Дело о самоубийцах

"Да уж, док, похоже, ты сам уже запутался в этой паутине!", - удовлетворенно подумал Ковальский, но решил, все же, пока не давить на собеседника, а немного сместить акцент.

– Послушайте, доктор. А может, кто-то пытается вас подставить?

– Не представляю, кто бы это мог быть!

– А бывшие пациенты? Может, кто-то был чем-то недоволен?

– Нет, это вряд ли.

– А этот, который подарил вам рисунок - он страдал чем-то серьезным?

– Поверьте, чтобы решиться на такое, нужно быть, ну очень сумасшедшим. Я, к счастью, с такими не работаю. У меня не психиатрическая клиника для тяжелых заболеваний.

– И все же... Вас не затруднит дать мне адрес этого пациента?

– Что ж, извольте. Только старый архив у меня не здесь, а в кладовке. Если вы не против, я вас покину на некоторое время.
– Нортон поставил бокал на столик и поднялся с кресла.

– Без проблем, доктор. Я подожду, - разрешил инспектор

Когда доктор вышел, инспектор тоже поставил свой бокал, поднялся и стал не спеша прохаживаться по кабинету, осматриваясь. Ничего необычного: помимо двух кресел и столика, где они сидели - стеллажи с книгами, большой стол у окна с креслом (на столе чисто, никаких бумаг и папок), две кушетки у стены ("Что ж это он, двоих пациентов за раз принимает?"), на стене дипломы в рамочках, а также две фотографий самого Нортона с какими-то людьми...

"Ладно, и что дальше? Принесет он мне адрес, но ясно же, что это тупиковый след. И доктор, наверное, уже понял, что это лишь повод, чтобы задержаться у него. Вот если бы провести у него обыск, то мы, возможно, что-нибудь тут...".

Внезапно у Ковальского закружилась голова, и это было явно не от виски. Он присел на кушетку. В глазах потемнело. Он прилег - стало только хуже.

"Что, черт возьми, происходит? Наверное, он что-то подмешал мне в виски, говнюк! Как глупо вышло...". Потом он услышал голос доктора, прямо над собой:

– Что с вами, господин инспектор? Решили отдохнуть?

– Черт бы вас побрал, док! Что... вы подсыпали мне в бокал? Я ничего не вижу!

– Я подсыпал? Какой вы мнительный, однако!
– Голос доктора звучал насмешливо.
– Ну-ка, попробуйте поднять руку, Гарри!

Ковальский попытался - не получилось.

– А теперь пошевелите ногой!
– вновь скомандовал доктор.

И вновь - ничего!

– Вижу, инспектор, вы в затруднительном положении.

– Что все-о-о это зна-ачи-ит?

– О, уже начались проблемы с речью? О,кей, значит у нас есть десять минут, пока ваше тело полностью не уйдет испод вашего контроля.

– Ву-у-уду..., - с трудом выдавил из себя Ковальский.

– Вуду?
– Нортон рассмеялся.
– Чушь какая! Вы взрослый человек, и верите в эти сказки?

Нет, инспектор, это не колдовство, а всего лишь наука. В остальном же, надо отметить, ваши догадки были справедливыми. Браво! И с "левшой" вы меня здорово подловили. Не учел я этот момент. Увы, и на старуху бывает...

– З-з-зач-чем?

– Зачем? К сожалению, вы стали для меня опасны, инспектор Ковальский. Если же ваш вопрос относится к моим необычным исследованиям, то я отвечу так: любопытство! Я ведь ученый, а все ученые очень любопытны, знаете ли. Даже больше, чем полицейские ищейки, хе-хе. И простым обывателям этого стремления к тайнам мира, увы, не понять.

Нортон снял свой вязаный джемпер и, аккуратно свернув, положил на соседнюю кушетку. Затем он продолжил:

– У нас есть немного времени, поэтому я расскажу вам кое-что об интересующем вас деле. И знаете почему?
– Доктор засмеялся, мелко и противно.
– Если вы любитель детективного жанра, то знаете, что в пошлых триллерах злодеи перед ожидаемой смертью героя рассказывают о своих тайнах и замыслах, и потом попадаются на этом? Они как бы бахвалятся перед ним, показывают свое превосходство и ум. В этих местах я всегда смеюсь, ибо режиссеры неправильно понимают побудительный мотив этих откровений. На самом деле, причина в другом. Для лучшего понимания я вкратце расскажу вам легенду о цирюльнике царя Мидаса. Он один, бедняга, знал тайну своего хозяина, потому что был допущен к его голове, всегда обмотанной тканью. Но он никому не мог рассказать, что у царя ослиные уши, под страхом смерти. А ему очень хотелось - так и распирало его, беднягу. И тогда он...

– К-кам-мыыш!

– О, вижу, вы знакомы с древней историей Средиземноморья. Похвально для полицейского. Что ж, теперь вы понимаете мое желание. Да, мне чертовски хочется поделиться с миром поразительными результатами своих исследований, но, увы, как и тот бедняга цирюльник, я этого сделать не могу, по понятным вам причинам. Ибо для вас и для всех, это всего лишь преступление, а для меня - эксперимент над природой человеческого сознания! Впрочем, у меня, как и у того цирюльника, есть выход: я могу прошептать эту тайну в ямку, вырытую в земле. Вы - моя ямка, из которой, однако, не вырастет камыш, и не поведает всему миру о докторе-злодее. Зато вы сможете поучаствовать в очередном моем эксперименте, увы, смертельном для вас. Как вам такое?

– М-м-м...

