Дар
Шрифт:
Слышу, в дверь колотят. Голос надзирателя:
— Господин капитан! Скорее! Арестант помирает!
Я затянул ремень поплотнее. Оправил мундир, вышел из архива, прикрыл дверь. Ну вот. Началось.
Прибежал в карцер, там дверь открыта, внутри ещё надзиратель и полукровка Ксенориэль. Стоят, над телом Ворсовского наклонились.
Я подошёл, смотрю — картина маслом. Лежит бедолага, с виду мертвее мёртвого. Руки скрючены, ноги поджаты, голова запрокинута, открытый рот чернеет. Жуть.
Наклонился я тоже, думаю — как бы и правда не помер Ворсовский. Может, я оберег лишнего подкрутил? Или
Мне ведь Сурков когда этот амулет дал, посмотрел я на него, и что-то стрёмно мне стало. Неприятно в руках держать. Камушек, видать, с подвохом, а разбираться некогда. Сунул я его незаметно, куда положено, а душа не на месте. Так что, похоже, пока в архиве возился, амулет подействовать успел.
Присел я над арестантом, положил пальцы на шею, где пульс должен быть. Нет, не чувствую. Сработал амулет. Так что теперь без специальных приборов, которые у докторов имеются, и не заметишь, что человек живой.
Пощупал я ещё разок пульс у Ворсовского, потрогал его везде с умным видом. Выпрямился, говорю:
— Эх, проглядели! Помер арестант. Тащите в покойницкую.
Надзиратели вздохнули, лица скорбные сделали. Полукровка Ксенориэль на коленки брякнулся рядом с телом и давай трясти его.
— Нет, не может быть! — кричит. — Живой, живой, подлец! Притворяется!
Даже надзиратели на него уставились. Мол, ты чего, чувак, над трупом прыгаешь?
— Оставьте тело в покое, любезный, — приказываю. — Сказано — в покойницкую, значит, в покойницкую.
Не хватало ещё, чтобы он камушек амулета на теле заметил.
Ксенориэль на ноги поднялся, озирается, аж трясётся весь. Понятное дело, это же ему прямой убыток. Недоглядел, промашку допустил. Теперь из жалованья вычтут. Досада!
Глянул на меня злобно, но не сказал ничего. Субординация не позволяет.
Потащили мы тело Ворсовского в мертвецкую. Орк-надзиратель пришёл, помог положить покойника на ледник. Прикрыли мы его дерюгой, оставили в уголке лежить.
Я дождался, пока все выйдут, кроме орка, снял с пояса флягу. Говорю:
— Вот, возьми за старание. Жалованье у тебя небольшое, служба тяжёлая. Мёрзнешь здесь, небось. Хлебни за упокой души раба божьего…
Фляжку эту мне опять же Сурков дал. И правда — подготовился, жучила. Сказал, там снотворное. Чтобы не мешал никто нашему делу.
Орк помялся, взял фляжку. А я двинул к выходу — воздуха глотнуть. Да поглядеть, не едет ли чёрный экипаж. Как уговорено.
Вышел, а время уже позднее. Темнеет. Тут ещё Зубков выскочил, весь взъерошенный, с сигаретой в зубах. Меня увидел, чуть не подавился. Отвернулся, типа — знать тебя не знаю. Спичкой по коробку зачиркал, сломал. Вторую достал, тоже сломалась. Руки дрожат, от злости и усталости. Так и не закурил, ушёл. Совсем ушёл, к себе подался.
Постоял я ещё, хотел вниз спускаться, покойника подготовить, вдруг смотрю — едет. Что-то рано. Уговор был, что приедут, когда совсем стемнеет. Но кто их там знает, может, это считается темно.
Вот чёрная таратайка ближе подкатила. Да это та самая чёрная карета, что знатных эльфов возит! Ничего себе, какие покойникам здесь почести. Или может, Сурков ради дела расстарался?
Карета подъехала ближе, остановилась. Из окошка сказали:
—
Быстрее, несите ящик и тело!Голос незнакомый, но мне плевать — бежать надо.
Кинулся я вниз, в покойницкую.
Вбежал, метнулся в комнатушку, где надзиратель орк обычно сидит. Вижу, сидит, голову на руки положил, храпит вовсю. Отлично.
Метнулся в покойницкую. Там на крайнем столе, у выхода, ящик с покойником лежит. Тем самым, что в мумию превратился.
Я вытянул с полки два мешка. Один раскрыл, стал туда мумию заталкивать. Чёрт, скорее! И зачем я орку зелье сонное дал? Сначала надо было заставить его покойника в мешок засунуть. Орки соображают плохо, он и не понял бы, что творится. Даже спрашивать бы не стал. Возись теперь…
По-быстрому я сухие чёрные ноги с крестцом в мешок затолкал, и вдруг — хрусть! Позвоночник у мумии треснул, пополам развалился. В мешке лежат ноги, а у меня в руках рёбра на позвонках и черепушка остались. Черепушка отвалилась от позвоночника, качнулась, и со стола — бряк! Блин, да что ж такое…
Кое-как я куски мумии собрал, затолкал в мешок. Оттащил к леднику, разложил по столу в виде трупа, типа, это Ворсовский тут. Дерюгу с тела арестанта стянул, на мумию набросил. Сделано!
Взял другой мешок, стал натягивать на Ворсовского. Мешок с телом арестанта надо ведь ещё перевалить в ящик, где раньше мумия была. Потом вызвать унтера с рядовыми, чтобы ящик с покойником в карету отнесли. Типа, порядок такой, трупик мумии следует передать господам эльвам для опытов…
Ёлки-палки, не получается. А время не ждёт, скорей надо! Употел весь, а толку нет. Арестант хотя и худой, как швабра, а тяжёлый. Блин, что делать-то? А, была не была, никто не видит…
Подцепил я амулет, что Сурков дал, и снял с тела арестанта. Тут же ладонь ему на лоб положил. Сам не понял, как это сделал. От руки тепло пошло, арестант заморгал, дёрнулся, глаза открыл. Захрипел, воздух вдыхает со свистом, будто не дышал сто лет.
— Где я? Что со мной? — спрашивает.
— Тихо! — говорю. — Подымайся скорее, мешок надевай. Бежать надо!
Он на меня глаза выпучил, но спорить не стал. Я ему мешок в руки сунул, он полез в него. Сам шатается, на ногах не стоит.
— Скорее, карета ждёт! — кричу ему. — Укладывайся в ящик! Бегом!
— Господин капитан! Что вы делаете?!
Я вздрогнул. Обернулся. В дверях стоит полукровка Ксенориэль. Рядом с ним застыла парочка надзирателей. Унтер и ещё один, рядовой. Все смотрят на ожившего арестанта Ворсовского. И на меня рядом с ним.
Глава 31
Надзиратели ворвались в покойницкую.
— Ваше благородие, в сторону! — крикнул унтер. — В сторону, лицом к стене!
Полукровка Ксенориэль завизжал:
— Я знал, я знал! Он притворяется!
Трясётся весь, пальцем в меня тыкает:
— Предатель! Сказал — арестант мёртвый! А он живой! Обереги сломал, нарочно! Держите его!
Унтер с рядовым бросились вперёд, за ними подоспел ещё один, с дубинкой наготове.
— Держи его!
Я отскочил от Ворсовского. Тот так и стоит с мешком в руках, в себя прийти не может. Блин, почему я дверь не закрыл?