Дайте мне обезьяну

— А зачем люди женятся, Леня?

— Ты это серьезно?.. И ты туда же?.. И ты?.. ты?..

Богатырев вскочил с места, заходил по комнате, раздраженно поймал муху в воздухе, разжал кулак: мухи не было — не поймал.

— «Зачем женятся»!.. Если люди и женятся зачем, то меня, как понимаешь, совсем не за этим!.. — (Афоризмы ему не всегда удавались.)

Несоева с трудом сдержала улыбку.

— Тебя не устраивает, что брак будет фиктивным?.. что будет спектакль?

— Меня ничего не устраивает! — взвизгнул Богатырев.

— Не знаю, — пожала плечами Несоева, — на твоем бы месте я обязательно женилась…

— Так и женись!

— На своем, извини, месте могу выйти только замуж! — А про себя подумала: один: ноль, репетиция теледебатов, тренируемся на своих.

— Ему бы массовиком-затейником работать, — ворчал Богатырев. — Весь город буквы переставляет. Научил, надоумил. Конкурсы, видите ли, придумывает. Да я и не знал, что такое анаграмма… столько лет прожил!..

— Не скрипи, Леня. Скрипишь как не знаю кто.

— Нет, все, все, зайди в общий отдел, все буквы переставляют!..

— Значит, так надо, — сказала Несоева. — Видишь, он умеет увлечь народ.

— Да ведь нас пиарить надо, нас!.. а он буквы пиарит! Не людей, а буквы! Понимаешь?

— Без буквы нет имени, — сказала Несоева.

— Это он тебя научил? А у тебя нет ощущения, что он приехал сюда лишь оттянуться, нет?

— Нет, я ему доверяю.

— Он проходит курс процедур в «Притоках». Он на нашей воде подлечиться решил.

— Так и что из того? — спросила Несоева.

— На нашем здоровье с тобой!

— Брось!

— Ну, на моем точно! — сказал Леонид Станиславович. — Шутилин начал, Каркар начал, все уже начали, одни мы не мычим не телимся!..

— Я так понимаю, Леня, у нас будет контрответ, я разговаривала с Косолаповым. Он абсолютно спокоен, уверен, и я ему доверяю. Вот увидишь, он так повернет, что Каркар будет работать на нас. О чем говорим? Пусть профессионалы занимаются нами. Ты разве что-нибудь в этом понимаешь?

— Да он просто над нами смеется.

— Леня, ты предубежден против Косолапова.

— А какого лешего из меня богатыря лепить понадобилось? — бухтел Богатырев, блуждая по кабинету.

— Всем недоволен. Вот былину о себе в газете прочтешь, еще как понравится!

Леонид Станиславович промолчал. Текст былины лежал у него в столе — предписывалось выучить наизусть.

7

Тетюрин входил во вкус.

Сочинение панегириков и пасквилей напоминало игру. Неслыханное удовольствие — одних восхвалять неумеренно, других жестоко мочить.

Пасквиль на Каркара придумался так легко, что Тетюрин даже не стал записывать. В лом искать ручку (которую потерял) или включать компьютер (который недавно выключил). Пусть в голове побродит-потушится. Не забудется до утра, подождет.

Ночь-однодневка, ты мотылек вечности; вместе летим на огонь скользящего окна повседневности.

Улыбнулся Тетюрин: чем нелепее текст, тем быстрее, тем легче он сочиняется. Труднее когда с человечинкой — человеческий то есть.

Love story Богатырева на очереди. Первая встреча Богатырева со своей суженой — все идет к свадьбе. Тетюрин обязан изобрести ситуацию, смоделировать первую встречу с ней, по возможности универсального плана, потому как она на сегодняшний день пока что абстракция, претендентка не задана. В красивую, простую и трогательную воплотить историю. Чтобы эту историю прочитавший (будет опубликована) или услышавший (будет озвучена) непременно захотел пересказать ближнему, точнее, захотела бы непременно пересказать ближнему, потому что прочитавшая и услышавшая, что точнее, это женщины, женщины — на них весь расчет!.. Но и чтобы у черствых мужиков что-то там внутри тоже вот так шевельнулось — вот как должно.

