Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)

Затем он достал бутылочку с синеватой жидкостью и налил ее немного на чистую, сухую ткань.

– Это поможет избавиться от липких следов на твоей коже, которые остались от скотча. Я знаю, это дерьмо сильно раздражает кожу.

Я улыбнулась и слегка кивнула. Давая тем самым понять, что я его внимательно слушаю. Он протер этой жидкостью места на моих руках, на которых был намотан скотч.

– Держи рот закрытым. Эта жидкость на вкус просто ужасна, – предупредил он.

Как только он прикоснулся к моим губам, я зажмурилась. Мои губы горели огнем. А жидкость имела ужасный тошнотворный запах. После всех манипуляций, он собрал все тряпочки и унес их в ванную.

Вернувшись, он зашел с другой стороны кровати и сел рядом. Он открыл ящик прикроватной тумбочки и достал тюбик с вазелином. Я вопросительно посмотрела на него.

Зачем он хранил здесь эту мазь?

Увидев выражение моего лица, он ухмыльнулся.

– Доверься мне. Я не пользовался этой мазью. Не волнуйся.

Я улыбнулась. Иногда я не понимала Эдварда, но, наверное, иногда было лучше не знать о некоторых вещах.

Он нанес немного вазелина себе на палец, а затем прикоснулся им к мои губам. Я закрыла глаза. Вздохнув, я разомкнула губы… Я была довольна. Его прикосновения были такими нежными… Ощущения жжения прошли мгновенно. Он водил пальцем по моим губам, а затем остановился, но палец так и не убрал. Я открыла глаза и увидела, что он удивленно смотрит на меня.

Он моргнул несколько раз, а затем убрал руку. Положив тюбик обратно в ящик, он повернулся ко мне.

– Тебе лучше?

Я кивнула.

– Я думаю, я уже могу идти к себе, – сказала я.

Хотя я не была уверенна в своих словах. Мое тело все еще немного болело. Возможно, мою жизнь облегчила та таблетка. Но вообще до полного излечения мне было очень далеко.

– Ты действительно хочешь уйти? Хочешь вернуться в свою комнату? – спросил он.

Посмотрев на него, я увидела, что он стал еще более грустным. Меня это очень удивило.

– Я не хочу мешать. Я же знаю, что вы не позволяете людям находиться в вашей комнате, – ответила я.

Он вздохнул.

– Ты и не помешаешь, Белла. Черт, это же я ХОТЕЛ, чтобы ты оказалась здесь. Я, слышишь, я принес тебя сюда. Можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь.

Его слова снова удивили меня.

– Хорошо, – ответила я. – Спасибо.

Кивнув, он встал.

– Я в душ. Вернусь через несколько минут. А ты, постарайся расслабиться. Хорошо?

Я кивнула. Повернувшись, он пошел в ванную и закрыл за собой дверь.

Я лежала и слушала шум воды, доносящийся из ванной. Шум воды подействовал на меня успокаивающе. Я начала расслабляться. Я чувствовала себя такой легкой, почти счастливой… Это меня поражало. В данной ситуации я не должна была испытывать ничего, кроме боли. Ведь я была рабыней, которая провела всю ночь связанной. Я провела ночь, принимая наказание. Я должна все еще чувствовать боль, чувствовать страх…

Но мне было ХОРОШО…

Вздохнув, я закрыла глаза. Кровать Эдварда была удобнее, чем моя, и это говорило о многом. Положив голову на его подушку, я глубоко вдохнула и улыбнулась.

Подушка пахла Эдвардом…

–

Декларация независимости ИЛИ Чувства без названия. Глава 18.

Глава 18. Тайна печали

Эдвард Каллен

Если оценивать худшие дни моей жизни, то вчерашний день непременно бы вошел в пятерку. Причем, попал бы на второе место. Единственным днем, который был хуже вчерашнего, был день, когда умерла моя мать – Элизабет. Я уверен, что никогда в жизни не забуду того ужасного дня. Да, и не думаю, что может случиться что-то более страшное. Прошло уже девять лет, а мы все еще отмечали годовщину ее смерти. Я по-прежнему сильно страдал, только никто этого не знал. Никто не знал, что я оплакивал маму, никто не видел моих слез, и никто не знал, что я не мог спать из-за всего этого. Никто не знал о моих кошмарах. Они не знали, что я сидел возле фортепиано, смотрел на него и сожалел… Боже, как я сожалел, что она сейчас не здесь, не рядом и не может сыграть вместе со мной. Она превосходно разбиралась в этом. Мне было восемь, я хотел переиграть ее, я был горд за себя. Но она могла играть абсолютно все. Она как-то сказала мне: «Мерцай, мерцай, маленькая звезда»… Никто не знал, что я помнил об этом, потому что никто не подозревал, что у Эдварда Каллена есть чувства. Все считали меня черствым, холодным, грубым… Но все это не означало, что у меня не было чувств. Просто, я не показывал свои истинные чувства всем подряд. Я не мог позволить, чтобы все видели, каков я на самом деле…

