Дама в черном

– Черт возьми! Если бы он вышел оттуда, его увидела бы моя жена, которая сидела у нас в комнате! И это бы все объяснило, и господин Дарзак не был бы так заинтригован, да и госпожа тоже! Ах! Мне пришлось несколько раз повторить ему, что никто не входил, кроме него, в пять и вас в шесть часов, что никто не входил в комнату до его возвращения ночью вместе с госпожой Дарзак… Он, как и вы, не хотел мне верить… Я поклялся ему над трупом, который лежал в его комнате…

– Это действительно был труп?

– О! Он еще дышал… я слышал!

– Значит, это был не труп, Бернье.

– О, все равно что труп! Пуля попала ему в сердце!

Наконец-то Бернье расскажет нам о трупе, подумал я. Видел ли он его? Как он выглядел? Но все это было как будто не важно в глазах Рультабия; репортер, по-видимому, был занят исключительно тем, как попал туда труп! Каким путем пробрался туда этот человек?

Однако об этой стороне дела Бернье знал мало. Все произошло, как ему казалось, моментально, как удар молнии. Он медленно шел от двери к своей комнате, рассказывал он, намереваясь лечь спать, когда они с женой услышали сильный шум, доносившийся из комнаты Дарзака, и на минуту замерли на месте. Внезапно раздались стуки в стену и треск опрокидываемой мебели. «Что там случилось?» — едва успела произнести жена Бернье, как послышался голос госпожи Дарзак: «Помогите!» Этого крика мы не слышали из нашей комнаты в Новом замке. Сам Бернье, бросив жену, которая в страхе металась по комнате, кинулся к двери Дарзака и стал трясти ее, крича, чтобы ему открыли. По ту сторону двери борьба продолжалась на полу. Бернье услышал учащенное дыхание двух людей и узнал по голосу Ларсана, прохрипевшего: «На этот раз я спущу с тебя шкуру!» Затем Дарзак стал звать на помощь жену задыхающимся голосом: «Матильда! Матильда!» Очевидно, в рукопашной с Ларсаном последний одержал верх, когда раздался выстрел, который не так испугал Бернье, как сопровождавший его крик. Можно было подумать, что госпожа Дарзак, издавшая этот крик, была смертельно ранена. Бернье вообще не мог понять поведения госпожи Дарзак. Почему она не открыла ему дверей, отказываясь, таким образом, от помощи, которую он мог оказать? Наконец, почти сейчас же вслед за выстрелом, дверь, в которую Бернье не переставал стучать, открылась. Комната была погружена во мрак, что не удивило Бернье, так как свет, проникавший сквозь дверную щель, во время борьбы внезапно погас, и он в то же время услыхал шум опрокинутого на пол подсвечника. Дверь ему открыла госпожа Дарзак, в то время как господин Дарзак стоял, наклонившись над хрипевшим телом умирающего. Бернье позвал свою жену, крикнув ей, чтобы она захватила свечу, но госпожа Дарзак вскричала: «Нет, нет! Не нужно свечи! Не нужно свечи! А главное, чтобы он не узнал ничего!» И она сейчас же бросилась ко входной двери башни с криком: «Он идет! Он идет! Я слышу! Откройте дверь! Откройте дверь, Бернье! Я сама его встречу!» И Бернье открыл ей дверь, в то время как она не переставала стонать: «Спрячьтесь! Уйдите! Чтобы он ничего не узнал!» Бернье продолжал:

– Вы ворвались как ураган, господин Рультабий. И она увлекла вас в гостиную старого Боба. Вы ничего не заметили. Я остался с господином Дарзаком. Человек на полу перестал хрипеть. Господин Дарзак, по-прежнему склоненный над ним, сказал мне: «Скорее мешок, Бернье, мешок и камень, и мы выкинем его в море, и никто о нем не узнает!»

