Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)

– Ты серьезно? – спросила она, оборачиваясь и приподнимая брови. Я кивнула.

– Да, мэм, – мягко сказала я, переводя взгляд на пол. Мне было неуютно говорить об этом, особенно с ней, учитывая ее мнение об Эдварде и сексе. Она засмеялась через минуту, и я увидела изумление у нее на лице.

– То есть у Эдварда сейчас целибат, да? Бьюсь об заклад, его гребаная рука уже устала, – ухмыляясь, сказала она. Я сконфуженно глянула на нее, и она засмеялась, заметив выражение моего лица. – Ну ты знаешь, от того, что он дрочит.

Я нахмурилась. – Дрочит что? – Она уставилась на меня с недоверием, а потом снова расхохоталась, на этот раз громко. Я слегка прищурилась, ее смех мне не нравился, но когда она снова посмотрела на меня, я надела на лицо ту самую маску безразличия, к которой привыкла. Последнее, чего бы мне хотелось – это злить Розали.

– Господи, да ты совсем неосведомленная. Дрочить – значит мастурбировать. Ты же знаешь, что это, да? – спросила она. Я кивнула, мои глаза были слегка расширены в шоке от такого разговора. – Хорошо, потому что у меня нет желания объяснять тебе это дерьмо… Парни, черт побери, не могут без этого обойтись, особенно если любят секс, поэтому сами себя удовлетворяют. ЧАСТО.

Она снова засмеялась, покачивая головой. Я просто уставила на нее, ошарашенная всем этим. Она глянула на меня, очевидно ожидая подтверждения или отрицания услышанного. Я просто пожала плечами. – Я не знаю, – мягко сказала я.

Она вздохнула. – Да уж, думаю, не знаешь, – пробормотала Розали, голос был разочарованный и раздраженный. – Закрой дверь и садись рядом, я хочу кое-что тебе сказать.

Неуверенная, что ей нужно, я ощутила приступ паники. Повернувшись, я тихо прикрыла дверь, вернулась и села на кровать. Я положила руки на колени и обернулась, ожидающе смотря на нее. Она вздохнула и отвела взгляд, глядя в пространство.

– Знаешь ли, мой отец любил выбивать дерьмо из моей матери, – внезапно начала она. Мои глаза распахнулись, и я уставила на нее, совершенно не зная, что сказать. Она замерла, а потом продолжила, не глядя на меня. – Сколько себя помню, он жестоко с ней обращался. А она сидела тихо и все проглатывала, никогда не могла постоять за себя. Она позволяла бить себя, когда он хотел, без причины, еще и просила прощения. Он бросал ее всю в крови, в синяках, неспособную даже встать иногда, а она все терпела, как будто так и надо. Я ненавидела это, это выводило меня из себя, потому что я знала, что у других людей отцы так не поступают, и я ненавидела ее – за то, что она все терпела и принимала, будто иначе нельзя. Но ведь можно было, она просто даже не пыталась. Я думаю, она была жалкой и слабой, недостойной моего уважения. Я стыдилась называть ее матерью, стыдилась ее поведения так же, как и его. Он не трогал меня, игнорировал, но когда в один из дней он по пьяни поднял на меня руку и ударил, я ударила в ответ. Больше он никогда меня не бил.

Она остановила и быстро взглянула на меня, прежде чем отвернуться и продолжить. – Он умер несколько лет назад, погиб в долбанной аварии, в любом случае, я помню, что когда узнала о его смерти, я обрадовалась. Наверное, это неправильно, но я радовалась, что его нет. Я ощущала … свободу. Но когда я сказала матери, она заплакала, и я спросила ее, чем она расстроена, тогда я, как идиотка, подумала, что, может, я ошиблась и он выжил, и поэтому она плачет, но нет. Она сказала: «Роуз, детка, твой папа теперь на небесах». Я помню, как хохотала, понимая, что, черт побери, это подонок никак не может быть на небесах, а моя мать просто смотрела на меня, ошеломленная моим смехом.

Она хохотнула, качая головой. – Я не понимала ее слезы, а она не понимала мою радость. Она действительно была опечалена, расстроена его гибелью. Этот человек ежедневно издевался над ней, был жесток, распоряжался ею, а она, черт возьми, скучала по нему и хотела его вернуть. Я потеряла в тот день все остатки уважения к ней. Я поняла, что все эти годы она была не в своем уме, что ей промыли мозги и у нее развился комплекс жертвы, но ценить ее я больше не могла. Где была ее гордость, ее чувство собственного достоинства, чувство самосохранения? Доктор Каллен был единственным человеком, которого я уважала, как родителя. Думаю, ты не поймешь, для тебя это странно, ведь этот человек контролирует твою жизнь. В твоих глазах он, наверное, не лучше моего алкоголика-папаши. Но для меня он дорог. Я не могла рассчитывать на мать, которая ничем не помогала мне. Доктор Каллен делал для меня все, в чем я нуждалась, и хоть он никогда не говорил мне правду, думаю, это он решил проблему с моим отцом.

