Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

…Незадолго до смерти императора родители обручили Ивана с Натальей Шереметевой — фельдмаршальской дочерью. Все хвалили Наталью: и скромна, и преданной будет. Да плевать Ивану на это. В день помолвки ушел он в загул.

Сейчас колесница с гробом проплыла мимо дома Шереметевых, и в верхнем окне его разглядел Иван лицо невесты. С горечью подумал: «Захочешь ли опального мужа… Небось, родня взвоет». Не знал, что Наталья уже про себя решила: «Ни за что не оставлю его в беде».

Дождь сменил морозец, и сразу заскользили по наледи лошади, люди.

Пропуская траурный кортеж, застыли в переулке сани, груженные кожаными мешками с мягкой рухлядью Сибири. Возчики и охранники глазели

на бесконечную похоронную ленту.

Вот в недобрый час приехали в столицу!

* * *

Федор мчался на перекладных, отдавая сну всего несколько часов в сутки, чувствуя в кармане шубейки тепло зелен-камня.

Как встретит его Мария? Неужто замкнется в горе своем, отгородится? Нет, не может быть того! Не может…

Бросятся они друг к другу, прильнут… И скажет он Марии: «Свиделись все же на краю земли, и никакая сила теперь не разлучит нас». И еще скажет, что будут они до конца дней вместе… Пусть даже в краю пурги, стылой стужи, непроглядной ночи. Все им нипочем, потому что нет на свете счастья выше счастья любви и тепла большего, чем тепло сердца. Он положит на ладонь Марии зелен-камень, и тот засветится чистой, незамутненной радостью.

Наконец Федор добрался до Тобольска.

Конечно, можно было к дядюшке и не заходить. Он видел Михаила Владимировича лишь однажды, еще мальчишкой, в доме отца — тогда посла во Франции. После этого они много колесили по земле, жили в Польше, Дании, Швеции, но встреч с дядюшкой не было.

Однако Федор решил, что лучше зайти, чтобы разрешил поездку дальше.

Губернатор отнесся к появлению племянника почти равнодушно. Не до родственников ему было сейчас. Михаил Владимирович с тревогой ждал, как повернется его собственная судьба. Но все же дотошно расспрашивал Федора о столичных новостях. Когда Федор спросил, как поживает Мария Меншикова, губернатор безразлично сказал:

— Померла. Марья…

У Федора потемнело в глазах.

— Когда? — только и спросил шепотом.

— В конце декабря. А тебе-то что с того?

Федор убито молчал. Дядька начал о чем-то догадываться.

— Померла, — повторил он и жестко добавил: — Оно, может, и к лучшему. Не станешь род наш грязнить. Отцу-то сказал, зачем сюда пожаловал?

Федор посмотрел в жестокие глаза дядюшки: поразительно! Это были глаза постаревшего Ивана.

— Позволь мне в Березов съездить, — попросил Федор, и на лице его были написаны решимость и мука: не позволишь — сам отправлюсь.

«А, черт с тобой и твоими щенячьими прихотями, не до этих мне переживаний», — подумал губернатор, а вслух сказал:

— Поезжай, коли делать нечего, но я эти фокусы не одобряю. И отцу твоему беспременно обо всем напишу.

* * *

В Березове светило негреющее солнце. Вдали задумчиво высился заснеженный вековой лес. В кружевном наряде стояли ближние деревья. Распушив хвосты-правила, сигали белки с ели на ель, сбивая розово искрящуюся пыль с веток. Нахлобучили снежные шапки пеньки.

Федор ехал в возке улицей. Поднимались к небу дымные столбы. Навевали тоску одинокие, покинутые гнезда.

Мария жила в этом краю, ходила по этим тропам. Может быть, не однажды вспоминала его, ждала… Вот-вот приедет и увезет или здесь останется в ссылке добровольной… Все смотрела на снега бездорожные… А кругом, сколько глаз хватает, сугробье, сугробье…

У него запершило в горле.

