Дар кариатид

Нина не спеша направлялась к замку, наслаждаясь тем, что ей позволено было прервать обычную пятничную уборку. Шрайбер вручил ей вчетверо сложенную записку для Майера, строгим голосом наказал передать адресату или его супруге, если того не окажется дома.

Оторваться от однообразного занятия всегда приятно, даже если знаешь, что к нему неизбежно придётся возвращаться. Но пока можно было вбирать в себя лёгкий морозец и разбегаться, завидев горку, чтобы соскользнуть с неё, захлёбываясь восторгом.

Деревянные башмаки весьма подходили для зимней забавы, хотя и не шли ни в какое сравнение с лаптями. Облитые на ночь водой и отполированные за ночь морозом, наутро они победно блестели, как только что вынутые из кипящей луковой шелухи Пасхальные яйца. Разгорячённое от обжигающего холода и радости лицо Толика щемящим счастьем вынырнуло из памяти, как из глубоких смоленских снегов. Утомительный труд заглушал беспокойство о братьях, но по воскресеньям и сейчас, во время нежданной прогулки, как будто снова кто-то протянул невидимые нити от её сердца к родным сердцам. И от этого было сладко и страшно. В любую секунду нити могла оборвать сброшенная с холодного зимнего неба бомба, снаряд, чертящий смертоносную траекторию, жалящая насмерть пуля…

Даже здесь, в тихо припорошенном Лангомарке, покой был зыбок и тревожен, как сон тяжело больного.

Нина разбежалась, съехала с пригорка и едва удержалась на ногах. Хроническое полуголодное состояние давало знать о себе слабостью во всём теле и время от времени головокружением.

Девочка остановилась, сделала несколько глубоких вдохов. Лесной воздух наполнил новыми силами. Нина и не заметила, что, оказывается, дошла уже до пяти рябин, свисающих дразнящими припорошенными гроздьями.

Руки сами потянулись к ним.

Нина вспомнила, как несколько недель назад её застал поедающей рябину сам хозяин здешних мест, и лукаво улыбнулась. А ведь в первые секунды было страшно, очень страшно. Из темноты на неё нёсся огромный коричневый бульдог. За какой-нибудь миг самые страшные мысли потревоженным роем взметнулись в воображении девочки, и самой ужасной, конечно, было предостережение Стефы. «А потом отправят в печь», — прозвучало откуда-то изнутри.

А потом время вдруг остановилось, как будто опрокинулись гигантские песочные часы, и принялось отсчитывать мгновения скупыми крупицами.

Следом за собакой темнота нарисовала и хозяина. Прежде Нина видела Майера только правящим двойкой, а то и тройкой породистых лошадей, и теперь он показался ей гораздо худее и выше, чем, когда, чуть согнувшись, восседал на козлах.

Время от времени кареты Майера мелькали за деревьями, но хозяйка величественного замка больше не заговаривала с узниками.

Кроме черного и белого красавца у него было ещё несколько пар тонконогих темно-коричневых лошадей.

Кареты были открытые, закрытые, чёрные, серые и длинная серебристо-бежевая с золочеными упряжками для гостей. В кучере же по-видимому в Чёрном замке не нуждались. Трое молодых конюхов чистили, запрягали и распрягали лошадей. Работу свою они исполняли не просто по-немецки педантично, а с рвением, присущим истинным почитателям доверенного им дела. Только настоящие ценители лошадей могли вычистить коня, как хрусталь, до лоска, который осознанием собственной красоты и породы сквозил в каждом движении скакунов. Хозяин всегда правил лошадьми сам. Он восседал на козлах в больших рукавицах. Рядом с экипажем важно и преданно трусил огромный бульдог в ошейнике, сверкавшем золотом на солнце. Иногда его брали в карету, откуда, затисканный нежными женскими руками, он выглядывал покорно и довольно.

Теперь же верный пёс настороженно замер перед испуганной девочкой, готовый исполнить любую команду.

