Дарвин
Шрифт:
Но этот аргумент — почему до сих пор живут простейшие — используется и против Дарвина. Если они были приспособлены жить в луже, что же им не жилось? Если никакая «внутренняя сила» их не гнала, почему кто-то из них дал начало высокоразвитым животным? Да потому, что, как и говорил Дарвин, они все были не одинаковые, а разные. Наличие разных вариантов дает возможность случайного выбора. Да или нет? Быть или не быть? Размножаться или не размножаться? Усложняться или не усложняться? А если вариантов несколько, возникает много ответов; и каждый выбор влечет за собой новый выбор. Одни из простейших тварей в результате мутации не усложнились, а другие упростились, а третьи усложнились в одном направлении, а четвертые в другом. А. Марков: «Одноклеточное существо Protozoon, имеющее всего одну клеточную структуру ("глазок"), задающую полярность клетки, и всего один регуляторный фактор с двумя эффектами, — это незамысловатое
Биологический прогресс ускоряется по тем же причинам, что и технический. Усложнение системы ведет к увеличению побочных эффектов и неустойчивости, а чтобы это преодолеть, требуется новое усложнение (как с версиями Windows).
Вылезли из воды и начали осваивать сушу — пришлось учиться рыть норы, лазить по деревьям. Встали на ножки — они ломаются, надо как-то их укреплять. Из-за большой сложности начали болеть — потребовались механизмы защиты. И чем дальше, тем чаще требуются поправки и заплатки. Но усложнение системы не только требует дальнейшего усложнения, но и облегчает его. Чем сложнее организм, тем больше у него разных способных к эволюции систем (у амебы кровеносной, нервной, мышечной систем нет, а у червяка — есть). Отсюда повышение вероятности всяческих новшеств. Из телефона проще сделать мобильный телефон, чем из колеса, потому что в нем много деталей, каждую из которых можно развить. Более того, придумать телефон было легче и быстрее, чем колесо, — изобретатель телефона уже знал телеграф и радио, а создателям колеса было не на что опереться.
Один из крупнейших биологов XX века Ф. Г. Добржанский сказал: «Ничто в биологии не имеет смысла иначе как в свете эволюции». Д. А. Шабанов, кандидат физико-математических наук: «Эволюция не является теорией. Само явление эволюции, то есть исторического изменения организмов, видов и экосистем, является фактом, многократно доказанным в разных областях знания и практики. Проблема, до сих пор не нашедшая полного решения, — описание механизмов эволюции, являющееся предметом рассмотрения многих теорий». С. В. Багоцкий, биолог: «Чарлз Дарвин был, по-видимому, самым крупным биологом за всю историю науки». Американский биолог Эрнст Майр: «Дарвин сделал биологию наукой». Но мало ли что эти ученые болтают! Зато в иллюстрированных журналах можно прочесть, что «Дарвина опровергли» и «эволюцию опровергли». Доказали, что человек не индивидуалист, а социальное существо: «Дарвина опровергли!» Открыли горизонтальный перенос генов: «Дарвина опровергли!» Виной тому не только наше нежелание признать свое естественное происхождение, но и само дарвиновское открытие: оно кажется таким простым, что любой может с ним спорить. Н. Архангельская, А. Механик: «Оспаривать теорию относительности или квантовую хромодинамику обывателю вряд ли придет в голову. А атаки на дарвинизм со стороны рядовых граждан не прекращаются до сих пор».
Распрощаться с Дарвином советуют не только противники эволюции. Историк науки А. В. Куприянов: «Постоянная тяга общаться с классиками, реанимируя их как актуальных представителей научного сообщества, свидетельствует о недонасыщенности жизненного мира живыми коллегами… Это относится не только к тем, кто пытается доказать, что дарвинизм "вечно жив", но и к настойчивым критикам дарвинизма. Работы, подобные "Эволюции не по Дарвину" В. И. Назарова или "Науке о развитии жизни" Ю. В. Чайковского, в которых в десятый раз пережевываются мнимые проблемы их вымышленного уродливого "дарвинизма", — тяжелое последствие интеллектуальной изоляции и признак глубокого провинциализма российской науки. Вместо коллег-современников такие авторы вызывают придуманные ими же самими призраки классиков».
