагаю, в других обстоятельствах он вел бы себя достойно до самого конца.
Священник тихонько вздохнул. По крайней мере Томпсон был хотя и плохой, но человек.
– Выходит, - жалобно спросила она, - каждый прячет в себе зло? Даже я? Даже вы?
– Я не святой, - сухо сказал он.
– Пойдем, девочка, здесь оставаться нельзя. Надо уйти отсюда до темноты. Запах крови может привлечь хищников.
Арчи с карабином через плечо пробивал путь через заросли. Это давалось ему с большим трудом. Не то что Томпсону.
Теперь отец Игнасио шел позади всех, позади женщин, оскальзываясь и перебираясь через поросшие разноцветными грибами упавшие стволы.
Над головой смыкались темные листья. Его преследовало ощущение неотступного взгляда, от которого ломило затылок. Шорох…
Мэри резко остановилась и обернулась к отцу Игнасио. Ее лицо выделялось на фоне сочной зелени, словно бледный древесный гриб.
– Кто-то идет за нами, не слышите?
– она ухватила его за руку. Пальцы были сильные и горячие.
– Это наверху, - сказал он… - в ветвях…
– Нет!
– она дрожала.
– Это обезьяны. Гигантские обезьяны! Я знаю, я слышала, они крадут женщин!
Отец Игнасио обернулся. Листва смыкалась за их спиной, пятна света и тьмы, от которых рябит в глазах, качающиеся тени, ничего…
– Ерунда, - сказал он, - охотники любят рассказывать всякие ужасы, чтобы набить себе цену. А туземцы этих обезьян не боятся. Их даже встретить и то трудно.
Огромные стволы деревьев обступали крохотную поляну, а кустарник вокруг был таким густым, что ни одна тварь не проломилась бы сквозь него бесшумно.
– Остановимся здесь.
– Он скинул с плеч пожитки.
– Скоро стемнеет. А тут можно разжечь костер. Звери боятся огня.
– А если это люди?
– прошептала Мэри.
– Тогда нам не поможет ничто.
Но Мэри продолжала стоять, вздрагивая всем телом и озираясь по сторонам. Она и сама сейчас напоминала испуганное животное.
– Гляди, Мэри, гляди!
Гигантская бабочка кружилась над ладонью Арчи, потом села, складывая и вновь расправляя тусклые надкрылья.
– Она тебе подмигивает.
На нижних крыльях насекомого, ярко алых, то проступали, то исчезали два ярких синих глаза.
– Ох!
– восхищенно произнесла Мэри.
– Это совка, - проговорил отец Игнасио, борясь с подступающей к горлу тошнотой.
– Moma, гм… agrippa gigas, гигантская совка…
– Она вам не нравится, отец Игнасио?
– с удивлением спросила Мэри.
– Такая красивая!
– Не люблю насекомых. Даже бабочек. Кстати, туземцы ее тоже не жалуют. Это из-за вот этих пятнышек на верхних крыльях, похожих на черепа, видите? Считается, это душа мертвеца, она следует за теми, кто принял ее последний вздох…
– Томпсон!
– в ужасе воскликнула Мэри.