– Прекрасное замечание! Итак, зачем я это делаю?! И самое главное - как?!
– Доктор перестал ходить и уселся на соседнюю кушетку.
– Помните наш разговор в прошлую встречу? Вы сказали тогда, что у некоторых людей возникает непреодолимое суицидальное желание шагнуть в пропасть. Был и у меня такой момент. В детстве. Отец повез меня как-то на Гранд-Каньон. Впечатляющее зрелище! Мы стояли на огороженной площадке, а потом отец сказал: пойдем сын, посмотрим на настоящую пропасть! И мы через какое-то время нашли такое место, ничем не огороженное. И вот мы стоим над пропастью, отец держит меня за руку, и я чувствую, что его рука слегка вздрагивает. А у меня дрожали коленки, ведь в метре от нас была пропасть глубиною в километр. И все же, совместно с ужасом, я испытал тогда еще одно непонятное, неведомое мне ранее ощущение: меня словно тянуло к этой пропасти! Потом мы обедали невдалеке от этого места, в какой-то кафешке. Я сказал отцу, что хочу в туалет, а сам потихоньку побежал к тому месту. И вот я снова стою в метре от обрыва, но уже без отца. Снова дрожь в коленках. Но я заставил себя подойти ближе на полшага. Потом еще немного, и еще... Теперь я на самом краю, носки ботинок уже на сантиметр выступают над пропастью. Дрожь уже во всем теле, дыхание сперло. Непередаваемое ощущение! И я подумал: один маленький шажок, и... долгий-долгий полет, затем удар, и ты уже ничего не ощущаешь, а главное: не помнишь, НЕ СУЩЕСТВУЕШЬ! И только когда у меня закружилась голова, я пришел в себя и отступил назад. Я бежал обратно к отцу, а на щеках у меня были слезы восторга, смешанного с первым моим желанием познать неведомое. И я пронес эти ощущения через всю жизнь.

Нортон замолчал, видимо, расчувствовавшись от воспоминаний, и только через минуту продолжил:

– Всю жизнь я страстно желал испытать все эти ощущения: и полет, и удар, и смерть..., и при этом остаться в живых! Я выучился, стал ученым-химиком, потом ушел из науки, получил второе образование - психолога, открыл частную практику. Но все эти годы я как одержимый работал над своим тайным проектом. И вот, совсем недавно цель была достигнута: я открыл способ не только заглянуть в сознание человека, но и получил возможность управлять этим сознанием! Вы спросите: как такое возможно? Постараюсь объяснить как можно проще. Для начала, вспомните, как в самом раннем детстве младенец учится коммуницировать со своим телом, как ему тяжело настроить эту управляющую связь. Как он ежесекундно, при помощи проб и ошибок, мучительно совершенствует все свои движения - от простых ужимок и почесываний в нужном месте, до контроля равновесия и, в конечном счете, уверенной ходьбы: эмпирическим путем ребенок приходит к простому решению, что ходьба, это последовательность управляемых падений, где завершение каждого шага - нахождение надежной точки опоры. И даже когда он вполне уверенно контролирует все свои движения, ему еще далеко до совершенства - того совершенства и виртуозности, которые показывают нам великие спортсмены, танцоры, циркачи, иллюзионисты... И обычный человек может прожить всю жизнь, так и не узнав всех возможностей своего тела. Что я хочу этим сказать? Только то, что наше тело, это всего лишь биологический механизм, а также и то, что сознание и тело - две совершенно разные сущности, где одна управляет другой. Причем, у тела есть свое собственное управление, автономное: это вегетативная нервная система, за счет которой работают все внутренние органы и системы организма. Но телом по-настоящему управляет именно сознание. Между ними существует связь, и, в данном случае, нужно лишь суметь отключить ее. А затем подключить к телу другую управляющую систему, внешнюю. Разумеется, сделать это очень непросто, однако мне удалось. Детали вам ни к чему, да вы, слава богу, и не поймете ничего: это сложно не только для ума полицейского. Скажу только, что химия воистину творит чудеса! Вот так. А вы говорите: вуду!
– И Нортон тихо засмеялся.

– Впрочем, - продолжал он, - мой метод можно квалифицировать и как зомбирование, ибо тела всех моих подопытных были полностью подчинены моей воле. Но, как вы уже поняли, ни к зомби, ни к вуду это не имеет никакого отношения. А теперь я скажу вам, что произойдет дальше: сейчас я сделаю себе и вам по уколу в вену, через какое-то время лягу на соседнюю кушетку, закрою глаза и погружусь во временную кому. Но пока мое тело будет лежать здесь овощем, я буду вашими глазами, вашими ушами, вашими руками и ногами. Но главное - всеми вашими ощущениями, всеми фибрами вашей души! Я узнаю самые тайные, самые глубокие ваши мысли и страхи. Я дам волю вашим запретным желаниям, и испытаю все сопутствующие этому ощущения - от восторга до ужаса. И я, в отличие от вас, буду помнить их всю свою жизнь - помнить, как свои собственные... Итак, вы уже готовы? Скажите что-нибудь, инспектор!

Но Ковальский молчал.

– Кататонический ступор. Прекрасно, можно начинать!
– Доктор, на ходу засучивая по локоть правый рукав рубашки, подошел к столу и открыл верхний ящик.

Лежа с открытыми, словно остекленевшими глазами, инспектор и был сейчас тем самым пресловутым "овощем": слепым, немым и недвижимым. Он только почувствовал укол в руку, а через какое-то время к нему внезапно вернулось зрение, но не прежнее, привычное, а ограниченное, будто вынесенное от него далеко вперед. Но говорить и двигаться он уже не мог...