Декамерон 2

Восстание в Саргузах затянулось, и настоятельница Храма Бурь подозревала: борьба примет затяжной характер, пока одну из сторон не постигнет полное истощение. Сегодняшние события оборвали последние надежды на быстрый триумф. Значит, стоило пересмотреть приоритеты, чтобы в дальнейшем выбить преимущество Культу Скорпиона.

Ближе к закату Иоланта добралась до фешенебельного района Каналы. Дивора бойко спрыгнул с крыши книжной лавки на мостовую, одним рывком пересёк провал, где ещё этим утром стоял мост. Всюду, куда ни плюнь, чувствовался остаточный эфир от магии Земли. Должно было пройти некоторое время, прежде чем тот разойдётся в атмосфере, подхваченный корневыми потоками.

Земноводное принюхалось, ощериваясь. Уже тут фантом ощутил ещё один запах, который беспокоил чернокнижницу даже больше, чем какой-то Самум. Киаф-инквизитор. Он тоже побывал в Каналах. Его дух почти рассеялся. Причина проста: ренегат уже далеко ушёл, а союзник Иоланты остался здесь.

— Ищи, ищи, мой мальчик. Он где-то близко. — Дельмейка без конца гладила фантома по щетинистой холке.

Тот издавал гортанные гулкие звуки, с двойным усердием обнюхивая место состоявшейся дуэли. Дивора подобрался к руинам уроненного дома, стал карабкаться по обломкам, воротя нос от миазмов, что источали спёкшиеся гули. Наконец-то фантом нашёл Чезаре Стокко. Вернее, то, что от него осталось.

Его тело лежало на тротуаре у парапета, что отделял променад от канала. С того самого момента, как коснулось Каналы, солнце не покидало острова банкиров. Так что упыри, даже если сильно хотели, не тронули Самума. Он лежал, где его оставил Киаф.

Настоятельница легонько пнула тритона пяткой в бок. Лениво перебирая перепончатыми лапами, Дивора подобрался к поверженному террористу. Иоланта мягко, с любовью погладила по спинке тритона и велела ему:

— Подожди немного.

Она сползла с фантома и направилась к останкам террориста. Тритон заурчал и припал к земле, наблюдая за тем, что будет. Вполглаза. Он давно уже не лакомился, а беготня по саргузским крышам отнимала столько сил! Сами собой слипались веки.

Чернокнижница встала над литомантом, внимательно его изучая. Она слегка склонила голову набок, размышляя над участью Самума. Пухлые красные губы её изогнулись в снисходительной, слегка опечаленной улыбке.

Ренегат неподдельно восхищал её. Мало кто из простых смертных за Экватором способен расправиться с чародеем так же, как Альдред. Ни у кого и рука бы не поднялась. А если бы нашёлся такой безумец, его жизнь оборвалась бы в миг.

Впрочем, дезертира нельзя было назвать всего лишь человеком: в нём всё больше проявлялось хладнокровие Бога, от которого он происходил. Его безжалостность. Его жестокость. Его кровожадность. И если Семь Лун сойдутся в согласии, со временем беглеца будет не отличить от небожителя, что ему покровительствует. Потому-то Альдред Флэй должен дождаться Вознесения. Занять место, уготованное ему Пантеоном.

Хотя в Саргузах предатель Инквизиции был не единственным Киафом, именно он больше всех прочих здесь был достоин влиться в сонм дельмейских Богов.

Те или не знают о своей потенциальной причастности к построению нового мира на Западе, или настолько слабы и никчёмны в глазах покровителей, что Культ Скорпиона едва ли обращал на них внимание. Пока что.

Как ни крути, пути небожителей неисповедимы, волю их предугадать сложно, а до мнения даже таких, как Ио, дела им нет. Всё будет ровно так, как возжелает Пантеон.