– Тогда, — продолжал Бернье, — я вспомнил о мешке с картофелем; моя жена собрала картошку в мешок, я все опять из него высыпал и принес мешок господину Дарзаку. Мы старались шуметь как можно меньше. В это время госпожа, вероятно, рассказывала вам какие-нибудь небылицы в гостиной старого Боба, а господин Сенклер расспрашивал мою жену в нашей комнате. Мы тихонько засунули труп в мешок, и господин Дарзак тщательно обмотал его веревкой. Но я посоветовал не бросать его в море, так как там недостаточно глубоко и вода бывает иногда так прозрачна, что видно дно. «Что же мне с ним делать?» — спросил шепотом господин Дарзак. Я ответил: «Ей-богу, не знаю. Все, что я мог сделать для вас и для госпожи, да и для человечества против такого разбойника, как Фредерик Ларсан, — я сделал. Но не требуйте от меня большего, и да хранит вас Бог!» И я вышел из комнаты и встретил вас, господин Сенклер. А затем вы по просьбе господина Дарзака пошли за господином Рультабием. Что касается моей жены, то ей едва не сделалось дурно, когда она вдруг увидела, что господин Дарзак весь в крови, да и я также!.. Посмотрите, господа, у меня руки совсем красные! Ах! Только бы все это не принесло нам несчастья! В конце концов, мы исполнили свой долг! И он был ловким разбойником!.. Но, знаете, что я вам скажу?.. Никогда не удастся скрыть подобную историю… и лучше будет сейчас же рассказать все полиции… Я обещал молчать и буду молчать, насколько смогу, но я рад, что вам теперь все известно, потому что вы друзья господам Дарзак и, может быть, сумеете их уговорить. Зачем они скрывают? Да это же честь — убить Ларсана!.. Простите еще раз, что произношу его имя… я знаю, оно не из честных… Но разве это не подвиг — освободить от него землю, избавившись от него самим? Ах, да… состояние!.. Госпожа Дарзак обещала мне целое состояние, если я буду молчать! Но что мне с ним делать?.. Служить нашей бедной госпоже, которая перенесла столько страданий, для меня не меньшее счастье!.. Я ничего не хочу!.. Ничего!.. Только она пусть говорит!.. Чего ей бояться? Я сказал ей это, когда вы ушли спать и мы остались в Квадратной башне одни с трупом. Я сказал ей: «Вы должны кричать, что вы его убили! Весь свет будет вам рукоплескать!» Она мне ответила: «Довольно одного скандала, Бернье; насколько это будет в моих силах, мы постараемся все скрыть! Мой отец не перенесет этого!» Я ничего ей не ответил, хотя мне и очень хотелось. У меня вертелось на языке: «Если дело раскроется позднее, злые люди приплетут разный вздор, и ваш отец тем более не перенесет этого!» Но всякий рассуждает по-своему! Она хочет, чтобы молчали! Ну что же, будем молчать!..

Бернье направился к дверям, показывая нам свои руки:

– Пойду отмывать кровь этой свиньи.

Рультабий остановил его:

– А что говорил в это время Дарзак? Каково было его мнение?

– Он повторял: «Все, что сделает госпожа Дарзак, прекрасно. Слушайтесь ее, Бернье». Платье господина Дарзака было изорвано, на шее у него осталась царапина, но он не обращал на это внимания, в сущности, его интересовало лишь одно: каким образом негодяй мог к нему проникнуть. Он все время возвращался к этому вопросу. Первыми его словами были: «Когда я только вошел в свою комнату, там никого не было, и я сейчас же закрыл дверь на замок».

– Где это происходило?

– В моей комнате, в присутствии моей жены, которая совсем убита этим, бедная женщина!

– А труп? Где он был?

– Он остался в комнате господина Дарзака.

– Каким же образом они решили отделаться от него?

– Мне это неизвестно, но, наверно, они пришли к какому-нибудь решению, потому что госпожа Дарзак сказала мне: «Бернье, я прошу вас о последней услуге: сходите в конюшню и запрягите Тоби в английский шарабан. Старайтесь не разбудить Уолтера. Если же вы его разбудите, то скажите ему так же, как и Маттони, который караулит у ворот, что экипаж нужен господину Дарзаку, который должен быть в четыре часа в Кастелларе, он отправляется в Альпы». Госпожа Дарзак сказала мне еще: «Если вы встретите Сенклера, не говорите ничего и пришлите его ко мне. Если же вы встретите Рультабия, не говорите и не делайте ничего»! Она не хотела, чтобы я выходил, пока не закрылось ваше окно и не погас свет у вас в комнате. Однако и насчет трупа мы были не совсем спокойны, потому что он снова стал вздыхать, и какие вздохи! Остальное вы видели и знаете теперь столько же, сколько и я! Да хранит нас Бог!..

