Дело о самоубийцах

"Да, забыл вам сказать, инспектор...".

Теперь Ковальский слышал голос доктора не как обычно, со стороны, а будто у себя в голове. И тогда он с омерзением и ужасом понял, что это говорит "он сам"! То есть, это говорил доктор, но его, Ковальского, губами, его речевым аппаратом - воздухом, выдыхаемым из ЕГО груди!

"Вы тоже, - продолжал Нортон, - вместе со мной будете видеть, слышать и ощущать все. Но помешать моей воле, увы, не сможете.
– Нортон хихикнул.
– Ну, разве что перед смертью что-нибудь начертите ногой: этот эффект неполного контроля почему-то проявляется у всех моих подопытных. Только умоляю, выберите что-нибудь пооригинальнее, чем вудуистский символ - это ужасно пошло!... Ну что, встаем?".

Ковальский с ужасом почувствовал и увидел, что "он встает", и от этого ненадолго возникли головокружение и тошнота. Это было фантастическое ощущение: он словно очутился в темном помещении, с двумя узкими экранами во всю стену, на которых перед ним синхронно двигалось, покачиваясь, изображение кабинета доктора Нортона. Ковальский тут же вспомнил, как в детстве играл сам с собой в придуманную им игру - "шагающего робота": мальчик сильно прищуривал глаза, и представлял себя, сидящим в голове-кабине огромного шагающего робота, движениями которого он управлял. Сейчас было нечто похожее, только теперь этим роботом по имени Гарри управлял другой.

***

– Привет, Гарри!
– ласково ворковала Джобет.
– Что-то ты сегодня рано. Видно, в отпуске сильно скучал по работе?

Ковальский стоял у входа и молчаливо смотрел на секретаршу шефа.

– Какой-то ты мрачный. Салли спать не давала? Ты ее еще не выгнал?
– продолжала шутить Джо, смеясь своим мелодичным меленьким смехом.
– Ну, что молчишь, милый!

"Беги, Джо, беги отсюда! Ради бога, беги!!!", - кричал мозг Ковальского, но его губы, искривившись в жесткой усмешке, сказали нечто другое.

– Милочка, позвольте узнать, сколько вам лет?

– Что...?
– Улыбка сползла с лица девушки.
– Что с тобой, Гарри?

– Так и собираетесь тут всю жизнь просидеть, за печатной машинкой? Вам бы мужа хорошего, да детишек бы завести...

– Что... ты такое говоришь!?

– Я говорю: красивая вы девушка, а ведете себя, извиняюсь, как двадцатидоллоровая шлюшка.

– Ты-ы-ы...
– Она постепенно приходила в себя.
– Скотина!

– Да уж, он такой!
– как-то странно ответил Ковальский, а потом вдруг достал из кобуры "вальтер" 38-ого калибра. Переложив его в левую руку, он передернул затвор, посмотрел одним глазом в дуло пистолета, и медленно навел его на секретаршу.

"Перестаньте, вы, чертов маньяк! Убейте меня, а ее оставьте в покое!", - тщетно буйствовал внутри себя самого Ковальский.

– Шеф у себя?
– спросил он ровным голосом.

Джобет на дрожащих ногах медленно поднималась со стула. Лицо ее побледнело, губы дрожали.

– Г-гаррри, т-тыы ш-што-о...

– Куколка, я спрашиваю еще раз: капитан у себя?

Она молча кивнула и медленно опустилась на свое место.

– Ну и прекрасно!
– бодро сказал инспектор Ковальский, и нажал на спусковой крючок.

Выстрел отбросил секретаршу назад, но стена не дала ей упасть. Так она и осталась сидеть, уперев в стену свою милую головку, и на ее красивое бледное личико со лба стекали две темные струйки.

"Господи, Джо! О господи!!!".

А Ковальский уже открывал дверь в кабинет.

Феретти сидел за столом с открытым ртом, не понимая, что происходит: подчиненный и друг держал его на мушке!

– Что происходит Гарри? Это... это ты стрелял?
– наконец, спросил он.

– Довольно глупый вопрос, вам не кажется, капитан?
– Ковальский засмеялся и по-ковбойски сдул воображаемый дымок со ствола "вальтера".
– Глупее может быть только ответ: да, это стрелял я!

– А... в кого?
– словно подтверждая его слова, глупо улыбнулся Феретти.

– А вы позвоните своей секретарше, она в курсе, - ответил Ковальский и захохотал.

"Доктор, опустите пистолет и сейчас же уходите. Ради бога!".

– Заткнитесь, инспектор! Как бы вы "там" ни дергались, я все равно это сделаю.

– Что?
– не понял Феретти.

– Пардон, капитан, это я не вам, - ответил ему Ковальский.

Капитан, меж тем, медленно вытягивал из приоткрытого ящика стола свой штатный "кольт".

– Гарри, Гарри, послушай..., - бормотал он, пытаясь отвлечь внимание Ковальского.
– Объясни, что все это значит?

– Я увольняюсь, вот что это значит! Вы все мне до чертиков...

Они выстрелили почти одновременно: капитан стрелял навскидку, и его пуля прошла у Ковальского подмышкой, прошив одежду и лишь слегка оцарапав кожу; пуля инспектора вошла капитану в грудь, почти посредине, откинув того на спинку кресла.

– Дерьмовый вы стрелок, капитан!
– усмехнулся Ковальский.
– Надо б вам на стрельбище хоть раз в год выезжать. Впрочем, теперь это уже не важно. Не так ли?

– Гаа...рри..., - хрипел Феретти, хватая ртом воздух.

– Фенита ля комедия, капитан!
– С этими словами Ковальский подошел к столу и почти в упор выстрелил своему шефу в лицо.

"Перестань, перестань, перестань...!".

– Это вы перестаньте дергаться, инспектор! А не то я прострелю вашу правую ногу - она мне уже порядком надоела.

"Зачем все это? Лучше убейте меня! Зачем все эти смерти?!".

– Зачем? Хотите сказать, что у вас не возникало таких желаний? Но я лишь тот, кто их исполняет!

"Умоляю, перестаньте...".

Ковальский шел по коридору и методично расстреливал всех, кто попадался на пути: за его спиной лежали уже три трупа полицейских, и еще один, тяжело раненный, стонал с закрытыми глазами. После очередного выстрела затворная рама пистолета стала на упор: кончились патроны! Ковальский спокойно достал из кармана запасную обойму, но как только он вставил ее в рукоятку "вальтер", неожиданно услышал сзади выстрел. Одновременно он почувствовал сильный удар в левую лопатку, а следом резкую боль, словно туда вошел расклеенный металлический стержень. Он привалился к стене и сполз по ней на пол.

– Ковальский, брось ствол, падла!
– услышал он сзади себя, и узнал голос: это был сержант полиции Уоткинсон, который, очевидно, скрывался за косяком ближайшего входа в кабинет.

– Что ж, пришло время прощаться, Гарри!
– С этими словами Ковальский передернул затвор пистолета, переложил его из немеющей левой руки в правую, вставил ствол в рот и выстрелил.

Мозг словно прорезала яркая вспышка, оба "экрана" стали медленно угасать. Последнее, что он услышал, был нежный женский голос: "Гарри, Гарри! Милый Гарри!"...