Далекие журавли

Война забросила Софью в эту маленькую деревню, где она познакомилась с тетей Халимат, которая с двумя детьми эвакуировалась сюда из далекой балкарской деревушки из-под Нальчика. Незаметно эта простая женщина стала для Софьи подругой, которая всегда была готова помочь ей, разделить с ней печаль и страдание. После рождения Ирмы Софья долго болела, и тетя Халимат заботилась и о ней и о ее ребенке…

Софья тяжело вздохнула. В этот момент детские ручонки обвили ее шею. Ирма забралась к ней на колени.

— Мамулечка, а мы уже пришли. Солнце стало совсем холодное.

Вот как долго засиделась она за столом! Софья поцеловала дочку.

— Ох вы, мои милые… Я совсем забылась… Азрет, Зухра! Садитесь за уроки. А Ирма будет тихонько играть со своей куклой.

Она вручила дочери сшитую из тряпок и набитую опилками куклу, а сама вышла на улицу, набрала кизяка и соломы, чтобы растопить печку и сварить немного картофеля. Руки ее занимались привычной работой, а мысленно она все еще была с мужем. «Где ты? Почему не ищешь меня так, как я тебя? Знаешь ли ты, сколько писем я тебе написала, любимый? Но почти все они вернулись назад, потому что не смогли тебя найти. А некоторые письма, видно, затерялись…»

Когда на следующий вечер они садились за свой скудный ужин, под окном послышались торопливые шаги. Дверь открылась и… Азрет и Зухра тут же кинулись навстречу матери, которая, плача от радости, начала обнимать то их, то Ирму. Софья расцеловала тетю Халимат, участливо посмотрела на ее заметно похудевшее лицо.

— Теперь все к столу!

Но тетя Халимат все ласкала и обнимала детей. Глаза ее светились радостью, из-под платка выбились седые волосы. Софья знала, что тетя Халимат поздно вышла замуж. «Потому что я была некрасивая, — так разъяснила она однажды. — Мой Ибрагим тоже не очень красивый, но хороший человек». Сейчас тетя Халимат была олицетворением материнской любви и в тусклом свете лампы казалась почти прекрасной.

— Как вы себя чувствуете? — спросила наконец Софья.

— О, я совсем здорова и снова могу работать. А еду, которую ты мне прислала, я привезла назад. Когда мне сказали, что отпустят домой, я больше ни единой крошки не могла съесть…

Она развязала узелок и выложила на стол картошку в мундире и несколько засохших кукурузных лепешек. Ирма проворно схватила одну из них:

— Апа, можно мне ее съесть?

— Конечно, можно, детка!

Ирма всех пожилых женщин называла так, как привыкла обращаться к своей любимой тетушке Нургиссе — апа!

Когда наконец все сели за стол и принялись за горячий чай, тетя Халимат спросила:

— Никаких известий?

Софья только отрицательно покачала головой и опустила глаза.

В один из первых апрельских дней почтальон Айгуль принесла письмо, в котором командир роты сообщал, что ефрейтор Ибрагим Алиев пал смертью храбрых. Когда Софья пришла из школы, тетя Халимат, рыдая и что-то выкрикивая, упала ей на руки…

Шло время. После победы над гитлеровской Германией вернулись уже многие бойцы. Всякий раз, когда Софья видела шагающего вдоль деревенской улицы солдата с вещевым мешком за плечами, сердце ее начинало гулко стучать, а в глазах загоралась надежда.

Как-то вечером, когда они с тетей Халимат шли домой с поля, им навстречу выбежала Ирма. Еще издали она закричала:

— Мама, тетя Айгуль принесла тебе толстое письмо, вот тако-о-о-е толстое!..

Софья ускорила шаг, потом, не сдержавшись, побежала. Распахнула дверь — вот оно, на столе!

Чужой почерк… Челябинск…

Из конверта выпала маленькая связка помятых, замусоленных листков: совет Московской службы розыска обратиться в Центральное бюро… Ответ из Бугуруслана: «На ваш запрос, к сожалению, ничего не можем сообщить…» Несколько треугольных конвертиков с номером полевой почты. «…Не вешай голову, мы еще найдем друг друга. Сейчас такое происходит со многими!»; отпускное свидетельство Эриха из уральского военного госпиталя: письмо от нее самой: сообщение о рождении дочери на новом месте, в далеком Казахстане. Поблекшие буквы на донельзя зачитанном листке — и через всю страницу, наискосок, явно свежее, рукой Эриха написанное: «Ура!» А вот, да вот оно — письмо от него! Нет, не письмо, а только начало, всего несколько строк. «Софья, счастье мое! Я думал, что сойду с ума от радости. Наконец, наконец-то признак жизни от тебя, от вас! Привет тебе, малышка Ирма, моя большая, незнакомая дочка!.. Если бы ты знала, Софьюшка, сколько больших и малых дорог преодолело твое дорогое письмо, через сколько добрых и верных рук оно прошло на фронте и в тылу врага, да, даже там, и снова вернулось, чтобы дойти до этого большого завода, где я последние годы работал для победы. Но об этом подробнее сегодня вечером, когда я приду со смены, хорошо, милая? И еще о том, чтобы как можно быстрее перевезти вас сюда…»