Все-таки ближе к ночи он подустал. Реальный Богатырев не оставлял никаких зацепок.

Тетюрин бухнулся на кровать в одежде — от Катьки ему бы влетело за это. Мысленно он услышал ее резкий голос: «А ну кыш!» Но мысленному голосу Тетюрин не подчинился.

Плакатное изображение Богатырева висело на стене. В расчете на вдохновение Тетюрин пялился на малосимпатичное лицо Леонида Станиславовича. Не вдохновляло.

Интересно, икается ли ему сейчас? Чувствует ли г-н Богатырев, что готовятся ему, грешным делом, корректировать пути провидения? Что-то все-таки есть в этом от колдовства — часть себя спроецировать на другого.

Часть… Доля… Жребий…

А поскольку не вдохновлял Богатырев Тетюрина, то и Тетюрин, глядя на Богатырева, думал уже не о Богатыреве, а сам о себе — о своей части, о своей доле, о своем жребии.

По части уличных приставаний, самовыраженческих стандартных инициатив и соответствующих репрезентаций сам-то он, строго говоря, не был мастером. Он уважал значение начальных условий, задаваемых обстоятельствами, более полагаясь на подарки судьбы, чем на вменяемость своих жестов.

Хорошо: знакомство как жанр. Тетюрин и Катя.

Фабула, она, коль скоро речь зашла об их конкретном знакомстве, не отличалась в данном конкретном случае оригинальностью. Нет, сказать, что эстетическое чувство Тетюрина как персонажа было оскорблено ходульностью сюжета, конечно, нельзя, однако кое-чему он все-таки изумлялся. Не как персонаж, а как зритель собственной драмы.

Ну ведь очень банально, нарочито банально. Через собаку. Причем с крайне банальным именем — Тим.

Пропала — нашлась. И не свою потерял Тетюрин, а собаку сестры; нашла девушка Катя.

Некоторую неповторимость целому, как им и следует, придавали детали — Тетюрин вспоминает: вы всем дверь открываете не спрашивая? — а она говорит, я же знала, что вы; и что был коридор и много дверей, и шла соседка-старушка, в халате, как тень, двумя руками держась за тарелку, перегороди ей дорогу Тетюрин — прошла бы сквозь него; а на столике около телефона лежали «Основы клинической симптоматологии», и он сразу догадался, где она учится… А когда он взял на руки Тима, зазвонил в комнате Кати будильник, о чем они потом часто вспоминали, потому что будильник должен был звонить, по идее, в семь утра, а не вечера…

А когда он ехал к ней в маршрутном такси (тоже ведь предзнаменование), на город неожиданно обрушался шквальный ветер, не имевший отношения к делу, — листья, пыль, мусор, бумажки, от всего этого небо стало серо-коричнево-пестрым, к лобовому стеклу прилип рваный полиэтиленовый мешок, микроавтобус остановился на Большом проспекте, а длилось безобразие минут десять, не больше, потом уже у нее во дворе, когда солнце сияло и на небе ни тучки, он в числе прочих зевак лицезрел нерукотворную инсталляцию: увесистый сук ветхого тополя, килограммов на сто, а под ним покореженный капот нервно пиликающей «Тойоты», кому-то не повезло. Катя, почесывая Тима за ухом, рассказывала, как он испугался, когда распахнулось окно, ворвался ветер, записки… У нее были крупные губы, грустные, как и глаза. Тетюрин слушал рассеянно. «Записки?» — представил листы бумаги, летающие по квартире: чьи? Нет, «записки» она не говорила, он убежал «за миски» — забился в угол, за миски. Их было две, пластмассовые — одна для воды, синяя, другая для пищи, красная. И круглое, смуглое от загара лицо. «Хороший, хороший», — гладила Катя. Уж очень странное лето. Парниковый эффект. Смена климата. Август — кошмар.