Давай сыграем… в любовь…

Амалия зачитала ответ Мари, и та грустно усмехнулась.

— Это очень любезно с его стороны. — только и сказала девушка.

Приказ о назначении был подписан в конце дня, об этом их известил барон Фриш. До этого времени Мари так и просидела в гостиной Амалии, вздрагивая от каждого шороха, опасаясь приезда своей матери или что было бы значительно хуже, тети.

Контесса пыталась успокоить девушку разговорами, но безуспешно: слишком испуганная своей смелостью, та отвечала односложно и зачастую невпопад.

Впрочем, и самой Амалии было не до разговоров. Мысли постоянно возвращались к тому, с каким раздражением Рудольф воспринял предложение баронессы. Он даже не скрывал своей досады по поводу того, что должен изображать влюбленность в собственную невесту. Значит, с его стороны это была лишь игра, которой он тяготился. От этих мыслей хотелось плакать.

Правда, до этого сумбурного визита император несколько раз целовал свою невесту, но ведь он целовал и десятки женщин до этого, она же видела список. Наверняка, все они были более красивыми и более опытными, чем она. К тому же дворец был настолько велик, что они почти не встречались, кроме тех моментов, когда она сама приходила к Рудольфу, словно доступная женщина.

Не обращая внимания на Мари, Амалия встала и уныло взглянула на себя в зеркало, висевшее над каминной полкой. Старое, в массивной серебряной раме, оно служило, скорее, украшением, по примеру картин. Оно висело достаточно высоко, и девушке пришлось выйти на середину комнаты, чтобы увидеть свое отражение.

Впервые в жизни Амалия действительно пожалела, что не родилась столь же красивой, как и Элизабет. Девушка не сомневалась, что Рудольф, привыкший к вниманию красавиц, с удовольствием проводил бы время с Лиззи.

Ей вдруг представилось, как сестра идет бок о бок с императором, как он держит её за руку, как целует, дарит ей диадему своей матери и в носу противно защипало. Амалия поспешила смахнуть слезы и под настороженным взглядом Мари прошлась по комнате, делая вид, что хочет взглянуть на парк. Там как раз срезали розы для букета в столовую.

Понаблюдав за работой садовников и немного успокоившись, девушка вернулась на свое место и вновь завела разговор с Мари. Та послушно ответила, затем уже смелее, и под конец они болтали, точно давние подруги.

Они проговорили до тех пор, пока лакей торжественно известил, что комната для новой фрейлины готова. Она располагалась как раз напротив дверей, ведущих в покои Амалии. Мари хотела остаться, но контесса строго наказала ей пойти и отдохнуть хотя бы несколько часов. Девушке пришлось подчиниться.

— Вот ведь, свалилась на вашу голову, — проворчала Герда, как только за Мари закрылась дверь. Амалия строго посмотрела на горничную:

— Ты не должна так говорить. Мари — прекрасная девушка, и мне просто необходимы фрейлины.

— Прекрасная, если не помнить, кто её тетя!

— Насколько я успела заметить, они не ладят.

Горничная снисходительно хмыкнула:

— Вот она и решила исправить отношения с родней, шпионя за вами!

Амалия задумалась, вспоминая визит бывше й любовницы Рудольфа, затем покачала головой:

— Нет, не думаю, Мари не глупа, и прекрасно знает отношение своей тёти к себе.

— Знать — это одно, а желать — другое, впрочем, воля ваша, но я с этой девицы глаз не спущу, — предупредила Герда. Девушка лишь улыбнулась такой бдительности со стороны своей горничной и приказала подать чай.

Время тянулось достаточно медленно, Амалия решила провести его с пользой и вновь заняться изучением магии. Правда, попытки продвинуться чуть дальше, чем зажечь огонь, закончились ничем: в теории все было понятно, но пытаться применить заклинание, отбрасывающее врага, даже в достаточно большой гостиной было затруднительно.

Амалия вдруг вспомнила, как ее брат то и дело, невзирая на запреты, пытался применить магию в комнатах, и как сурово за это наказывал его эрцгерцог. Эти воспоминания заставили её грустно улыбнуться, ведь тогда все было просто.

Уже начинало смеркаться, когда в комнату влетел бумажный голубь и вспорхнул прямо в руки Амалии. Она узнала личную печать Рудольфа, сердце вновь забилось сильнее. Со спокойствием, которого она не чувствовала, Амалия открыла письмо. Это была короткая записка, поздравлявшая ее с обретением фрейлины и приглашавшая обеих девушек присоединиться к ужину. Девушка распорядилась позвать Мари. Та вошла и неловко замерла у порога.

— Думаю, вам стоит лично поблагодарить императора, — Амалия протянула записку. Мари вновь смутилась:

— Да, конечно…

— Не беспокойтесь, Рудольф вовсе не так суров, как кажется! — прозвучало почти угрожающе, и Амалия спешно добавила, — У него даже есть определенное чувство юмора, правда, оно просыпается в самый неподходящий момент. Боюсь, в этом виновато его воспитание!

— Император Рудольф всегда слыл шутником, — тихо заметила Мари, — Мне нет причин бояться его.

— Тогда что вас смущает? — Амалия строго посмотрела на фрейлину, — Мари, послушайте, я бы хотела, чтобы мы стали подругами, но начинать дружбу со лжи неправильно.

Та опустила голову:

— Барон Фриш…

— При чем тут адъютант Его Величества? — изумилась девушка. Мари пожала плечами:

— В мой первый сезон, он… он уделял мне некое внимание, и я даже надеялась, но как выяснилось, не я одна. Моя тётя устраивала пикник, разумеется, и принц Рудольф и барон Фриш были в числе приглашенных. Я решила пройтись и встретилась с бароном… мы разговорились, уверяю вас, там не было ничего неприличного, и мы все время оставались на виду…

— Не беспокойтесь, я вам верю, — Амалия слегка смутилась, вспомнив свои встречи с Рудольфом наедине.

— Наверное, нас на несколько секунд скрыли кусты, потому что, как только мы вернулись к остальным, мама попыталась устроить скандал, чтобы якобы защитить мою честь. Это было так вульгарно… Барон рассмеялся ей в лицо, и сказал, что он … — девушка выдохнула, — я не способна повторить такие слова. Тетя постаралась все перевести в шутку, но с тех пор многие неженатые мужчины старались избегать меня.

— Как мило со стороны вашей матери устроить такое! Впрочем, ваша тетя тоже хороша… — перед глазами Амалии вновь возникла утренняя сцена, которую она видела в приватных покоях императора. Воспоминания о Лилиане, стоящей на коленях, вызвали очередное негодование.