Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

— Что тут такого? — повторила она. — Ты молодая, и воспитывали тебя, как полагается. Мы тебя все любим.

Нэнси кивнула. Рука Брайди давила плечо. Всей тяжестью лет, полных любви и людей, привыкших понимать друг друга и идти на уступки.

— Бог милостив, — вздохом слетело с губ Брайди, словно в ней впервые шевельнулись сомнения.

И она пошла в темную глубину дома.

— Ты к Ней с этим не приставай, — окликнула на ходу, голос опять звучал твердо. — У Ней без того забот по горло, и неси-ка сюда горох.

Когда Нэнси подошла к хижине, он лежал на берегу. Лежал не шевелясь, на манер рыжего кота. Взгляд устремлен в небо, в проплывающие облака. Он без рубашки — аккуратно свернул ее и подложил под голову, и видно — худощавое тело изуродовал длинный бугристый шрам. Начинается под ключицей, тянется по левой стороне груди и скрывается под поясом брюк.

— «Повстречались мы с друзьями, грязны, мокры, как из ямы, разберите хоть один, где слуга, где господин».

Он так и не шевельнулся, говорил, будто обращался к облакам.

— Почем вы знали, что это я?

— Как узнал, — мягко поправил он. — Язык надо уважать, от неправильной речи людям пользы нет.

— А кто это сказал?

Она села рядом на песок.

— Что именно?

— Ну, это… повстречались… я всю жизнь это слышу.

— Сумасбродный декан. Тот малый, который изобрел вашу фамилию. Я знал, что это вы, милая девочка, потому что, как бы вы ни старались подкрасться ко мне незаметно, ваши руки и ноги еще не научились вас слушаться… Смело могу сказать, надеюсь, вам никогда не придется зарабатывать свой хлеб этим способом — незаметно подкрадываясь к людям.

Он все смотрел на облака, а Нэнси стала смотреть на море, оно каждый миг меняло цвет в лад движению волн, становилось то зеленым, то синим, то серым.

— Откуда у вас такой шрам?

— «Я получил их в Криспианов день» [60] .

Помолчали.

Нэнси повернулась, посмотрела на него. Он слабо улыбался.

— Под Ипром. Под гиблым Ипром. Я был с парнишкой, вернее сказать, с мальчиком примерно ваших лет, в него попал снаряд. До сих пор не знаю, кому из нас больше повезло.

60

Шекспир, «Король Генрих V», IV, 3:

Кто, битву пережив, увидит старость, Тот каждый год в канун, собрав друзей… …Рукав засучит и покажет шрамы: «Я получил их в Криспианов день». (Перевод Е. Бируковой)

— Какой ужас!

Он взял ее руку в свою. Провел ее пальцами по шраму, прижимая их к мягкой бугристой плоти. Ее пальцы испуганно сжимались, силясь отстраниться, но он держал их крепко и не отпускал. Провел под пояс, до твердой, выступающей кости бедра, потом назад, к плечу. И опять книзу. Ребра его слабо колыхались, будто рябь на спокойном море. Шрам был на ощупь просто неровная плоть, а вот с виду — точь-в-точь растянутый в зловещей гримасе рот, губы перекрещены бледными следами швов, кое-как стянувших края. Наконец он выпустил руку Нэнси.

— Ужас! — повторила она.

И поглядела на свои пальцы — никогда еще они не касались ничего подобного.

— Ну, а теперь сами, — приказал он. — Сами потрогайте.

Она мягко провела пальцами вверх, до его плеча.

— Вот видите.

Нэнси зарылась пальцами в песок. Самый верхний слой — сухой, теплый, а чуть поглубже песок холодный, сырой и колючий.

— Как я понимаю, ваше вчерашнее путешествие прошло точно по плану.

Она кивнула.

— Джо…

— У меня правило — не знать ничьих имен.

— Он мне понравился. Мы ездили трамваем.

— Трамвай — отличное изобретение.

— Он сказал передать вам, что… Брой сказал, он считает, что вам надо сниматься с места. Так будет лучше.

— А!

Он сел, стряхнул с плеч песок. Может быть, он прямо сейчас встанет и уйдет?

— Зайдите-ка в хижину и пошарьте в кармане моей куртки, там есть виски. Я думаю, нам следует выпить.

Когда Нэнси вышла с фляжкой и двумя кружками, он уже сидел в рубашке, аккуратно застегнутой до самой запонки.

— Так у меня вид приличнее? Боюсь, не вполне. Мой отец всегда повторял, что порядочный человек не должен появляться на люди без воротничка.

— При мне — это еще не на людях.

Нэнси передала ему фляжку. Опустилась рядом на колени, протянула обе кружки. Он откупорил виски, осторожно налил.

— Значит, вы уйдете?

Он кивнул:

— Через день-другой.

— А куда?

— Подальше.

— Хоть бы вы в кои веки ответили, когда я спрашиваю.

— Вы всегда спрашиваете, о чем не надо.

— Вы вернетесь?

Он отпил из кружки.

— Сюда — не вернусь.

— Так что же, я вас больше не увижу?

— Наверно, нет.

— Мне это не нравится.

— Переживете.

— Лучше бы вам не приходилось убивать людей.

— Кто-то должен это делать.

— Но я не понимаю, почему?

— Когда-нибудь поймете.

— А без этого никак не обойтись?

— Никак.

Нэнси выкопала в песке ямку, поставила туда кружку.

— Можно дочери поцеловать отца на прощанье?

Она подползла на коленках совсем близко. Он обнял ее, прижал к себе. Казалось, в них бьется одно сердце. Щека его прижалась к щеке Нэнси, колючая, как был колючим песок.

— Вы не дадитесь им в руки, правда?

— Я намерен мирно скончаться в постели, выпив кларета, девочка.

Он выпустил ее, зорко всмотрелся в лицо.

— Видно, я старею.

— Почему вы так говорите?

— Потому что в первый раз за многие годы жалею, что надо прощаться.

Она одарила его такой сияющей улыбкой, что его проняла дрожь.

— Чудесно, что вы мне так сказали!

— Мужчины часто будут говорить вам такие слова. Ручаюсь. А теперь выпей, девочка, и беги.

— Спасибо, мне пить не хочется.

— В хижине я оставлю все, как было раньше.

— Не беспокойтесь…

— Я предпочел бы, чтобы вы дня три-четыре сюда не приходили. А еще лучше — неделю.

— Неделю, — повторила Нэнси.

Он протянул руку. Нэнси весьма благовоспитанно ее пожала.

— До свиданья.

— До свиданья, Нэнси. А кстати…