…Детей Меншикова Федор нашел быстро. Удивился, как похудела, вытянулась Саня, каким мрачным стал Александр. Федор видел их не однажды в Питербурхе, при жизни светлейшего.

Они сели в самой большой комнате избы, и Федор выслушал рассказ о смерти Меншикова и Марии…

Я могу пойти на ее могилу? — спросил он.

Саня вскочила:

— Пойдем вместе…

Она быстро оделась и повела Федора расчищенной в сугробах тропкой к могиле сестры. Порывы ветра временами покачивали ветви могучих елей. Бесхитростно посвистывали красногрудые снегири, упорно долбил кору дятел.

Федор попросил Саню:

— Ты иди домой… Я сам побуду.

Он долго стоял над холмиком с крестом. Заходило солнце. Из-за края земли потянулись желто-багряные, малиновые, сиреневые ленты, подсвечивая облака, горностаевый снег. Наплывали сумерки. Замерла стылая луна в небе, падали безучастные звезды.

Собственная жизнь иссякла и для него. Он, конечно, будет строить корабли, но никогда никого уже не полюбит…

* * *

Когда Федор возвратился в столицу, там разыгрывались свои трагикомедии.

Все получилось не так, как задумали «верховники», как чаяли Долгорукие и Голицыны. Они считали, что, посадив на престол вдову-герцогиню Анну Иоанновну, сделают тем ей помазку властью по губам, пусть довольствуется именем императрицы и ста тысячами рублей в год. А власть останется за Верховным тайным советом «в восьми персонах».

Но Анна Иоанновна, написав под кондициями, что станет «все без всякого изъятия содержать», появилась в Москве вместе с прижитым от фаворита Бирона младенцем и с ним самим..

Остерман испросил у нее аудиенцию.

— Ваше величество, — сказал он, — долг верноподданного обязывает меня к истине: кондиции — обман. Их составили против воли ваших подданных. Поверьте, ни один дворянин не желает ограничения монаршей власти. Они вам и челобитную уготовили…

Вскоре, при большом стечении дворян во дворце, Анна Иоанновна, притворившись наивной, спросила:

— Кто ведает про те пункты кондиции, что привозили мне в Митаву подписать?

Все молчали.

— Не иначе обидеть меня, как самодержицу, кто-то схотел и обмануть, — разыгрывая огорчение, сказала Анна Иоанновна, — и пункты те не от всего народа.

Она решительно разорвала бумагу. Скрестив руки на могучей груди, обвела испытующим взглядом присутствующих.

Обер-прокурор Ягужинский подумал: «Лучше один деспот, чем восемь тиранов в тайном совете».

Назавтра по улицам объявили с барабанным боем, чтоб все шли к новой присяге. А вслед за тем появился рескрипт, где о новоявленном графе Ягане Эрнсте фон Бироне было сказано, что «сиятельный особливо нам любезен» и потому пожалован в обер-камергеры, так как «через многие годы, будучи в нашей службе при комнате нашей камергером, во всем так похвально поступал и такую совершенную верность и ревностное радение к нам и нашим интересам оказал, что его особые добрые квалитеты и достохвальные поступки и многие полезные службы не инако, как к совершеннейшей благоугодности нашей касаться могли».

Временщик скоро дал знать о себе. Кнут рассекал тела до костей, летели с плахи головы, закачалась дыба, корчились посаженные на колья, тайная канцелярия начала полнить Соловки и Сибирь новыми ссыльными. Тем, кто дерзал определять наследника престола по своему произволу, урезали языки, а добро их делили. «Солнце Анны воссияло, светлый день нам даровало, лжи навечно разогнало», — утешно вещал архиепископ Феофан, приветствуя «порфироносную особу, любимое чадо божие, что искоренит папежный дух». У него уже были свои деревеньки, несколько домов в Москве и Питербурхе, сто пятьдесят картин, написанных маслом.

Поделиться с друзьями: