Дела Разбойного Приказа-6королев Тюдора. Компиляция. Книги 1-12

Никто и никогда, Екатерина была в этом уверена, не говорил с Генрихом в такой снисходительной манере, и неудивительно, что король побагровел от ярости.

– Вы готовы? Вы желали бы забыть… Вы что же, подвергаете сомнению справедливость моих суждений? Я не честный судья? – Он едва не лопался от бешенства. – Убирайся! Во-о-он!

Брат Диего поклонился:

– Как будет угодно вашей милости. – Голос его дрогнул. – Где бы я ни оказался, я буду молиться, чтобы у вас родились сыновья. – Он отвесил поклон Екатерине. – Да пребудет с тобой Господь, дочь моя.

После этого исповедник ушел.

Генрих все еще кипел от гнева:

– Этот человек лжец, да к тому же еще и бабник!

– Если это правда, у вас не было другого выбора, кроме как прогнать его, – выдавила из себя Екатерина, пытаясь свыкнуться с разоблачением монаха.

– Это правда, – упорствовал Генрих. – Женщины, о которых шла речь, пожаловались, что он донимает их. Он фамильярничал с ними в исповедальне, пытался соблазнить их. Я не стану вдаваться в подробности.

За пределами королевской спальни Генрих стыдился обсуждать такие вещи.

Екатерина вспомнила те времена, до ее замужества, когда брат Диего прикасался к ней и она принимала это просто за попытку утешить. Заключалось ли в этих жестах нечто большее? Она с трудом могла заставить себя поверить в это, однако…

– Неужели я оказалась так глупа? – прошептала она после долгой паузы. – Значит, Франсиска была права и дон Луис тоже? Но я отказывалась принимать их доводы. Что же получается, я поступила с Франсиской несправедливо?

– Вы слишком исполнены добродетели, чтобы видеть зло, даже когда оно перед самым вашим носом, – произнес Генрих и умолк.

Думал ли он о другом зле, которого она не замечала, – об услужливой светловолосой деве? Но может быть – Екатерина надеялась на это, – она ошибается.

Генрих прочистил горло.

– Не корите себя, Кейт. Я предпочитаю, чтобы похоть не проникала даже в ваши мысли.

Король ушел, пообещав найти Екатерине нового исповедника. На сердце у нее было неспокойно. Она чувствовала себя виноватой, что не вступилась за брата Диего, а ведь он столько лет служил ей. Она даже не задала ему вопросов сама и не настояла на том, чтобы ему дали возможность объясниться. Генрих, несомненно, прав, и монах вел себя безнравственно. Но и она в этом деле выглядит не лучшим образом.

Раскаялся ли брат Диего в своих ужасных грехах? Если нет или если снова впадал в них, тогда у него мало надежд узреть Царствие Небесное. Священнику доверяют, и обманывать такое доверие – наихудший вид предательства. Но как же могла она так долго оставаться слепой к его порочности? Екатерине не давали покоя сомнения, чувство вины за то, что Генрих – и она сама – поступили с монахом не по совести. Но единственное, что она могла теперь сделать, – это дать брату Диего хорошие рекомендации к королю Фердинанду и отдать его должность Хорхе де Атеке. А еще надеяться, что отстранение послужит монаху уроком.

«Он верно служил мне все то время, что провел в Англии, и намного лучше, чем некоторые другие, старавшиеся для вида», – писала Екатерина отцу, чтобы Франсиска де Касерес не начала распространять свои наветы в Испании. Екатерина не хотела, чтобы Фердинанд подумал, будто она настолько глупа и недальновидна, что держала у себя на службе человека с дурными наклонностями. И она понимала, почему Генрих так поспешно устранил монаха. Малейшее дыхание скандала могло сказаться на ней, его королеве.

Все говорили, что это был несчастливый год. В отношениях между королем и королевой сохранялась натянутость, и Екатерина начинала сомневаться, что когда-нибудь они снова смогут, как прежде, дарить друг другу радость. Ребенок, которого она носила, должен был послужить к их сближению, но она все чаще предавалась раздумьям о потерянных детях и о боли, которую ей предстоит вынести, прежде чем этот младенец появится на свет. Уолси подорвал ее влияние на мужа. Англия была прикована кандалами к Франции, но, по крайней мере, письма Марии вселяли надежду. Судя по всему, она крутила и вертела своим дряхлым мужем как хотела. Екатерина же теперь осталась без исповедника, на которого всегда полагалась. Справедливо с ним поступили или нет, но для самой Екатерины это была тяжелая потеря в такое трудное время.

Об отце своей супруги, Фердинанде, Генрих упоминал не иначе как с презрением. А Фердинанд отзывался в письмах о Генрихе исключительно в уничижительном тоне. «Если кто-нибудь не наденет узду на этого жеребца, то с ним будет не сладить», – ярился он. Екатерина обнаружила, что ее преданность обоим грубо попрана. Когда Генрих пускался в яростные нападки на Фердинанда, он не прощал Екатерине ничего, и, выслушав порцию его крика вперемешку с проклятиями, она искала убежища в своей спальне и заливалась слезами. Однажды в ноябре она рыдала так долго, что из носа у нее весь вечер текла кровь.

На следующее утро начались схватки.

– Матерь Божья, еще слишком рано! – всхлипывала Екатерина.

Ее еще даже не перевели в особые покои.

Спешно вызванная акушерка строго сказала королеве:

– Если вы будете продолжать в том же духе, ваша милость, это не принесет пользы ни вам, ни ребенку. Перестаньте стенать. Я приняла уйму восьмимесячных детей, которые потом росли прекрасно.

Много часов Екатерина промучилась, молясь о том, чтобы все это оказалось не напрасно. Дай Бог, чтобы столь продолжительные родовые муки были свидетельством здоровья ребенка. Потом страдалица уже не могла больше рассуждать, ей показалось, что она попала в какой-то длинный темный туннель боли и ее единственной целью было избавиться от этой беспощадной пытки. Все кричали, чтобы она тужилась, но, кажется, не понимали, что она нуждается в их помощи. Пусть сделают что-нибудь, облегчат ее мучения. Только ощутив, как ее тело сильно скрутило и будто разорвало надвое, Екатерина вспомнила, что дает жизнь ребенку, и натужилась изо всех оставшихся сил. Вскоре возникло болезненно-жгучее ощущение, что-то влажное проскользнуло между ног, и младенец был извлечен.

Она слышала только тишину. Мария, сидевшая рядом с ее постелью, без чепца и с засученными рукавами, крепко держала ее за руку и качала головой.

– Что там? – хрипло спросила Екатерина.

– Мальчик, ваша милость, – ответила акушерка, перекладывая что-то на сундук в изножье кровати.

– Принц! – слабым голосом произнесла Екатерина. – Я родила принца!

Потом она осознала, что не слышала крика младенца. Постаралась приподняться и увидела на пеленке крошечное окровавленное тельце. Акушерка яростно растирала грудь младенца.

– Дайте мне воды, – задыхаясь, приказала она. – Это может оживить его.

Воду принесли, обильно обрызгали помятое синеватое личико ребенка. Он слабо кхекнул и больше не шевелился.

– Нет! – закричала Екатерина.

Крик перешел в долгий отчаянный вопль.

На этот раз Генрих был раздавлен и не мог скрыть своего отчаяния.

– Чем я заслужил это? – стенал он. – Чем прогневил Бога?

У Екатерины не было слов, чтобы успокоить или утешить его. Довериться она могла только Марии: каждую ночь после родов та просиживала у ее постели и говорила с ней о случившемся.