Дело командующего Балтийским флотом А. М. Щастного

По получению юзограммы Беренса от 21 мая Щастный показал юзограмму мне и сказал: «Вот, посмотрите, что пишет нам правительство». Познакомившись с юзограммой я сказал: «Последние слова юзограммы – это насмешка над всем флотом; я думаю, что матросы продаваться не будут». Затем я показал своим ближайшим первым помощникам юзограмму, которые нашли нужным обменяться мнениями. Щастный мне никаких объяснений по этой юзограмме не подал. Это было утром.

К полдню я собрал Совкомбалт, постановлением которого было задержать Совет съезда и познакомить его с юзограммой, потому что мы были под контролем Совета съезда и самостоятельно никаких шагов принять не могли. Во время заседания Совкомбалта один из выборных комиссаров заявил, что эту телеграмму скрывать от масс – значит совершить преступление. Фамилия его Гржибовский от Минной дивизии. Причем я сказал, что я надеюсь, что Совет комиссаров как раньше исполнял свои обязанности, так и в настоящее время выполнит свое назначение – не разгласит тайны. После этого Гржибовский ушел. В Совкомбалте единодушно критиковали юзограмму, говоря, что эта юзограмма заставляет матросов продаваться. Говорили, что Советская власть не заботится о созидании флота, а только о его уничтожении: флот мы привели весь из Гельсингфорса не для того, чтобы здесь погубить, а чтобы употребить против немцев. Когда мы пришли из Гельсингфорса в Петроград, состоялось заседание местного флотского комитета, на котором мне был брошен упрек, что я приказал взорвать английские транспорты и что вообще весь приготовлялся к взрыву. С этого момента я усматриваю брожение, которое шло против взрыва судов. Далее, так как Совету флагманов стало известно приказание о взрыве судов, так как оно проходит через них, возможно, что некоторые из флагманов воспользовались этим для поднятия брожения среди масс. На флоте господствовало такое убеждение, что надо прежде защищаться до последней возможности, использовать для этого все средства, а потом в случае последней крайности взорвать корабли. Совкомбалт делегировал в Совет съезда двух представителей для доклада по этой юзограмме Беренса. Я на этом заседании не был по болезни.

Новый состав Совкомбалта входил в состав Совета съезда. Передача вопроса о юзограмме в Совет съезда состоялась не потому, что старый совет Совкомбалта являлся уходящим. Делегатами от старого Совкомбалта поехали Гитарев и Минаев. Щастный не скрывал, что он находит эту юзограмму попыткой купить матросов для взрыва флота, говорил, продаваться заставляют и что на это матросы не пойдут. Этого он не скрывал от меня и других комиссаров. Меня возмутила приписка Беренса к резолюции Троцкого, а во-вторых, для исполнения данной в юзограмме директивы требовалось предварительное обсуждение в Совкомбалте, кроме того, мы, комиссары, отвечали наравне за все происходящее во флоте – это были причины, которые побудили меня внести вопрос на обсуждение в Совкомбалт.

Относительно Минной дивизии я могу сообщить, что на Минной дивизии всегда было неспокойно. Перед самым уходом они устроили дебош в Гельсингфорсе, разрубив таможню, второй раз в Петрограде, стащив муку из Смольного. В-третьих, они внесли резолюцию о разгоне трудовой коммуны. Я полагаю, что внося эту резолюцию они не руководствовались ничем и смысла резолюции не понимали. Они разгромом Коммуны хотели достичь, чтобы все управление вооруженными силами перешло к командованию флотом в лице наморси, Совкомбалта, Совета флагманов. В конце апреля, когда начали двигать вверх по Неве Минную дивизию и когда командам объяснили, какими военными соображениями это вызвано, они не препятствовали этому походу.

Исполнять обязанности главного комиссара Балтийского флота я начал в начале апреля, точного числа не помню, после ухода Измайлова, как первый помощник и заместитель Измайлова. При вступлении в исполнение обязанностей главкомиссара я поставил условием всем комиссарам, как выборным, так и назначенным, что они ответственны наравне, вместе со мною, за все то, что произойдет во флоте, и будут помогать во всех моих делах, касающихся флота. Это условие принято. До сего дня ни от Совнаркома Российской советской республики, ни от Морской коллегии не последовало назначения или утверждения меня главным комиссаром Балтийского флота.

