Дайте мне обезьяну

Два года назад. И два дня, если точно.

Два года тому назад — начнем повыше — сестра Тетюрина по имени Лена уехала в Кинешму к больному бывшему мужу; сестрин брат Виктор Тетюрин поселился в ее мастерской на Васильевском острове, он перелопачивал чужие воспоминания о холере, Астрахань, 1968, что называлось «лит. обработкой», а также поливал цветы, подменял собою автоответчик, кормил попугая Петю, знавшего слово Крым, и выводил гулять бестолкового Тима, терьера. Этим летом он расстался с волоокой причиной своих прежних безумств и вообще отчего-то со всеми ссорился; был сам по себе, анахоретствовал, то есть в иных отношениях вел себя почти примерно, однако Тим настолько был бестолков, что убежал от Тетюрина в первый же день. Терьер. О ужас. Тетюрин забыл о воспоминаниях. Он сочинял теперь, что скажет сестре. Мало веря в успех и больше думая об отчетности, Тетюрин взвинтил тираж объявлений, расклеенных им по округе, до 150. На второй день поисков (и ожиданий) раздался звонок. Девушка Катя сообщила, что песик, «кажется», у нее. Тетюрин помчался к девушке Кате. Тим оказался действительно Тимом.

Был момент, когда Тим не знал, кого выбрать — Тетюрина или ее; стоял между ними и растерянно дергался — то к нему, то к ней. Плохо ли, хорошо ли — он знал их одинаково. Что-то было уже где-то такое. Так о том и речь, что банально.

Они вышли вместе на улицу, потому что ей было жалко с Тимом прощаться — просто вот так, — и, болтая (меньше всего о собаках), они дошли до места обитания Тетюрина, он пригласил ее «к себе» в мастерскую, она сказала ему «В другой раз» и пошла домой, и тогда он и Тим проводили ее до дома, купив по дороге вина, а когда до дома дошли, он и она, решили, что все-таки лучше пойти в мастерскую.

Они часто ссорились. За два года — навсегда — отношения рвали трижды, «навсегда», однако, кончалось, они почему-то оказывались друг с другом.

Однажды Катькина подруга сказала ему, что он отхватил первую красавицу на факультете. Он сказал это Катьке. «А ты не знал?» Нет, знал, конечно.

Но что главное? Детали: Катя чешет собаку за ухом, две миски, она любит собак… То на нее, то на него… — собачья растерянность.

Час усугубляющейся вины.

Добросовестно виноватый, он встал и отправился в штаб. Рита еще не спала, раскладывала компьютерные пасьянсы.

— Можно? — спросил, беря трубку, Тетюрин.

— Сколько угодно, — сказала Рита.

Набрал питерский номер.

— Привет, не спишь?

— Здравствуй, — отозвалась гулко; значит, в ванной скорее всего.

— Моешься?

— Почти.

Тетюрин ухватился за «почти», радуясь невнятности ответа, и дерг, дерг, как за ниточку: мол, «почти» это как? — покатил клубок разговора в закуток бестолковости. Но у Кати не то настроение.

— Сердишься? — спросил Тетюрин.

(Тут деликатная Рита вышла из комнаты.)

— Ничуть. Ты зачем звонишь?

Вот зачем. (Якобы.)

— Расскажи мне… как твои Ревякины познакомились.

Двойная-таки провокация. Во-первых, Ревякины не «твои», а «наши», а во-вторых, что за вопрос?

Между тем вопрос закономерный. Тетюрин работает. Смешно? Он конструирует эпизод. Историю знакомства в нескольких фразах. Потом расскажет подробности. Вернее, подробности ему сейчас как раз и нужны.

— Кого знакомства и с кем… — не поняла Катя —…подробности?

Ага, зацепило.

— Историю знакомства будущего сенатора с его будущей женой, он холостой, но мы его женим…

— А при чем тут Ревякины?

А лишайники при чем вчерашние? Зачем она втюхивала про лишайники?

— Катюша, подскажи, пожалуйста, мне по работе историю любви сочинить надо… Ничего в голову не приходит…

— Чем ты там занимаешься? — ужаснулась Катя.

Вот тем и занимаюсь, Катюша.

Снизошла, поведала Катя Тетюрину, где Ревякины познакомились. В Тбилиси. Каким боком занесло в Тбилиси Ревякиных, Катя не знала, да и Тетюрин больше не допытывался; не из-за Ревякиных же он звонил, в самом деле.

— Я тебя вчера не поздравил.

— С чем?

— С позавчерашним.

Не понимает?

— Со мной.

— Ты когда вернешься, Тетюрин?

— Скоро. Когда победим. А ты когда на Алтай?

— В понедельник.

— Привезешь меда алтайского?

— И мумие.

…В конце коридора на спинке кресла, в котором сидел охранник, Рита сидела, подобно птице. Оба просматривали глянцевый журнал. Тетюрин помахал рукой Рите, прежде чем вошел к себе в комнату. Так и должно быть, думал Тетюрин, если Рита, значит, нос прямой и тонкий, глаза черные. А еще Риты никогда не бывают полными.

Глава четвертая

1

На необитаемом и безымянном острове — правильней, островке — сидит — правильней, полулежит — на скамеечке Косолапов и пишет; а пишет он книгу «Многоцветный пиар».

Пень вместо стола и лоно природы сближают его с историческим персонажем, и вовсе не бессознательно, а даже очень сознательно подражает Ленину Косолапов.

Ленин в Разливе, а Косолапов на острове, и нет ничего смешного. Косолапов любит природу, хотя и урбанист. Он чтит память Ленина, хотя и аполитичен. Ленин сегодня забыт. Ленин — страшилка-смешилка. Дать, что ли, справку? Родился в Симбирске. Окончил петербургский университет экстерном. Профессиональный революционер. Юрист, публицист, практик партстроительства. Долгое время жил в эмиграции. Один из вождей революции 1917 года. Руководил советским правительством. Умер в 1924 году. Похоронен в Москве, в Мавзолее. Мавзолей знает каждый, чего не отнимешь. И вот парадокс. Тело Ленина В.И. как достопримечательность Мавзолея более известно, чем Ленин сам — во всяком случае, все могут сказать, где Ленин лежит, но не каждый ответит, что Ленин отстаивал.

В отличие от некоторых, Косолапов не находил тело Ленина объектом художественным, не рассматривал хранение мумии в открытой для всех гробнице как бессрочный перформанс, не обзывал труп вождя инсталляцией и, будучи сам продвинутым акционистом, не одобрял концептуальных выходок, связанных с Мавзолеем. К ленинскому трупу он относился с почтением едва ль не мистическим. Популярность объекта — не в смысле посещаемости, а в смысле того особого места, которое он по-прежнему занимал в сознании современников, — серьезно волновала Косолапова. Кого сегодня заботит мумия египетского жреца, выставленная в Эрмитаже?

Непреходящую актуальность вопроса, это неизменное внимание к чужому, тем более мертвому телу — что тех, что других — Косолапов рассматривал как своего рода реликтовое эхо грандиозной, ни с чем не сравнимой, давней и дивной раскрутки целого комплекса глобальных идей, от которых сегодня сумбур в голове, но эхо-то… эхо-то длится, звучит. Заворожить — не на день, не на два — на многие десятилетия полпланеты… и длиться, звучать!.. даже в гуле поздних откатов… Это ли не мастерство? Он и по смерти оставался великим пиарщиком, но перед живым Косолапов готов был преклониться.