Дайте мне обезьяну

Катя не удивилась.

Тетюрин пустился в объяснения, но, столкнувшись с потусторонним безмолвием, тревожно аллекнул. («Филофей испуганно тпрукнул…» — ну-ка, ну-ка, кто так сказал?)

— Алле, — повторил Тетюрин.

(Иван Сергеевич Тургенев. «Записки охотника».)

— Я ждала, — наконец-то Катя сказала. — А ты даже не позвонил.

Даже не позвонил… Ой-йоой, вспомнил Тетюрин. Вчера два года их близости. Знакомства и близости. Дата. Она придает значение датам. Когда был год, они ездили на Вуоксу: шлюз Гремучий, рыба, палатка. Только не говори про условности. Тетюрин прикусил язык.

— Так я и звоню.

— У меня с понедельника отпуск, — Катя сказала, — и что? Поеду одна?

— Но ты ведь все равно собиралась к отцу… — сказал Тетюрин.

— Без тебя?

— Здрасьте-приехали. На Алтай? Я еще не заработал…

— Ты даже меня не проводишь?..

— Ну, теперь, конечно, не провожу…

— Тетюрин, — сказала Катя и произнесла фразу, он знал откуда: — Ты от меня просто сбежал.

Чужая история. К нему отношения не имеет.

— С ума сошла? — спросил Тетюрин.

В кои-то веки появилась работа — настоящая, творческая, высокооплачиваемая…

— Просто сбежал, — подчеркнуто просто сказала Катя.

Ей шла простота; шла — как белые носки, кроссовки, желтые шорты, футболка, — и, моргнув, представил другое: черное вечернее платье — «маленькое», как сказано в каталоге, — без рукавов и аксессуаров — и голые светящиеся на черном гибкие тонкие руки, это когда он взял и нажрался на той презентации. Почему он должен от нее сбежать? Западает на всякие… хокку; даже в ссорах-разборках тяготеет к минимализму, разрешая Тетюрину кипятиться и краснобайничать, тогда как сама ограничивается холодными и убийственными формулировками. Так разговаривает, словно знает о Тетюрине больше, чем сам о себе Тетюрин.

— Я вчера встретила Ревякиных…

Вот, без всякого перехода, — на кой черт ему про встречу с Ревякиными, тем более сейчас, когда «просто сбежал»?.. Ревякины, буднично рассказывает Катерина, переехали на новую квартиру, теперь у них три комнаты. Эта квартира, узнает новость Тетюрин, принадлежала специалисту, каких во всем мире всего пятеро, — по лишайникам, а еще он занимается грибами, на лишайниках произрастающими, и в этой области на нашем полушарии он единственный.

— Как я у тебя, — острит Тетюрин, претендуя на причастность к рассказу; дерзость, конечно, — сидел бы; он удостоен того, чего заслужил — никчемной побасенки без глубины и значения.

Если что и было в подтексте — так ничего не было: «так что вот, Тетюрин» — и не более чем. Просто «просто сбежал» принято к сведенью Катенькой, тема закрыта. А Ревякины сами увлеклись лишайниками, говорят, неведомый мир. Ровный, с печалинкой голос. Уж лучше бы гадость сказала какую.

Тетюрин слушал про далеких Ревякиных и глуповато поддакивал, обозначая присутствие.

Претерпевая бремя философического — к себе — отношения, Тетюрин ощущал себя поросенком.

Хрю-хрю.

Ночью будет в ушах стоять голос Катеньки, три дня не вспоминал который.

Ему захотелось сказать:

«Давай поженимся».

Но у кого так роман назывался?..

У Апдайка?

И он промолчал.

— Ну ладно, — внезапно прервала Катя свой внезапный рассказ.

Тетюрин увидел себя, себя со стороны видящим, и отвернулся от зеркала. За окном начинался дождь.

«А ведь ты не любишь меня», — молчала Катя.

«Не говори глупости», — молчал Тетюрин.

Он сказал:

— Я тебе позвоню, хорошо?

— Хорошо.

Вежливо попрощались.

Глава третья

1

Третье по счету здешнее утро Тетюрин пришел посвятить в номер 420 общению с Ритой.