Продолжения письма не было. Вместо него письмо от руководителя завода. Софью испугал машинописный шрифт. «С глубоким прискорбием… Предотвращая опаснейшую аварию… героически…»

НЕТ!

«По просьбе его товарищей прилагаем некоторые письма, которые будут вам памятью…»

НЕТ!!!

Листок выскользнул у нее из рук…

Тетя Халимат, которая стояла возле нее и уже давно все поняла, подхватила потерявшую сознание Софью и отнесла на кровать. Три дня Софья металась в бреду. Тетя Халимат сидела возле постели и прикладывала холодные повязки к ее пылающему лбу. Только днем она позволяла себе поспать час-другой, тогда за больной присматривали Азрет и Зухра. Ирма была еще слишком мала, и бессвязная речь матери пугала ее. На четвертый день Софья пришла в себя. Тетя Халимат смачивала водой ее потрескавшиеся губы, гладила ввалившиеся щеки и приговаривала то на балкарском, то на русском языке:

— Да, тяжело это для тебя, но для кого из нас это было легко? Человек не может быть один, и ты не одна. И я не одна. У нас есть дети… Ты училась, ты умнее, но я старше и мудрее. Я знаю, время залечит все раны… У тебя нет матери, поэтому он был тебе вдвойне дорог… А сейчас, сейчас я хотела бы стать твоей матерью, чтобы тебе было легче…

Она умолкла, потому что по щеке Софьи медленно покатилась слеза, потом еще и еще…

— Ах, мама… — услышала безмолвно сидевшая Халимат.

— Поплачь, родная, поплачь, тогда на сердце полегчает. Такая наша доля, женская… Такие мы все, бабы, все думаем, что не проживем без защиты и опоры. А сами-то мы и есть опора жизни…

Перевод Р. Желдыбаевой.

ВИКТОР ГЕЙНЦ

НАЧАЛО

Рассказ

Несколько месяцев тому назад, когда ты для всех здесь был еще незнаком, к тебе в этом маленьком ресторане все же отнеслись с большим уважением. Тогда ты задирал нос от сознания собственного достоинства. Теперь же тебя знает каждый уличный мальчишка, но здесь, в ресторане, ты стал чужим. Тебя не знают больше. Тебя просто не хотят больше знать. Слишком мелкая сошка. Простофиля. Нет к тебе больше ни почтения, ни уважения.

Разумеется, ты получаешь свои кислые щи да иногда в придачу молчаливый кивок: «Добрый день», такой же холодный, как и сами щи. Тебе дают также кусочек недоваренного мяса, который ты тщетно пытаешься разжевать, думая при этом: или я тебя одолею, или ты меня доконаешь. Затем ты киваешь: «Большое спасибо», такое же холодное и безвкусное, как последний глоток кофе, и уходишь…

Конец августа, стоит невыносимая жара. Изнывая от жажды, хватая раскрытыми ртами воздух, пассажиры вываливаются из вагонов электрички. Тащат за собой свои большие чемоданы и саквояжи. Их белые рубашки наполовину расстегнуты, а на спинах и под мышками темные пятна пота. Ты в более выгодном положении. Даже твой пиджак свободно вместился в большом портфеле.

Достаешь носовой платок, осторожно вытираешь лоб и закуриваешь сигарету. Порядок. Теперь ты спокойно можешь шагать по рельсам, чтобы сократить себе путь.

Солнце нещадно выжаривает из шпал удушающий запах мазута, но ты должен торопиться, чтобы как можно скорей добраться до деревни. То ли большой деревни, то ли маленького городка. Понимай как хочешь. «Нечто среднее между городом и деревней», — решил бы мудро Готфрид Гердер.

Тебя мучает жажда, как заблудившегося в пустыне путника. И желудок давно уже выражает протест. Значит, ты вынужден принимать срочные меры. Это, так сказать, объективная необходимость. Разумеется, в субъективном значении. Это твоя цель номер один. Твоя следующая цель — найти учебно-воспитательное учреждение. Там ты должен пустить корни. Считай, что твой Икаров полет здесь закончен. Дальше начинается обычная действительность.