Дар кариатид

Нина уже не плакала, хотя на щеках её ещё не высохли слёзы. Глаза её теперь были удивлённо распахнуты.

Французы одни насвистывали, другие — напевали веселую мелодию, в которой, как солнце, сверкала надежда на победу.

Ami entends-tu Le vol noir des corbeaux Sur nos plaines. Ami entends-tu Les cris sourds du pays Qu'on encha^Ine, Oh'e partisans Ouvriers et paisans C'est l'alarme! Ce soir l'ennemi Conna^Itra le prix du sang Et des larmes… Montez de la mine Descendez des collines, Camarades. Sortez de la paille Les fusils, la mitraille, Les grenades. Oh'e! Les tueurs A la balle et au couteau Tuez vite! Oh'e! saboteurs Attention `a ton fardeau… Dynamite… C'est nous qui brisons Les barreaux des prisons Pour nos freres. La haine a nos trousses Et la faim qui nous pousse. La misere. Il y a des pays Ou les gens au creux Des lits. Font des reves. Isi, nous vois-tu Nous on marche et Nous on tue Nous on creve… Ici, chacun sait Ce qu'il veut, ce qu'il fait Quand il pass'e Ami, si tu tombes, Un ami sort de l'ombre A ta place. Demain du sang noir Sechera au grand Soleil Sur les routes. Chantez compagnons, Dans la nuit, la liberte Nous ecoute… Ami, entends-tu Les cris sourds du pays qu'on Enchaine!.. Ami, entends-tu Le vol noir des corbeaux sur nos Plaines!..

Беспечные голоса, в котором непостижимым образом не чувствовалось ни дыма войны, ни усталости, наполнили прозрачный июньский воздух.

Желтых беретов было около двадцати. Пленных конвоировали пятеро немцев. Рядом настороженно водили носом по сторонам две молодые овчарки.

Гулкое утро игриво разбрасывало солнечные брызги и обещало еще один день без слезинки дождя, один из тех, когда хочется мчаться, не важно куда, на резвом коне, остановиться где-нибудь в душистом поле у реки и собирать охапками цветы и травы. Но узникам утренняя благодать сулила только сменяющие друг друга часы изнурительной работы.

На чужбине даже воздух кажется другим, не прозрачным, неощутимым, потому что естественным, а ощутимым, почти инородным.

Самому старшему из пленных, худощавому, с длинными волнистыми седеющими волосами, на вид было около пятидесяти.

Нина случайно поймала его взгляд, веселый и в то же время полный сострадания.

«Все будет хорошо», — говорили эти глаза с прищуром.

Так же ласково и грустно одновременно смотрел на нее отец, когда хотел утешить.

Нина подумала, что, может быть, так же отец смотрит на нее с небес.

Девочка печально улыбнулась французу, чем-то неуловимо напомнившему ей отца. Взгляд пленного придал ей силы.

— Приглянулась ты, Нина, французам, — растянул губы в добродушной улыбке Володя.

Глаза его, обычно серьёзные и грустные, плутовато поблёскивали, как у проказника Ильи.

— Да ну тебя, — смутилась Нина.

На следующее утро Нина уже не плакала, хотя при виде пня, оставшегося от Маруси, слёзы подступили к глазам. Но ещё тяжелее было Наташе, ведь она не могла даже сдвинуться с злосчастного места, где срубили её сестру. Нина, не обращая внимания на ворчание Пауля, первым делом подошла утешить одинокую берёзу.

И снова гнетущие мысли развеял весёлый свист. На фоне неба и леса расцвели одуванчиками жёлтые береты.

Пленный француз, неуловимо напомнивший Нине отца, снова остановил на ней ободряющий взгляд и неожиданно обратился к девочке по имени.

Фразу на русском языке он, вероятно, подготовил специально для неё.

— Ниня, не плачь. Скоро наши придут, — старательно выговаривал он слова.