Мои глаза расширились, и я в шоке уставилась на нее. – Доктор Каллен убил вашего отца? – спросила я. Она оглянулась на меня, выражение ее лица было почти грустным.

– Думаю, да. Он никогда не затрагивал эту тему, не говорил об этом. Но столько странного в том, что мой отец погиб в аварии в лесу в тот самый день, когда я призналась доктору Каллену, что он ударил меня когда-то, – сказала она.

Мы снова сидели в тишине. Я обдумывала ее слова, а она просто смотрела в никуда. – Не люблю людей, которые не могут защититься. Они напоминают мне о матери, обо всем этом. Я подначиваю людей, нажимаю на их больные места, говорю грубые вещи, чтобы завести их, чтобы она разозлились и постояли за себя. Я задираю окружающих, чтобы они учились защищаться, прежде чем кто-то по-настоящему обидит их. Может это неправильно, но такая уж я, такой меня воспитали родители. Я уважаю только тех, кто защищается, кто не отступает. Поэтому я люблю этих ослов-мальчишек там внизу, поэтому я обрадовалась, когда ты дала мне отпор на Хэллоуин.

Она повернулась ко мне, и я кивнула, чтобы дать понять, что слушаю. Теперь ее действия имели смысл. Она видела, как опускается ее мать, как терпит, поэтому она доводит людей и судит их по тому, как они переносят это. Она ненавидит, когда люди напоминают ей мать. Думаю, ей больно от этих воспоминаний.

– Теперь я живу с дедушкой и бабушкой. Мать умерла, – быстро добавила она. – Но дело не в этом. Дело в том, что я люблю сильных людей, которые не позволяют собой руководить. Я обращаюсь с тобой, как и со всеми, но это неправильно, ты не такая, как все. Ты никогда не могла давать отпор. Прости, чтобы была с тобой такой сукой, ведь ты жертва обстоятельств, неправильно задевать твои больные места, заставлять тебя быть такой, какой ты не являешься. Это не твоя вина, и, должна признать, меня бесит, что в этом виноват человек, которого я уважаю как отца. Мне тяжело принимать это дерьмо.

Я с шоком смотрела на нее, удивленная извинениями. Она снова глянула на меня, по выражению ее лица трудно было что-то сказать. Я слегка улыбнулась, желая быть вежливой и давая ей понять, что принимаю извинения. – Я понимаю. Извиняться не стоило, но я ценю это и принимаю. – Мягко сказала я. Она кивнула, вздыхая. С минуту мы молчали, что нервировало меня.

– Он изменился, – сказала она через минуту. Я глянула на нее с удивлением, и она хмыкнула. – Я не могу лгать тебе и говорить, что он очаровательный принц на белом коне, потому что Эдвард Каллен определенно совсем не такой. С девушками он вел себя как подонок и порядочный осел. Но с тобой он другой, странно видеть его таким. Раньше он путался с этими девками в школе, чтобы просто их использовать. А теперь они для него пустое место. И мой Бог, это сводит их с ума. Но ему все равно, он ушел от этого дерьма. Было неправильно говорить тебе, что ты ему не нужна, потому что это не так. У нас с Эдвардом очень странная дружба. Если он будет нужен мне, я знаю, он поможет, стоит только мне подумать об этом. Точно так же и я. Но в то же время мы постоянно грыземся, задираем друг друга, просто мы такие. Мы оба цепляем людей, чтобы заставлять их бороться. И, кстати, могу тебя заверить, что он здоров, он всегда очень осторожен. Но к его члену я бы не прикоснулась, не могу даже думать об этом. – Она сморщила носик, лицо выражало отвращение, и я засмеялась. Она улыбнулась в ответ, покачивая головой.

– Не могу это представить .. Большинство девушек бегает за ним, но для меня он просто маленький раздражающий Эдвард. Скажи мне Изабелла, ты хоть дотрагивалась до его члена, пусть и не использовала его? – спросила она, ухмыляясь. Мои глаза с шоком расширились от такого вопроса.

– Э-э, я хочу сказать… нет, – быстро сказала я, качая головой. Она удивилась.

– Вообще? – спросила она. Я отрицательно качнула головой. – Ты его хоть видела? – я снова покачала головой и ее глаза сузились. – Он до тебя дотрагивался? – спросила она.

Я улыбнулась и непреднамеренно покраснела, мысленно ругая себя за эту реакцию. Она засмеялась. – Я … он касался меня… там… внизу. – Смущенно пробормотала я. Она ухмыльнулась.

– Но ты не прикасалась к нему? И даже не смотрела?? Вау… я удивлена, что он такой самоотверженный, – сказала она больше про себя, чем вслух. – Почему ты не касалась его и даже не посмотрела? Неинтересно?

Я виновато улыбнулась и нервно начала покусывать губу. Было не очень удобно говорить об этом с Розали, но она вроде бы искренне интересуется, в голосе не было издевки. Я смотрела на нее, думая, отвечать ли на вопрос, но через минуту поняла, что спросить мне не у кого, а это – шанс разобраться со всем, что накопилось в голове.