Когда Бернье окончил свой рассказ, в котором было столько необъяснимо загадочного, Рультабий искренне поблагодарил его за преданность, велел ему держать все в тайне, извинился за свою резкость и приказал ничего не говорить о нашем допросе госпоже Дарзак. Бернье перед уходом хотел пожать репортеру руку, но Рультабий отдернул свою:

– Нет, Бернье, вы весь в крови…

Бернье ушел в Квадратную башню.

– Итак, — сказал я, когда мы остались одни, — Ларсан мертв?..

– Боюсь, что да, — ответил он.

– Боитесь? Но почему?..

– Потому что, — сказал он каким-то глухим голосом, — потому что такая смерть Ларсана, когда он не входил в башню ни живой ни мертвый, страшит меня больше, чем его жизнь!

Глава XIII Страх Рультабия принимает угрожающие размеры

И действительно, вид у него был совершенно расстроенный. Я и сам испытывал необъяснимый страх. Мне еще ни разу не приходилось видеть Рультабия в таком обеспокоенном состоянии. Он ходил по комнате неровными шагами, изредка останавливался перед зеркалом, странно вглядывался в свое изображение, проводя рукой по лицу, как бы спрашивая себя: «Неужели ты действительно так думаешь, Рультабий?.. Ты ли осмеливаешься думать такое»? Думать что? Скорее казалось, что он не хочет так думать. Рультабий энергично тряхнул головой, подошел к окну и, распахнув его, стал всматриваться в темноту, прислушиваясь к малейшему шуму на далеком берегу, быть может, ожидая услышать шум колес и стук копыт маленького Тоби. Он напоминал зверя, вышедшего на охоту. Прибой смолк, море совершенно успокоилось… Внезапно на востоке светлая полоса прорезала черные волны. Занималась заря. И почти в ту же минуту из мрака проступили очертания старого замка, бледного и мрачного.

– Рультабий, — заговорил я, почти дрожа, так как прекрасно сознавал смелость своего вопроса, — вы так недолго разговаривали с вашей матерью, но расстались с ней так сухо, в таком безмолвии! Мне хотелось знать, мой друг, рассказала ли она вам историю «неосторожного обращения с револьвером на ночном столике»?

– Нет! — ответил он, не оборачиваясь.

– Она ничего не сказала вам об этом?

– Нет!

– И вы не попросили ее объяснить выстрел и ужасный крик? Она закричала, как тогда, в галерее…

– Сенклер, вы чересчур любопытны. Даже любопытнее меня. Я ни о чем ее не спрашивал!

– И вы поклялись ей ничего не видеть и ничего не слышать, несмотря на то что она не дала вам никакого объяснения выстрела и крика?

– Послушайте, Сенклер, вы должны мне верить… Я отношусь с уважением к тайнам дамы в черном. Я ни о чем ее не спрашивал… Ей достаточно было сказать: «Мы можем расстаться, мой друг, потому что теперь нас ничто нас не разделяет!» — и я ушел…

– Так она вам сказала, что ничто вас не разделяет?

– Да, мой друг… у нее были руки в крови…

Мы замолчали. Я стоял у окна рядом с репортером. Вдруг его рука опустилась на мою. Затем он указал мне на слабый огонек, который все еще светился в кабинете старого Боба в башне Карла Смелого.

– Уже светает, — сказал Рультабий. — А старый Боб все еще работает! Этот старый Боб действительно молодец. Что, если мы сходим навестить его? Это отвлечет нас от грустных мыслей, и я перестану думать об этом замкнутом круге, который душит, тяготит меня, не дает мне покоя…

И, тяжело вздохнув, он пробормотал:

– Когда же, наконец, вернется этот Дарзак?..

Минуту спустя мы переходили двор и спускались в восьмиугольную залу Карла Смелого. Она была пуста! Лампа по-прежнему горела на письменном столе, но старого Боба не было!

– Ого! — сказал Рультабий.

Он взял лампу и поднял ее над собой, оглядывая предметы вокруг, затем обошел витрины, тянувшиеся вдоль стен нижней батареи. Все стояло на своих местах в относительном порядке и было помечено этикетками с научными надписями. Обойдя собрания всяких костей, доисторических топоров, серег и ножей, мы вернулись к столу. На нем лежал «самый древний череп», челюсть которого была все еще в красной краске с рисунка, который Дарзак разложил на столе напротив окна. Я обошел все окна, пробуя железные решетки на прочность; они остались нетронутыми. Рультабий посмотрел на меня и сказал: