Дела житейские

Он обхватил меня руками и тут же захрапел. Я выбралась из его объятий, пошла под душ и смыла с себя его запах. Потом отправилась в кухню, съела шесть печений и запила их стаканом молока.

— Ну как вам кажется? — спросила я Реджинальда.

— Бывало и лучше.

— Знаю.

Я обошла рояль и выглянула на улицу.

— Что сегодня с тобой, Зора?

— Наверное, устала.

— Ерунда. Ты просто не занималась.

— Да нет, занималась.

— Поза твоя ни к черту, ты проглатываешь ноты, дышишь как придется, только не диафрагмой, а пот с тебя так и течет. Соберись, ты должна сосредоточиться. Сейчас не время расслабляться. Что тебя угнетает?

— А вдруг у меня не хватит денег на студию, когда они понадобятся?

— Ты же знаешь, всегда можно что-то придумать, где-то срезать углы и получить хорошее звучание.

— Каким образом?

Реджинальд объяснил, что необязательно нанимать музыкантов на все песни, что он может расписать каждую партию отдельно, для разных инструментов, использовать компьютер для ударных, взять напрокат синтезатор и на нем получить басовые, духовые и струнные звуки.

Я принялась расхаживать по его комнате, потом села на белый уютный кожаный диван.

— Ты же говорила, что у тебя отложено пятьсот долларов.

— Да.

— Ну, а я знаю студию, в которой мы можем работать за полсотни в час.

— Пятьдесят долларов в час?

— В других берут и по двести, так что не скули. Можно уложиться и за тридцать часов.

— Тридцать часов?!

— Сейчас, между прочим, возвращают часть подоходного налога. Ты ведь что-то получишь?

— Я об этом и не подумала.

— Ну а потом, у нас нет жестких сроков. Так что не беспокойся.

— А других учеников тоже начинает трясти, когда доходит до этого?

— Конечно. Но что ж здесь такого? Это естественно. Ты поешь годами из любви к искусству в церковном хоре и вдруг решаешь перейти на профессиональный уровень. Это ведь совсем другое дело. Мощная конкуренция. Тут ты начинаешь сомневаться в своем таланте. Но, мисс Зора, вам об этом беспокоиться нечего. Так что поднимайся, и продолжим.

Я заставила себя встать с дивана, заняла свое обычное место у рояля.

— У нас ничего не выйдет, пока ты не выпрямишься.

Я выполнила его требование.

— Вот что: песня подождет. Давай сделаем несколько упражнений, чтобы ты расслабилась.

Я лежала на полу, положив ладони на живот. Голова моя кружилась, как лопасти вентилятора на потолке, но мне все же не удавалось вызвать образ пламени, как это бывало прежде при медитации.

— Ну, давай, давай, Зора, не надо так глубоко дышать. Концентрируйся.

Я закашлялась и села.

— Вы не возражаете, если мы перенесем занятие на следующую неделю? Сейчас я никак не могу собраться с мыслями.

— Перестань дурака валять.

— Что-то я, правда, не в себе.

— Послушай, Зора. Если ты так несобранна и мысли твои витают далеко, толку от занятий не будет.

— Понимаю.

— Ладно, ступай домой и постарайся расслабиться. Знаю, может, это и глупо звучит, но припомни, как ты хорошо себя чувствовала, когда пела в церкви.

Я кивнула. Да, я прекрасно это помнила. Тогда у меня было ощущение свободы, и я не могла дождаться воскресенья. А уж если солировала, то словно рождалась заново. Я видела, как прихожане плакали от умиления, раскачивались в такт пению и качали головами. А папа и Маргерит сияли от гордости. Но в те дни пение совсем не отнимало у меня сил, я делала это с охотой, меня не донимали мысли о записи в студии.

— Отдайся этому чувству, — говорил Реджинальд, — и пусть Бог вернется в твое сердце, тогда ты опять ощутишь значение слов, которые поешь.

Я попыталась улыбнуться.

— Если тебе понадобится больше недели, пусть так и будет. Я не хочу видеть тебя здесь, пока ты не придешь в нормальное состояние. Ясно?

— Да, — сказала я и надела пальто.

Я ревела всю дорогу до метро. Поезд бросало из стороны в сторону; я достала плейер и нажала кнопку. Я уже забыла, когда последний раз слушала Джонни Митчела; на кассете звучал конец песни „Не нарушай печаль".

Сегодня это было для меня чересчур; я выключила плейер и ощущала только движение поезда, пока он не подошел к моей остановке.

Все было прекрасно. Фрэнклин сделал мне настоящий сюрприз, вылизав всю квартиру. Он вычистил даже плиту и холодильник, вымыл окна, натер мастикой „свои" полы. Он хотел еще пойти в прачечную-автомат, но я просила его не делать этого, поскольку уже видела белье после его стирки. К счастью, еще все сохраняло цвет, как я замечала, когда он вываливал белье на кровать. Однако все было скомкано и измято, но я делала вид, что в восторге. Сейчас он так старался и из кожи вон лез, убирая дом, что у меня не хватило духу спросить его о школе.

Все утро я проторчала в своей музыкальной комнате, всей душой надеясь, что Бог вернется ко мне, но Он, должно быть, был слишком занят или не верил в мою искренность. Не криви душой с Богом — уж это-то я хорошо знаю. Он, конечно же, слышит, как плохо я пою. Я плюнула на эти бесплодные попытки.

Вместо того чтобы работать над собой, я отправилась в магазин, а вернувшись, тут же принялась за дело: приготовила две большие сковороды фаршированных моллюсков, роскошный салат, спаржу, тосты с чесноком и домашние ватрушки. Вина хватило бы на двадцать персон, а не на девять. Я ждала всех к шести.

В пять раздался телефонный звонок. Фрэнклин врубил, как всегда, на полную катушку „Любовь идет к концу" Эвелин Кинг, так что пришлось попросить его сделать потише.

Звонила Клодетт.

— Милая, извини, но мы не сможем прийти. У маленького Джорджа весь день температура тридцать девять. Я вызвала к нему „скорую помощь". Ты уж прости, Зора.

Потом позвонила Дарлин:

— У меня такие судороги, что я не могу ходить. Передай, пожалуйста, Фрэнклину, что я обязательно зайду к вам на следующей неделе, ладно? Мне очень жаль, Зора, я так хотела приехать.