Девочка улыбнулась в ответ.

Самым удивительным было, что француз откуда-то узнал, как её зовут. Пленных в желтой форме приводили на ремонт дороги из какого-то близлежащего села. Дорога вела вдоль леса полем на Берлин. У всех французов был изможденный вид, но ни голод, ни тяжёлый труд не смогли погасить веселые искорки их в глазах.

Французы снова пели ту же песню.

— И что они веселятся? — хмуро удивлялся Иван.

— Они всегда веселятся, — хмыкнул Володя, довольный своей эрудицией. — Французы.

Это слово, по-видимому, объясняло все, так что Иван не задавал больше вопросов.

Нина с радостным предвкушением ждала каждое утро, когда за деревьями появится солнечный, как поляна в шляпках одуванчиков, строй.

Теперь каждый день для неё начинался с доброго: «Ниня, не плачь. Скоро наши придут». Нина верила французу с отцовскими глазами и ждала, предвкушала, скорее бы уже настало это «скоро». Просветлел и Володя и даже иногда, забываясь под строгим взглядом Пауля, насвистывал знакомую со школы мелодию.

Ремонт дороги пленные закончили в конце августа. Без их всегда веселых голосов терпкая грусть снова расползлась по полю и по лесу.

А вскоре в воздухе запахло сырыми опавшими листьями…

Глава 41 Вошь

Лето отцветало. В запахе цветов и трав сквозила теперь усталость, которой неизбежно полны последние августовские дни.

На Смоленщине они и холодней, и строже, а здесь, в Германии, ещеёдостаточно беспечны, как зрелая, но моложавая и легкомысленная дама.

Шрайбер, как обычно, подкрался из-за деревьев незаметно, хотя в этом не было надобности.

Два немецких мотоцикла, увозивших к немецкой фабрике смерти Фёдора и Марусю, раз и навсегда отпечатались в сознании узников.

Поговаривали, что крематории похожи на ад и, может быть, даже страшней.

Назад из преисподней дороги не было, поэтому никто точно не знал, что там, в аду. Кроме тех, кто разжег это адское пламя. Кроме тех, кто поддерживал его.

О крематориях говорили вполголоса, словно боялись навлечь на себя беду.

Туда мог угодить всякий. Нарочно. Случайно.

Нарочно шел в огонь тот, кому нечего было терять, кого сжигало изнутри пламя ненависти к фашизму. В крематорий отправляли и узниц, забеременевших от немцев. Несколько дней назад Нина слышала, как пани Маришю и паненка Ганнурата испуганным полушёпотом обсуждали один из таких случаев, произошедших где-то в соседнем посёлке. Несколько раз девушки повторяли «ruska». Нина невольно прислушалась и уловила слова «niemiec», «zaszla w ciaze» и «krematorium».

В огонь попадали слишком слабые, слишком старые, слишком юные. Всех тех, кто не хотел или не мог работать на фюрера, ждал огонь.

Его языки, как щупальца гигантского спрута, проникали в подсознание каждого.

Об огне помнили во сне. Помнили за работой. Помнили воскресными вечерами.

Нина часто вспоминала дядю Федора и тетю Марусю.

Сейчас, когда и в сердце, и вокруг воцарилась предосенняя тишина, в которой вот-вот вспыхнет другой огонь, девочка все чаще думала об этих двоих людях. Война сблизила с ними, война и разлучила.

Из девятерых узников уцелело только шестеро…

Нина сосредоточенно очищала кору с дерева и так погрузилась за монотонной работой в грустные мысли, что не заметила, как к ней подошел Шрайбер.

Лесник стоял и смотрел на согнувшуюся над стволом фигурку девушки.

Волосы Нины густые и атласно-черные неукротимым водопадом струились на поясницу, а отдельные непослушные пряди так и норовили упасть на глаза. Девушке приходилось то и дело встряхивать головой, чтобы убрать их со лба. Но это помогало не надолго.