Не получилось.

Через минуту пришли Кукин и Филимонов, ощущенье возникло толпы.

Кукин запел, по обычаю, Лазаря — о новой идее — концептуальной, ночью его опять осенило. Вот и кофейник созрел. Пили кофе совместно. Рита красила губы.

Потом в штаб заявился некий тип с бакенбардами, озадачен он был мониторингом, принес газетные вырезки; не уходил, надлежало зачем-то размножить — в двух или трех экземплярах; он размножал. Рита ушла в туалет, такая подробность. С бакенбардами снимал ксерокопии. Кукин вещал. Филимонов млел у окна, подставив солнцу лицо. Тетюрин скучал. Рита вернулась — опять за компьютер.

Ксерокопия, подумал Тетюрин, увлеченный темой энергия слова, будет когда-нибудь так же звучать, как сегодня для нашего уха дагерротип. Он полагал, дагерротип для нашего уха звучит романтически. Как бакенбарды.

Заметил: не нужен здесь никому мониторинг. Вот Колян («Приятного аппетита…»). Взял заметку — брезгливо отбросил.

— Кончилась бумага, — сказал с бакенбардами, вопросительно посмотрев на Филимонова.

— Ладно, хватит, — Филимонов сказал.

Тот сложил в стопку, что было.

Филимонов достал пачку денег, вынул пару бумажек лениво, протянул, не глядя кому. Тот сказал, уходя:

— До свиданья. — (…и взяв).

— …из чего следует, что действительность и реальность далеко не синонимы, — закончил Борис Валерьянович последнюю мысль, за которой никто, однако же, не следил.

Борис Валерьянович Кукин ждал вопросов.

Тихий ли ангел пролетел, милиционер ли родился — молчали.

Не хотелось работать. Въезжать.

Утро есть утро.

Тетюрин рассеянно просматривал принесенные вырезки. Сверху лежало о конкурентах. Вот Каркар делится рецептом приготовления супа из яблок с рисовыми клецками. Вот отчет о посещении Шутилиным водозаборной станции. «Монолиты» с лопатами — групповой портрет представителей блока «Монолит» на воскреснике: саду цвесть!.. Ниже о наших. Богатырев рассматривает кольчугу в краеведческом музее, сейчас примерит. Обаяшечка Жанна, дочь Несоевой — улыбка: рот до ушей — повествует о маме. Конкурс анаграмм, тур третий. Ничего особенного: спаниель — апельсин; «все на перестановку букв!» — победителей ждет приз, изобретайте анаграммы.

— Зачем? — Тетюрин протянул листок Филимонову.

— Велено, — зевнув, ответил Филимонов.

Слово «велено» в его устах означало «велено Косолаповым».

Тетюрин так и не понял, зачем вырезать анаграммы, присланные читателями.

— А кто такой политолог Самсонов?

— Ну есть тут один, — сказал Колян, хрустя печеньем, — неясной ориентации.

— На Шутилина работает, — сказал Кукин.

— Нет, — возразил Колян, — Шутилина он тоже мочит.

— Чья-то маска, короче, — сказал Филимонов.

Тетюрин отметил:

— С чувством написано. — (Он пробежал глазами колонку — интервью — политолог Самсонов рекомендован как автор пособия «За кого не надо голосовать».)

— В отношении суггестии, — произнес Кукин, — очень похоже по стилю на вас.

— «Опустив очи долу», — прочитал Тетюрин. — Знал я одного, любил «очи долу».

Тетюрин задумался. Это Костя Негожин любил, его сокурсник и даже, если вспомнить, соавтор одного выступления в некоем журнальчике. В их тогдашней двустоличной компании Негожин слыл за оригинала. Стиль у него был отменный, но он злоупотреблял архаизмами. Именно над «очами долу» негожинскими, помнил Тетюрин, иронизировали года четыре назад на семинаре в Нижнем Новгороде, куда занесло их всех (т. е. некоторых) по непостижимой логике какого-то невразумительного проекта, щедро оплаченного добрым дедушкой Соросом. Негожин и там отличился: потерял чемодан, ему скидывались на дорогу. С тех пор о Негожине ни слуху ни духу.