Слышал бы её измышления Стокко… Чезаре бы тут же разочаровался в стезе, им избранной. Шутка ли, в игре Богов он, гроза Инквизиции на Полуострове, стал разменной монетой. Все его регалии разбились вдребезги при столкновении с «достойным» Киафом.

Террориста, мстившего Равновесному Миру за остракизм, дезертир забил голыми руками. Буквально до смерти. Какой позор…

Одежда скрывала многочисленные ушибы. Некогда прекрасное молодое лицо превратилось в один сплошной кровоподтёк. Зубы лежали в луже крови. Рукава укрывали раны, из которых уже перестала течь кровь. Но уж эфир — иссяк точно. Волосы испачкало в красном. Уши поломаны. На теле Чезаре Альдред не оставил ни одного живого места.

Зрелище собой Самум представлял не для слабонервных. Иоланта смотрела на это спокойно. Она представляла, как Флэй бил Стокко, уродовал его с хищническим остервенением. И её это даже заводило. Да. При любых иных обстоятельствах она бы влюбилась: содеянное руками ренегата доставило ей редкие эмоции. А это дорогого стоит.

Но Иоланта была не глупа, иначе бы не дослужилась до таких высот в Храме Бурь. Первостепенной для неё являлась священная миссия, за успех которой она отвечала непосредственно перед базилевсом. Быть может, в другой жизни, когда Равновесный Мир падёт, она вспомнит о своём восторге. В далёком будущем, где они оба вошли в Пантеон.

Иоланта хмыкнула и покачала головой, пускаясь в многозначительный монолог:

— Мужчины… — презрительно начала она, цедя сквозь зубы. Не могла не укорить злосчастного литоманта. — Вечно они бьют себя пяткой в грудь, бахвалятся, берут на себя больше, чем смогут перенести. Пытаются доказать, будто чего-то стоят, стоят больше, чем есть на самом деле.

Зазнаются. Считают, будто имеют право обладать тем, что им и в жизни не светит. И куда это их приводит? К позорной смерти в борьбе с другими мужчинами. Точно такими же тупыми баранами, что без конца бьются головой в ворота.

А однажды и те проиграют уже третьим. И так по кругу. Кошка скребет на свой хребет. На том и мир стоит.

Женская философия настолько сквозила высокомерием и пренебрежением, что даже очевидный труп восстал из мёртвых. Чезаре Стокко остался в живых. А ведь казалось, это просто палящее солнце Города поддерживало температуру его тела. Гнил не он сам, но раны, что оставил грязный кинжал дезертира.

Самум захрипел и открыл глаза. Настолько широко, насколько возможно. Так, он мог разглядеть разве что четвертинку всей ведьминой фигуры. Не жив и не мёртв. Уже на издыхании — вот-вот отойдет в мир иной. Зря он очнулся.

Настоятельница улыбнулась, не стесняясь жемчужно-белых, ровных зубов под стать всем дельмейским аристократам. Иоланта промурлыкала, скрывая за сладким тоном свой небывалый гнев, своё безразличие к дальнейшей судьбе террориста:

— Это был первый и последний раз, когда ты подвёл меня. Уже это непростительно.

Исходу, постигшему Чезаре, настоятельница не удивлялась. Можно сказать, она даже догадывалась: так и будет. Стокко слишком поверил в себя, и это погубило его. Он жаждал силы, жаждал власти.

Потому им так легко было управлять первое время. Маг стал осликом, гнавшимся за подвешенной морковкой. Так мило и так жалко. Было. Увы, гордыня переломила ход их игры, пересилила наказ настоятельницы. Итог неутешителен.

Чернокнижница могла дать Чезаре пусть и не всё, но многое. При условии, что он был бы послушен, податлив и исполнителен. Литомант отлично подходил магистру Гасте в пару. Вместе они легко бы повязали Киафа — по-хорошему или по-плохому.

Жаль, что Стокко оказался звездой-одиночкой. Такая не потерпела бы тесниться в мириаде. И вот она гасла. Один на один с болью.