Дело Аляски Сандерс
Шрифт:
– Маркус, это Лорен.
Я остолбенел, сержант тоже.
– Что ей тут понадобилось? – прошептал Гэхаловуд.
– Понятия не имею.
– Не уверен, что она будет счастлива меня видеть, вряд ли у нее после нашей встречи одиннадцать лет назад остались обо мне добрые воспоминания.
– Тогда прячьтесь! – велел я.
Он устремился в ванную.
– Только не в ванную, – шепотом остановил я его.
– Почему?
– А если ей в туалет понадобится?
Он воззрился на меня с изумлением:
– Вы сбрендили, писатель? Девица в вас втюрилась, делится с вами секретами. Уж поверьте, не затем
Опять стук и голос Лорен за дверью:
– Маркус! Ты тут?
– Иду-иду!
Я открыл. Лорен держала в руках “Правду о деле Гарри Квеберта” и вместо приветствия спросила:
– Ты знаком с Перри Гэхаловудом?
Судя по тону, ответ “да” ей бы вряд ли понравился. И я предпочел вторую опцию:
– Нет.
– Как это нет? Ты целое лето вел вместе с ним расследование. Я прочитала твою книжку. Вчера начала, после твоего ухода, и ночью дочитала.
Я попробовал пошутить:
– Тебе не понравилось и ты хочешь, чтобы я вернул деньги, да?
– Я говорю серьезно, Маркус: какие у тебя отношения с Гэхаловудом?
– Скверные, очень. Мы с ним пару раз встречались в ходе расследования, но я не то чтобы ходил к нему домой ужинать в семейном кругу.
– В книге ты рассказываешь другое!
– Это же просто роман, Лорен. У писателя работа такая – приукрашивать реальность в угоду читателям.
– Тем лучше… Скажи, ты случайно про брата книгу не пишешь, а?
– Нет, конечно. Что за странная мысль! Я про это дело первый раз услышал на выходных!
Она явно успокоилась:
– А ты сейчас что делаешь?
– Ничего… ничего особенного.
– Не хочешь со мной прокатиться? Посмотреть на океан.
– С удовольствием.
Мы с Лорен ушли, оставив Перри в ванной. Сели в мою машину и направились на побережье Атлантики. Въехали в штат Мэн и через полтора часа были в Кеннебанкпорте. Погуляли по историческому центру, пообедали. Потом Лорен сводила меня на свой самый любимый пляж. Был час отлива, мы бродили босиком среди скал и луж, где копошились крабы, большие креветки и морские звезды. Лорен приходила в восторг от каждого рачка. Я было решил, что в ней снова проснулся биолог, но на самом деле это заговорило детство.
– Ты тут часто бываешь? – спросил я, когда она гордо выхватила из лужи огромного краба.
Она положила его в воду:
– Приезжала сюда с родителями и братом. Почти каждый уик-энд. Здесь и подхватила вирус биологии. Кто бы мог подумать, что в итоге я стану копом…
Мы помолчали. Глядя на горизонт, она попросила:
– Маркус, если ты не против, я бы на сегодня отложила это дело. Хочу просто побыть с тобой вдвоем. Без всяких призраков.
– Совсем не против.
Под вечер мы возвращались из Кеннебанкпорта в Маунт-Плезант. Июльское солнце сияло огнями, обливая тысячью лучей великолепные сельские пейзажи Нью-Гэмпшира. Когда мы подъезжали к городку, Лорен предложила без затей: “Давай поздороваемся с родителями”. Я кивнул, как будто так и надо.
Джанет и Марк Донованы, родители Лорен, жили в симпатичном доме, во всем им под стать – простом, скромном, добротном. Когда мы приехали, Марк что-то мастерил в гараже, а Джанет возилась в саду. Подняв нос от клумбы, она недоверчиво взглянула на меня. Потом узнала
и улыбнулась:– В жизни вы лучше, чем по телевизору, мистер Гольдман.
Донованы были очень обаятельными людьми. Мы пили чай у них на террасе, славно провели время. Потом Лорен с отцом отлучились – Марк хотел, чтобы дочь помогла ему разобраться с какими-то заумными административными документами, – и Джанет завела со мной доверительную беседу.
– Спасибо, что зашли, мистер Гольдман. Лорен не часто приводит к нам гостей.
– Пожалуйста, зовите меня Маркус, миссис Донован.
– А вы меня – Джанет.
Я слегка улыбнулся.
– Вы с Лорен вместе? – продолжала она.
– Нет, но ваша дочь мне очень нравится. Она просто фантастическая. И с характером!
– Она правда фантастическая. Но я бы хотела, чтобы она побольше думала о себе и поменьше о брате. Иногда она как будто чувствует себя в чем-то виноватой. Думаю, она вам говорила про Эрика.
– Говорила.
– Лорен – младшая сестра, но у нее всегда была потребность его опекать. Он и в самом деле был добряк, больше шел на поводу, а она – полная противоположность. К Эрику в лицее однажды пристала целая компания бугаев. Вмешалась Лорен и сломала одному нос. Ее даже исключили на две недели. Я могу быть с вами откровенной, Маркус? Думаю, Эрик никогда не выйдет на свободу. Лорен надо жить своей жизнью. Я хочу, чтобы она уехала куда-нибудь подальше от Нью-Гэмпшира, для своего же блага. Чтобы смогла устроить собственную жизнь, которую забросила одиннадцать лет назад.
Я перестал стесняться и спросил:
– Вы думаете, Эрик виновен?
– У вас есть дети, Маркус?
– Нет.
– Для родителей ребенок всегда остается ребенком. Мы не задаем себе такие вопросы. Мозг их не вмещает. Это называется непреходящая любовь. Такую любовь можно питать только к детям, и она превыше всего.
Потом я проводил Лорен домой. Она предложила зайти поужинать, я охотно согласился.
Мы вместе возились на кухне, потягивая калифорнийское каберне. Непринужденно болтали обо всяких пустяках. Маска упала с Лорен. Она сияла улыбкой и заразительно смеялась.
После второй бутылки вечер стал более романтическим. К еде мы едва притронулись – наши руки слишком часто гладили друг друга. В итоге первый шаг сделала она. Встала, будто бы собрать посуду, но к тарелкам не притронулась. Припала губами к моим губам, и я вернул ей поцелуй.
– Можешь остаться на ночь, если хочешь, – шепнула она.
– Очень мило с твоей стороны не выставлять меня за дверь в такой час.
Она засмеялась:
– Мне завтра рано утром на дежурство. Хотелось бы проснуться в более романтической обстановке… Но я буду рада, если ты останешься.
– Тогда остаюсь. И вообще, не упускать же случай увидеть тебя в форме.
Она улыбнулась.
Назавтра, в понедельник, Лорен проснулась на рассвете. Я услышал, что она принимает душ, и тоже встал. Когда я вышел на кухню, она сидела уже в форме и пила кофе. Налила мне чашку и поцеловала. Сказала: “Пойду возьму газету” и ненадолго отлучилась. Я отхлебнул кофе. Мне было хорошо.
В дверном проеме появилась Лорен. Взглянув на нее, я увидел, что она бледна как смерть, а ее глаза мечут молнии.