Немец тихо присвистнул, и бульдог послушно вернулся к хозяину и, высунув язык, с любопытством поглядывал на девочку, замершую с наклонённой ветвью рябины, с которой она обрывала ягоды. Майер шел медленно, бодро опираясь на коричневую полированную трость, овитую по всей длине позолоченной змейкой, увенчанную, как короной, золоченой ручкой.

Нина ожидала окрика или удара и даже зажмурилась.

— Ты работаешь в суббота дом? — неожиданно обратился к ней по-русски немец. Голос у него оказался глуховатым, с хрипотцой, но при этом довольно мягким.

Девочка испуганно кивнула и выпустила из рук ветку. Собака сделала нервное движение в её сторону и завертелась послушной юлой у ног хозяина.

Он смотрел на застигнутую врасплох вполне миролюбиво.

— Я в четырнадцатый год воевал в Россия, — вдруг сказал он на ломаном русском и, помолчав, резко приказал. — Гей!

Нина не помнила, как она дошла до барака. Но от одного воспоминания о том случае в груди снова застучали испуганные молоточки.

Несколько раз, возвращаясь по субботам из дома Шрайберов, Нина видела владельца окрестных земель в лесу, недалеко от Черного замка. Он прогуливался неторопливо и величественно, как и подобает хозяину, к тому же достигшему того почтенного возраста, который с головой выдают седины.

Дождь времени основательно посеребрил шевелюру Майера, но не тронул её непокорную густоту. Седина шла ему, делала резковатые черты лица мягче и импозантнее. Так же к лицу Майеру была и его улыбка чуть свысока и в то же время доброжелательная. С такой смотрят на смышленого малыша. Именно с этим выражением снисходительного любопытства Майер рассматривал Нину.

От взгляда пронзительных, веселых глаз из-под густых и тоже седых бровей девочке хотелось поскорее пройти участок пути, какой может охватить дальнозоркость пожилого немца. И в то же время любопытство сдерживало Нину от того, чтобы ускорить шаг.

Осенью Майер носил плюшевый костюм кофейного цвета. Заметная потертость на штанах сзади на уровне коленей контрастировала с казавшимся совсем еще новым пиджаком. Дополняла костюм черная фетровая шляпа с широкими полями.

Сладковато-горький вкус разлился во рту предвкушением обманчивой сытости. Рябиной особенно-то не наешься, но стройные деревца, ещё стыдливо прикрытые обрывками пожухлой листвы, так манили ягодами-бусинами…

Через неделю, возвращаясь в барак, Нина снова столкнулась в лесу с Майером.

— Guten Abend! — поздоровалась девочка, испуганно поглядывая на дога, хотя на этот раз от его ошейника к руке хозяина тянулась изящная золотая цепочка.

Немец благодушно кивнул и коротко изрёк «Гут», относившееся, видимо, не столько к Нине, сколько к его расположению духа.

С тех пор девочка не встречала Майера.

Нина нерешительно остановилась на пороге замка. Никогда еще она не переступала порога таких роскошных домов. Пожалуй, с замком Маера мог бы сравниться разве что Пассаж. Но здесь, в черном замке, жила только одна семья.

Дог встрепенулся, звякнул цепью у порога и выжидающе замер у входа.

Нина осторожно толкнула дверь. Собака тихо зарычала, но не двинулась с места. Дверь оказалась незапертой. Нина решила, что собака узнала её и уже смелее шагнула внутрь.

Её движение отозвалось серебристым звоном откуда-то сверху. Над дверным проёмом покачивались металлические истуканчики- колокольчики.

Нина остановилась на пороге, раздумывая, ждать ли молча, когда кто-нибудь спустится, или крикнуть, чтобы привлечь к себе внимание. Ильюшка в два счета сообразил бы, что предпринять. Нина же продолжала размышлять… Выкрикнуть? Но что? Да и слов на немецком она по- прежнему знала совсем немного.