Иногда поговорить с «призраками» полезно, но живые их не очень-то слушают; возможно, биология развивалась бы чуть быстрее, если бы ранние генетики не пинали стариков, а прислушались к их лепету. (Конечно, мы и без них рано или поздно все откроем, но задержка в несколько лет стоит здоровья
многих людей и зверей.) Ученые XIX века думали, что внешние условия влияют на развитие организмов — чушь! Мутации случайны, так сказал де Фриз, что ж мы будем слушать стариков? Так считали до 1925 года, пока Г. А. Надсон, Г. С. Филиппов и Г. Меллер не доказали, что мутирование можно вызывать, например, облучением. Дарвин что-то там лепетал, будто мать и отец могут оказать разное влияние на развитие детеныша? Для ранней генетики это чушь, а теперь известно явление геномного импринтинга, с которого мы начали эту книгу: ген может работать сильнее или слабее в зависимости от того, получен он от мамы или папы. Дарвин что-то там брякнул о наследовании приобретенных признаков? Чушь! Если и есть такое наследование, оно не генетическое, а эпигенетическое. Но он-то говорил не о генетическом наследовании, а о наследовании вообще, а теперь должен выслушивать, что эпигенетика его «опровергла»…Мы сбрасываем «призраков» с корабля современности, а они, необидчивые, все стараются помочь… Выше мы пытались объяснить, почему существует и ускоряется эволюционный прогресс, почему безмозглая бактерия «породила» мыслящего человека, — не очень убедительное вышло объяснение, чересчур общее. А не сказал ли чего-нибудь по этому поводу Дарвин? Вряд ли: он прогресса не признавал. Но все же предложил невероятно изящную и практически проверяемую гипотезу: «Появление чувства наслаждения и боли — один из важнейших шагов в развитии разума».
О нейромедиаторах он не слыхивал, но механизм их действия изложил в письме Дж. Роменсу: «Какой-то стимул действует на точку, которую затрагивает, и это действие сначала передается во всех направлениях, а затем постепенно закрепляются некоторые полезные пути передачи… Такая передача впоследствии стала связана каким-то определенным способом с удовольствием или болью. Эти ощущения привели ко всем видам интенсивных действий, таких как простое извивание червя, которое было хотя бы немного полезно. В то же время возбуждались все органы чувств. Впоследствии были найдены определенные, наиболее полезные пути передачи, и они закрепились».
Мы говорили о «дофаминовой награде»: сделал что-то, попробовал что-то — получил кайф (или пинок). Но пинки побуждают отказаться от поиска ощущений, а кайф — искать их; и поскольку высокоразвитые животные деятельны, Дарвин, очевидно, был прав, предположив, что наслаждение — более сильный стимул, чем боль. Дофамин побуждает к деятельности: когда у подопытных мышей искусственно вызывали его нехватку, они не хотели есть, ложились и складывали лапки; укол дофамина — вновь делались любознательны и активны. В XX веке думали, что дофаминергическая награда есть только у высших животных. Теперь обнаруживают, что подобный механизм работает у всех позвоночных, начиная с рыб, а вскоре, вероятно, найдут его и у беспозвоночных.
Трудно представить, что один и тот же механизм побуждает нас колесить по свету в поисках счастья, а червя — извиваться. Но дофамин отвечает не только за наслаждение, но и за двигательную активность: при его недостатке развивается болезнь Паркинсона, которая одновременно приводит к расстройству двигательной функции и депрессии. Выходит, счастье и движение действительно связаны. Когда-то удовольствие получали от «простого извивания», теперь — от активности мысли. Возможно, прогресс пошел с ускорением с того момента, когда наши предки случайно обрели механизм награды: кто раз попробовал наслаждение, не может не стремиться получить его, пробуя все более разнообразные раздражители, и чем больше попробовал, тем больше хочется и активнее ищется: за какие-то тысячи лет мы научились получать наслаждение не только от еды и секса, но и от сонаты Бетховена, решения задачи, чтения стихов.
Могут ли слоны или современные обезьяны когда-нибудь обрести разум? Экспериментаторы дали пчелам поесть глутамат натрия, который мы используем для усиления вкуса, — они стали любознательнее. Всякое удовольствие неразрывно связано с поисковой активностью? Давайте попробуем доставлять зверям как можно больше разных удовольствий — если, конечно, не боимся вырастить конкурирующую цивилизацию…
Глава четырнадцатая.
ЧТО НЕМЦУ ЗДОРОВО, ТО РУССКОМУ СМЕРТЬ
Никогда ничего не было сказано в письмах, чтобы утвердить убеждение, что Оккультная Доктрина когда-либо учила и что кто-то из Адептов допускал нелепую современную теорию о происхождении человека от общего с обезьяною предка.
«Имейте совесть!» — хочется воскликнуть! Но все эти люди, и омоновцы и прокурор и судьи, учились в средней школе, изучали строение человека и уверовали, что совести нет, она на анатомических атласах не значится. Все судейские считают, что человек произошел от обезьяны. Эх Дарвин, Дарвин, что же ты натворил!