Далекие берега

Об этом я и думал, когда задирать ее начал. Если хороший удар або пропустишь - можно и не подняться. Зато и поймать бойца або в атаке одно удовольствие.

Налетела она на мой кулак - что уж тут поделать, руки у меня длиннее, а ловкостью Покровительница не обделила. А дальше я полный ряд провел - от подсечки под колено, до удара в пах. На мужиков, конечно, рассчитано, только и ей несладко пришлось.

Прости Сестра, но ты же сама видишь - не женщина это, а дикий зверь!

Сел я ей на живот, будто собирался снасильничать по обидному, прижал покрепче, и сказал Марку:

– Кидай сюда ее тряпки. Только карманы проверь.

Мальчишка повиновался. Я заглянул девушке в глаза, удовлетворенно кивнул. Пропала из них вся уверенность.

Неужто и впрямь считала, что может с мужиком в честном бою сладить?

– Одевайся... летунья, - сказал я, поднимаясь. Быстренько так, пока не опомнилась, а то достанет таким же ударом, как я ее.
– Не срамись перед мальчишкой.

Марк ухмыльнулся. Он весь был в горячке драки, а глаза все равно нет-нет, да и стреляли по голому телу.

– А ты отвернись, - велел я.
– Нечего позорить девушку, не душегуб...

– Чего я тут не видел, - огрызнулся Марк, но все же отвернулся к окну. В стекле все отражалось, но я спорить не стал. Уж больно опасная девица, глаз да глаз нужен.

Всхлипывая - снова за старое взялась, только теперь меня не проведешь, девушка встала. Глянула мне в глаза:

– И ты отвернись!

Я засмеялся в голос, и она молча стала одеваться. Мне сейчас было не до ее прелестей. Многие на девицах залетают, особенно сразу, как с каторги вырвутся. Вмиг голову теряют, и насильничать готовы, и воровать без ума, лишь бы на девку заработать.

– Нужно нам кое-что от тебя, летунья, - сказал я.
– Дашь - свяжем, но не тронем. А нет... прости, только все равно боли не выдержишь.

Она молчала, застегивая небесно-голубой жакет. Форма у летунов как праздничная одежда. Голубые шелка, медные пуговицы, белые кружевные оторочки. Даже теплые чулки - в тон, из белой и голубой шерсти. Знаки различия на форме незнакомые, летунские - в виде серебряных птичек. На мужиках все это слишком помпезно, а вот на девушке - заглядеться!

– А нужна нам карта, - продолжил я.
– Сама знаешь, какая. И еще... запал.

Марк повернулся, кивнул.

– Ну и что?
– спокойно сказала девушка. Одевшись, она снова вернула уверенность. Может стоило голой подержать, так сразу спесь слетает?

– Думай, подруга небесная, - я подошел, крепко взял за руку. Драться больше не вздумай, руки переломаю. И спорить не спорь. Давай карту и запал.

Девушка презрительно усмехнулась.

– Как тебя зовут?
– резко спросил Марк. Опять тем тоном, каким солдат отвлек.

Она вздрогнула. Ответила, без особой охоты:

– Хелен.

– Романка?
– на всякий случай уточнил я. Как будто высокородная летунья может старые корни сохранить.
– Так вот, Хелен, выхода у тебя нет. Делай, что велю, будешь жить.

– Жизнь без чести - хуже смерти.

– Это верно. Только чести тебя лишить - дело недолгое.

Хелен пожала плечами. Стояла она прямо, как истинная дама перед провинившимся слугой. А ведь болело у нее сейчас все, что только болеть может.

– Когда дворовый пес гадит на тебя - это не позор. Позор псу под хвостом вытирать.

– Так, значит...
– я разозлился.
– Мы для тебя - псы дворовые? Сейчас узнаешь, зачем псам зубы...

– Ильмар...

Марк подошел к нам. Покачал головой:

– Она карты и запал на Слове прячет. И не отдаст. Летунов учат любую боль терпеть... глянь ей на плечи - там следы от игл должны быть.

Хелен яростно сверкнула глазами.

– А что тогда делать, парень?

Конечно, я понимал, что. С обрыва вниз головой прыгать, все легче да быстрее помрем.

– Веди ее к планёру.

– Далеко не улетишь, Марк. Запала нет, карт не знаешь.

Хелен вроде и не сомневалась, что поднять планёр в воздух мальчишка сумеет. Я это в уме отложил, но ничего не сказал. Толкнул девушку, повел перед собой, не выпуская руки.

Что он задумал, мой попутчик таинственный?

Если она боли не боится, если подкупить нечем, а разжалобить проще холодный камень?

В полном молчании мы шли к планёру. Беда, беда тяжкая, уже светло стало, уже со стен форта можно нас увидеть - двух каторжан, что высокородную летунью под конвоем ведут. Нет спасения.

Возле планёра Марк ускорил шаг, первым заскочил в кабину. Пояснил:

– Я не знаю, летунья, можешь ли ты весь планёр в Холод спрятать. Только теперь не выйдет.

Хелен молчала.

– Руби тросы, Ильмар!
– велел Марк.

Не выпуская Хелен я обошел планёр, обрезая веревки, удерживающие его на месте. Планёр стал подергиваться под свежим ветром. Летунья болезненно сморщилась, глянула на меня. Прищурившись, я покачал головой: "не вздумай".

Она не стала лезть в драку. Мы вернулись к кабине, где вовсю орудовал Марк. Поворачивал рычажки, давил на педали, дергал ручки. Планёр дергался, будто ожил, колебались концы длиннющих крыльев, ходил налево направо хвост.

– Машину погубите, и сами погибнете, - сказала Хелен.

– Может быть, - согласился Марк.
– Только я попробую. Выхода у меня нет.

Может он надеется летунью тем напугать, что планёр разобьет? Видал я таких героев, что за верного коня готовы свою жизнь отдать...

Хелен посмотрела на меня:

– Он с тобой не полетит. Побоится. Это верная смерть.

Марк глянул виновато. Я ничего не сказал. В животе стало совсем пусто и холодно, захотелось отвести глаза.

– Прости, Ильмар. Но меня-то ты не станешь держать?

– Не стану, - согласился я с облегчением.
– Каждый свою смерть сам выбирает.

– Что скажешь, Хелен?
– насмешливо спросил Марк.

– Тебе даже с полосы не стронуться!
– она вся подалась вперед, вцепилась в спинку кресла.

– Сдвинусь. Ветер хороший. До воды далеко, может и выпрямлюсь. Поток восходящий, скажешь нет?

– Все равно не дотянешь!

– Я попробую, - сказал Марк. И в голосе была такая твердость, что я понял - он полетит. Может недолго, но полетит.