29 апреля 1918 г. за моей подписью был распубликован приказом по флоту декрет Совнаркома о «Временном управлении Балтийским флотом». Я был выборным от Совкомбалта, а потому декрет не являлся для меня руководством по управлению флотом. Для Щастного он был безусловно обязательным, так как он был официально назначен на пост наморси Совнаркомом. Если я подписал приказ, распубликовавший этот декрет, то только считая это необходимым в отношении наморси и для себя, если бы я был назначен главным Комиссаром. На основании разделения компетенции между мною и наморси после распубликования этого декрета никаких столкновений не было, и наморси никогда не был в претензии, когда я вмешивался в боевые распоряжения. Между мной и наморси было полное сотрудничество по военно-морским вопросам. Большая часть моего рабочего времени уходила на мелочи, как-то на приемку различных делегаций от матросов и отдельных лиц, которые обращались по всем вопросам, касающимся повседневной жизни флота.

До сих пор при Совкомбалте политической разведки, в частности разведки, направленной против командного состава, не было. Относительно назначения Флеровского Щастный, а также и другие лица командного состава говорили, что они вместе с ним работать не будут. Щастный определенно говорил: «Когда назначат Флеровского, я уйду». Желание Щастного с назначением Флеровского уйти не было связано с разграничением функций военно-морских и политических, которое со вступлением Флеровского несомненно было бы произведено. Бывало, что Щастный отправлял телеграммы, подписывая их за меня, и из всей практики выяснялось, что только чисто оперативного характера. Во всех таких случаях Щастный мне после говорил, что он послал телеграмму за моей подписью и говорил содержание. То же самое бывало и с мелкими оперативными приказами по флоту.

За два-три дня до своего последнего визита в Москву Щастный показал мне экземпляр подложных документов, якобы исходящих от германской контрразведки, адресованной Председателю Совнаркома за № 1333 от 30 марта 1918 г., и сказал – вот какая чудовищная штука, и кто-то ее распространяет. Он мне не ответил на вопрос, откуда он эту копию получил. Я ему сказал, что это дело надо расследовать, и он со мной согласился. Я со своей стороны сказал, что считаю это чудовищной провокацией. Фотографические снимки с этих документов я видел у тов. Зиновьева. Я сказал Штареву что у Щастного есть эта копия. Зиновьеву я этого не говорил.

Протокол допроса Е.Л. Дужека

следователем В.Э. Кингисеппом

от 6 июня 1918 года

Я был избран комиссаром Минной дивизии 1 апреля с.г., 2-го уехал в Ганге, вернулся 9-го, поместился на «Штандарте». Переход из Гельсингфорса в Кронштадт совершил на «Штандарте». И сейчас живу на «Штандарте», в дивизии бываю редко. Был в Совкомбалте комиссаром общераспорядительной части. Разгром таможни в Гельсингфорсе был учинен командами судов, а из Минной дивизии участвовали команды лишь трех миноносцев.

Я присутствовал на заседании, в котором приняли участие кроме членов Совкомбалта также и съездовики: Фрунтов, Ламанов, Флеровский, Гуркало и другие. На это заседание вызвали Щастного, он прочитал юзограмму Беренса от 21 мая. Щастный объяснил эту телеграмму, но я не помню, какое объяснение дал Щастный по поводу приписки Беренса к резолюции Троцкого.

Распоряжения оперативного характера не всегда и не все обсуждались в Совкомбалте. Я не помню, какого числа была принята Минной дивизией резолюция о роспуске Петроградской коммуны и военной диктатуре флота. На этом собрании от 20–21 миноносца было человек 50. От меня потребовали отчета и объяснений о работе Совкомбалта. Я говорил только о внутрифлотских делах. Затем уехал. Что было дальше, я не знаю. Юзограмму Беренса от 21 мая сообщил на собрании Минной дивизии съездовский комиссар Гуркало. Он говорил, что поехала в Москву делегация за пояснением этой телеграммы. Кажется, по этому поводу никаких постановлений принято не было.

Относительно Засимука и Лисаневича было принято постановление не выдавать их – пусть судят всех. Лисаневич на собрании судовых комитетов выступал в защиту резолюции о роспуске Коммуны. Кроме того выступал и Засимук и еще некоторые другие. На этом заседании в Морском корпусе присутствовали некоторые офицеры из Совета флагманов и дивизионные по приглашению команд.

Протокол допроса А.М. Щастного

следователем В.Э. Кингисеппом

от 8 июня 1918 года

11 часов утра, следственный отдел.

Мал. Никитская, Георгиевский пер., д. 6.

Явочным порядком после ухода Развозова и Черкасского я как старший из строевых чинов штаба вступил в исполнение должности наморси по указанию члена Коллегии Раскольникова впредь до окончательного решения вопроса о наморси Совнаркомом. Когда начгенмор Беренс уведомил, что Совнарком предполагает утвердить меня в должности (или утвердил, точно не помню) наморси, я потом ему передал, что это назначение состоялось против моей воли и желания, но я подчиняюсь приказу вследствие создавшейся обстановки – высадки немцев в Ганге.