В этот день папа всегда был неконтролируемым. Он был раздражительным и злым. Он старался сохранить это в себе. Но он мог не сдержаться и выплеснуть все это дерьмо на любого, кто был рядом. Ты мог просто как-то не так моргнуть, и он набросился бы на тебя. Единственный раз, когда он, не сдержавшись, сорвался на мне, был на четвертую годовщину, мне тогда было двенадцать лет. Я понял, что в этот день его нужно избегать. И вскоре мы все стали поступать именно так… Он знал, что на работе ему лучше не появляться, иначе он мог бы просто схватить скальпель и зарезать любого, если бы тот просто оказался рядом. Он решил в этот день всегда оставаться дома, изолировать себя от людей для их же безопасности.

В этом году все намного сложнее. Теперь у нас в доме живет шестнадцатилетняя девушка, которая понятия не имеет о капризах и «точках срыва» моего отца.

Нонна быстро обо всем узнала и старалась сделать всю свою работу еще до того, как отец вставал с кровати, а потом предпочитала удаляться в свою комнату. Вторая женщина пробыла у нас недолго, она не успела застать папу в таком состоянии.

А Изабелла… Она была так молода и так наивна. Папа был в бешенстве, он так и искал кого-нибудь, на кого можно было спустить весь свой гнев. А сбросить с себя это груз он хотел для того, чтобы отвлечься от мрачных событий, произошедших в Чикаго.

В этот день мы все были не особо разговорчивы. Джаспер и Эммет, несомненно, переживали, они тосковали по маме. Но ни один из них не испытывал тех гребаных чувств, которые терзали меня и папу.

Папа чувствовал себя виноватым, что стал причиной всего этого, а я страдал от того, что стал гребаной жертвой и видел все это.

Я, как и Изабелла, платил за чужие ошибки, а именно за ошибки своего отца. Мои шрамы, физические и моральные, доказывали это.

Вчера я был на грани, впрочем, как всегда в этот день. Но дикое чувство тревоги не давало мне покоя. Я переживал за то, что будет происходить в доме, пока меня не будет. У меня в школе был экзамен. Я не мог остаться дома и подвести класс, да и папа не был бы в восторге. Но вчера, я ХОТЕЛ остаться дома, чтобы удостовериться, что папа не потеряет контроль над собой, но он сказал, чтобы я взял свою задницу и пошел получать образование. Поэтому я пошел в школу, и надеялся, нет, я МОЛИЛСЯ весь день, чтобы Изабелла послушалась меня. Надеялся, что она сделает свою работу и закроется у себя в комнате, не будет попадаться папе на пути.

Когда мы зашли в дом, я понял, что она не послушалась меня. Я так и знал, что он найдет причину, чтобы выплеснуть свой гнев на нее. Он стоял в гостиной и пристально смотрел в окно на задний двор. Когда он повернулся к нам, я увидел абсолютное спокойствие на его лице, и только в его глазах горел огонь. Ну, а увидев на поясе револьвер, я окончательно все понял. Мои худшие опасения подтвердились.

Пожалуйста, черт возьми, только скажи, что ты не убил ее, – подумал я.

– Что она сделала? – спросил Эммет, садясь на кушетку.

Мои братья были в курсе возможных поступков отца. Джаспер смотрел на меня и хмурился. Я встряхнул головой. Я не хотел, чтобы он так смотрел на меня. Ведь я знал, что он знает о моих чувствах, знает, что я люблю ее. Он никогда бы не раскрыл эту тайну, он унес бы ее в могилу. Но я чувствовал себя ужасно, когда он так на меня смотрел. Мне казалось, что он с легкостью читает мои мысли, видит мои чувства, и это сводило меня с ума.

– Она трогала мое оружие, – сказал он.

Мои глаза расширились от удивления. Так же повел себя и Джаспер.