Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Стены приемной на три четверти выкрашены бледно-зеленой масляной краской. Темное пятно над столом секретарши по очертаниям напоминает краба. Если быстро-быстро моргать глазами, краб шевелит своими клешнями… У графина с водой, что на маленьком столике в углу комнаты, слишком маленькая пробка: при каждом стуке двери она вибрирует и звенит совсем по-стрекозиному… На столе у секретарши в «мерзавчике» цветет оранжевая лилия… Настенные часы в квадратном дубовом футляре громко отщелкивают секунды…

Но вот где-то в глубине, за дверью, камуфлированной под громоздкий шкаф, возникает неясный шум. И тотчас же сидящие в приемной вырываются из оцепенения, расправляют плечи, одергивают гимнастерки, выжидательно поглядывают на ложный шкаф и на изнывающую от духоты секретаршу. Чья же очередь? Кто первый? И Дмитрий тоже меняет позу и машинально поправляет узел галстука. Хотя, по-видимому, он — последний.

Первым из кабинета секретаря обкома выходит пожилой военный, тяжело опирающийся на палку. На воротнике его тужурки, на черных нашивках артиллериста, по одной звездочке. Генерал-майор. Вслед за ним выходит чем-то похожий на него человек в полувоенной форме с орденом Ленина.

— Так я тебе сегодня же звоню, товарищ Степанов, — говорит генерал.

— Как договорились, товарищ Степанов, — отвечает тот, что с орденом.

Что за черт! Братья, что ли?

Краснощекий, с густыми бровями — полковник госбезопасности. И еще полковник, и тоже госбезопасности, но бледный и со смоляной остроконечной бородкой… И еще несколько в защитных тужурках и коверкотовых гимнастерках. И секретарша проплывает в кабинет.

— Это вы товарищ Муромцев? Александр Федорович просит зайти.

Полнейшая неожиданность! Под недовольными, но и заинтересованными взглядами ожидающих приема Дмитрий вошел в кабинет.

Из-за стола поднялся высокий человек в темном костюме:

— Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста. — И выжидающий взгляд светло-серых глаз.

— Я пришел за доверием, которое потерял… — И от этой заранее подготовленной, отшлифованной фразы Дмитрия сразу же зазнобило.

Кабанову начало разговора, видно, тоже не понравилось. Приподняв брови, он метнул на Муромцева быстрый иронический взгляд.

— Похоже, индульгенцию хотите получить? Так я же не папа римский.

— Мне очень плохо, Александр Федорович, — сдавленно сказал Дмитрий.

— Да вы садитесь. И рассказывайте. Хотите, помогу для начала? Были исключены из партии…

— Да, третий год уже пошел.

— Конечно, считаете, что неправильно.

— Иначе я не был бы у вас.

— Ну, теперь пойдет, — удовлетворенно кивнул головой Кабанов. — Слушаю вас, товарищ Муромцев.

Только сейчас, вот сию минуту, Дмитрий сообразил, почему лицо Кабанова показалось ему знакомым. Дядя Миша! Ну конечно, такое же продолговатое, белокожее лицо, с чуть розовеющим румянцем на щеках, обнаженный высокий лоб, крупный прямой нос и иронический разрез рта. «Тэк-с, племянничек, так что же натворил Монтигомо Ястребиный Коготь?» Сходство с дядей Мишей, Михаилом Дмитриевичем Беляевым, известным пушкинистом, усугублялось и одеждой. На секретаре обкома был темно-зеленый, почти черный костюм, белая рубашка с черным аккуратно завязанным галстуком, а на столе лежали его большие, очень белые руки. Только Кабанов чуть пониже ростом и поплотнее.

Странным образом сходство это сняло с Дмитрия напряжение. Он не излагал, а лишь вслух вспоминал свою жизнь.

…— Так ты, значит, тоже этот самый… комсомолец? — спросил я Кузина.

— Спрашиваешь! С конца восемнадцатого.

— А я… Ты мне скажи, я тоже могу?

— Сколько тебе лет, Муромцев?

— Почти двенадцать. Через два месяца…

— Шкет еще. Но поскольку активист детской коммунистической партии… Могут и снисхождение сделать…

— Вправду могут?!

На дверях двухэтажного дома вывеска: «Тульский уком РКП(б)». Под нею другая, поменьше: «Тульский уком РКСМ». Я вхожу в двери, как в глубокую воду: пройду или… с макушкой!

А через час, но может и через два, через пять, через десять, сбегаю по выщербленным, захоженным ступенькам уже совсем другим человеком. Под пальтишком в нагрудном кармане куртки шуршит комсомольский билет. Билет, выписанный на имя Муромцева Дмитрия Ивановича, 1908 года рождения, по социальному происхождению «из служащих»… Веселое, солнечное майское утро. Я улыбаюсь всем встречным, а они… они ничего… Не догадываются, верно, что парнишка в сером пальто с вытертым бархатным воротником не какой-нибудь просто парнишка, а член РКСМ. Вот ведь как получилось!

…У Дзержинского утомленное, как шафран желтое лицо. Всё еще не сняв руки с моего плеча, он говорит Аванесову:

— Товарища Муромцева следует поставить в почетный караул. Он же представляет самых юных коммунаров Тулы…

Спокойное, но не живое — не живое! — лицо Владимира Ильича. Я стараюсь не моргать. Смотрю и смотрю. Как же нам быть теперь? Как же так — без Ленина?

…В Ленинский призыв подал заявление о приеме в кандидаты партии. Принимали меня в Выборгском районе, на заводе «Красный арсенал». Когда стал рассказывать о себе, коммунисты закричали с мест:

— Да что там! Мы же его знаем. Он пионерами у нас командует!

Приняли единогласно. Только кандидатом больно долго быть — больше двух лет! Потому что — служащий.

…— Если ты полагаешь, что мы тебя немедленно пошлем для организации всемирной революции, то мне придется тебя разочаровать… У тебя большой опыт работы с пионерами. Вот и будешь этим заниматься, — говорит мне секретарь Исполкома КИМа Лазарь Шацкин. — Пойдешь в агитпроп и в Киндербюро. На том и порешили.

Конечно, я немного разочарован. Надеялся, что сразу же пошлют в страну, на нелегальную работу. Например, в Италию — лицом к лицу с дуче и его чернорубашечниками.

— Поедете в Минск и сделаете доклад на городском активе МОПРа о революционном рабочем движении, — сказал Лозовский, поглядывая на меня поверх очков. — Справитесь? Тут кое-какие материалы… Познакомьтесь.

Это уже когда в Профинтерне работал.

…Буш спел песню о «Красном Веддинге». Как бы мне хотелось сейчас быть в Испании. И не с пером, а с винтовкой в руках! Вилли Бредель сочувственно улыбнулся:

— Не волнуйся, геноссе! Фронт борьбы с фашизмом пройдет через всю Европу. Предстоит драка насмерть!

Еще не кончился тридцать шестой год…

…Позвонил секретарь нашего партийного бюро Кулагин и попросил меня тотчас же приехать. Дел в редакции невпроворот. Подписывалась верстка немецкого, французского и английского журналов.

— Ладно, Николай, приеду, как только освобожусь. А может, по телефону договоримся?

— Нет, не договоримся, товарищ Муромцев, — сухо ответил Кулагин и, почему-то обращаясь ко мне на «вы», пояснил: — Вы вызываетесь на экстренное заседание бюро.