Делай, что должно

Уже когда заканчивали перевязку, до Раисы долетел голос сержанта: “Внимание, подрыв!” и сразу за ним два глухих разрыва. Почему не один, она не поняла, но это было в конце концов неважно. Важно, что мины больше нет, и значит, все прошло хорошо. Капитан улыбался, пробовал еще шутить по поводу сержанта, которого, “верно можно на доктора поднатаскать, но лучше не надо, товарищи, вы же такого здорового лба не прокормите”, но после морфия, операции и пережитого соседства с миной его тянуло в сон. И в палату его несли на носилках уже дремлющего.

Раиса собирала инструменты. И спохватилась, что пересчитывает их третий раз подряд лишь тогда, когда ей на то указали.

Снаружи, у палатки, их ждали похоже все, у кого была хоть минута подойти. Включая ходячих раненых. Посреди толпы с видом героя возвышался здоровяк-сапер, его напарник, помогая себе жестами, рассказывал, как именно мину подрывали и сколько их таких попадалось уже. “После каждого обстрела неразорвавшиеся находим”.

Увидев подошедшую Прокофьеву, сержант вытянулся и взял под козырек:

— Товарищ майор медслужбы, разрешите доложить: мина уничтожена подрывом, пострадавших нет.

— Спасибо вам, товарищи, — серьезно ответила Ольга Никаноровна, — от лица всей медслужбы.

Саперы так грохнули хором: “Служу Советскому Союзу!”, что это показалось Раисе чуть не громче взрыва.

Сквозь толпу протолкался Кочетков. Бледный, с рукой на перевязи, в нижней рубашке и галифе, но без сапог. Когда он увидел Раису и Ольгу Никаноровну, лицо его отразило целую гамму эмоций. Скулы враз расцвели красными пятнами, он смешался, стесняясь своего негеройского и совершенно неуставного вида, и с нескрываемым облегчением произнес: “Живы!”

— Не сомневайтесь, коллега, — сказала Прокофьева почти ласково, — Но все-таки, постельный режим вам я пока не отменяла. Возвращайтесь в палатку, — здесь командир медсанбата обвела быстрым и чуть удивленным взглядом собравшихся, у которых почему-то вдруг не оказалось никаких дел. Ей даже не понадобилась команда: “Разойдись!”

Раиса ожидала, что она останется на дежурстве, но ее Прокофьева в приказном порядке отправила отдыхать. С шести утра нужна будет свежая смена, чтобы работать могла сколько потребуется. Поливанова — наркотизатор. Так что шагом марш. А сейчас Родионова сменит.

Анна не удержавшись, обняла Раису:

— Ты герой! У меня до конца операции поджилки тряслись, так и ждала за палаткой. Неужели страшно не было?

Раиса только пожала плечами. Не будь это миной, так обычная рядовая операция. Она не нашлась что ответить.

До землянки, где они жили, от палатки-операционной метров двести, не больше. Вход в стенке неглубокой промоины, несколько ступенек. Но пока Раиса шла, она ясно почувствовала, как с каждым шагом почему-то тяжелеют ноги и кровь все сильнее колотится в висках.

В землянку она вошла, уже держась за стенку. Села на свою постель и вдруг поняла, что не может даже расстегнуть ремень: пальцы трясутся так, что за пряжку не ухватишься. “Что со мной? Ведь все уже кончилось”. Ее охватила тяжелая крупная дрожь, как от приступа малярии, такая, что чуть не стучали зубы. Уже не было той мины, саперы подорвали ее в соседнем овражке, закрепили рядом гранату и длиной веревкой дернули за чеку. Вот почему два взрыва. Все хорошо. И с ними, и с капитаном, которому теперь прямая дорога в госпиталь для легкораненых. Но почему сейчас Раису колотит так, будто взрыва все еще не было, и он может случиться прямо сейчас? Сию секунду, вот здесь.

Кто-то вошел в землянку. Раиса не сразу поняла, что это Лескова, пока та не села рядом с ней и не обняла крепко, обхватила за плечи мягкими, но очень сильными руками и прижала к себе как ребенка, пока вся сотрясавшая дрожь не впиталась в ее тело и не погасла в нем.

Когда Раиса немного опомнилась, она поняла, что ее укачивают как маленькую, смутилась и попробовала освободиться. Галина Алексеевна сразу разжала руки:

— Полегчало?

— Да… Что со мной? Я же…

— Все-все, это у всех бывает, — Лескова погладила Раису по голове, — Ты же безносой в глаза смотрела, мало что не поручкалась с ней. Это ни для кого даром не проходит. Думаешь, зря тебя отдыхать отправили? Отдышаться надо. Шутка ли, со смертью в чет-не-чет играть.

— А… как же командир?

— Ольга Никаноровна? Ну, она тоже не всегда стальная. Но все-таки покрепче нас с тобой будет. А сейчас — отбой, душа моя, — Лескова вручила ей кружку, отпустила не раньше, чем поняла, что Раиса крепко ее держит, — Пей и отбой. Не упирайся, это тебе лекарство.

От первого глотка Раиса чуть не поперхнулась. Лекарство лекарством, но что ей плеснули валериановой настойки не разбавляя, все восемьдесят градусов, можно было бы предупредить. Проглотила в два приема, запила водой и в груди будто развязался какой-то тугой узел. Дрожь отступила, но накатила такая усталость, что сродни наркозу. Возьмись сейчас считать до десяти, на третьем счете собьешься…

Раиса мягко сползла на свою постель, и повернув голову увидела бревенчатую стену землянки с фотокарточками. “Бабье царство”. Родионова с сыном на руках, Лескова с двумя мальчишками, семья Ведерниковых с девочкой. Внезапная мысль пришла и на мгновение даже отогнала сон: вот почему Прокофьева решилась оперировать только с Раисой.

Когда-то Алексей Петрович рассказывал, что в Империалистическую, да и раньше тоже, командиры старались не посылать на опасные задания тех, кто единственный сын в семье или у кого дома маленькие дети. Все правильно. Случись Раисе самой выбирать, она бы наверняка поступила точно так же: пусть никто из этих малышей на карточках не останется сиротой. Впервые ее бездетность обернулась чем-то нужным… Пусть так и будет, она согласна.

– ---

* Рауш, или оглушение — эфир в такой дозировке, которая вызывает только спутанность сознания и отсутствие боли, но не глубокий сон.

** Сейчас выделяют до семи возбудителей гангрены, во время Великой Отечественной считалось, что их четыре.

*** Малые дозы крови переливали при гангрене со стимулирующими целями.

Глава 24. Санотдел и медсанбаты 51-й армии. 4 августа 1943 года

Едва был отдан приказ о переходе к обороне, как начсанарм собрал командиров медсанбатов дивизий на совещание. Прокофьева ехала туда с неприятным докладом о противошоковом методе Штерн: ни разу она не увидела от него заметного эффекта. Рекомендованный метод должен был помогать при тяжелых степенях шока, но на деле не давал ничего, кроме беспокойства раненых и порой очень неприятных явлений, вроде кратковременной слепоты при введении раствора. По счастью обратимой, но раненые успевали испугаться и даже решить, что их пытаются убить. Словом, не работал метод прославленной Лины Соломоновны! С собой, кроме отчета, Прокофьева везла письмо на имя академика Штерн. Почти злое письмо. Она редко позволяла себе эмоции в такой переписке. Но не могла понять, как можно за несколько лет клинических исследований не заметить того, что ей самой стало очевидно за неполных две недели. Увиденное настолько жгло, что это настроение передалось письму, пусть даже подробному, с тщательным описанием всех проявившихся симптомов.