День да ночь

– Если ты все правду говоришь, то пушка там, на месте, стоять должна. Так?

– Конечно, - отвечаю.
– Кому она такая нужна? Металлолом.

– Собирай свою команду барахольную, и тащи ее сюда.

– Зачем?
– спрашиваю.
– Она никуда не годится.

– А затем, - отвечает, - чтобы доказать, что ты правду говоришь и не оставил врагу боевое орудие.

– Там же фрицы, в деревне, как мы ее оттуда утащим?

– Нет там фрицев, - говорит.
– Выбили из оттуда.

Ему лучше знать, может, и выбили.

– Дайте машину, - прошу.
– Далеко тащить пушку на горбу. В ней больше тонны.

– За машину, - говорит, - я с тебя отдельно спрошу. А вытаскивать будешь сам, на горбу и рысью. Двигай!

Пошел я свой расчет искать. Нашел. Рассказал им про особиста с рыбьими глазами, и что придется идти пушку вытаскивать. Они, конечно, не обрадовались. Но приказ, хотя и дурацкий, выполнять надо. Так что потопали.

С километр до той деревни не дошли. Слышим: там из автоматов ударили. Потом пушка пару раз рявкнула. И тридцатьчетверка оттуда выскочила, фугует что есть мочи в нашу сторону. Мы, конечно, остановились, ждем, что дальше будет. Танк возле нас тормознул, из башни танкист высунулся.

– Вы куда, братья-славяне? Жить надоело?
– И матюгом нас, чтобы поняли, как жить хорошо.

Мы поняли. Но объясняем, что послали нас вытаскивать орудие.

– Так в деревне фрицы!
– И, чтобы было понятно, какие там фрицы засели, по ним прошелся с глубоким понятием.

– Нам сказали, что выбили их.

– И нам сказали. Послали танк вытаскивать. Кто сказал, пусть и вытаскивает.
– А уж как досталось тем, кто посылал вытаскивать... вспомнить приятно... Жалко нашего СМЕРШа там не было. Ему бы это очень полезно послушать.

– Садись, братва, на броню, - командует танкист.
– Поехали докладывать нашим придуркам. А то они, глядишь, еще кого-нибудь пошлют.

И вернулись мы. На танке, но без орудия. Побрел я опять к смершевскому капитану. Доложил, что в деревне фашисты, танкистов в свидетели привел.

Он на меня прищурился и молчит. Соображал, видно, что со мной сделать. Потом взял с подоконника ножницы, маленькие такие, подошел ко мне и давай лычки резать. Все начисто срезал и шипит, как змеюка:

– Иди и доложи своему начальству, что больше ты не сержант и не командир орудия. До конца века своего будешь рядовым. Вышел ты у меня из доверия. Значит, вышел из доверия у нашего социалистического государства. И учти, у меня помощников много, за каждым твоим шагом теперь приглядывать будут.

– Еще вызывал?
– спросил Бабочкин.

– Кто его знает, может быть, и вызывал бы еще. Только его скоро после этого куда-то перевели. На повышение.

* * *

– Провернем твою идею, - сообщил старший лейтенант.
– Устроим фрицам фейерверк.

Ракитин посмотрел на гранаты, на мотки провода.

– Два фугаса?
– спросил он.

– Считаешь мало?

– Нет, если один танк подорвем, и то хорошо. Главное - придержать их, хоть на полминуты.

– Точно, - согласился Кречетов.
– Пугнуть. Но и танк подорвать - неплохо. Кого из твоего расчета послать можно?

– Афонина, - не задержался с ответом Ракитин.
– Афонину с ракетами идти, он и фугас подорвет.

– Только его и можно?

– Почему?.. Опарина можно, Бакурского. Больше некого. Я не могу, мне огонь вести, - не оправдывался Ракитин, просто объяснял.

– Значит - Афонина. А почему не Опарина?
– В Воробейчике Кречетов был уверен, хотел быть уверенным и во втором подрывнике.

Ракитину въедливость Кречетова не понравилась. Комбат Лебедевский верил каждому слову Ракитина и никогда не переспрашивал отчего и почему. А Кречетову надо доказывать.

– Афонин сумеет танк подорвать, и вернуться.

– Почему так думаешь?

– Никогда не теряется. Соображает быстро, хорошо ориентируется...
– Получалось, чувствовал Ракитин, не особенно убедительно. А как тут докажешь? Просто надо знать Афонина. Конечно, вид у того, совсем не геройский... Когда Афонин попал к ним в расчет, Ракитин ходил к капитану Лебедевскому, просил, чтобы перевели куда-нибудь нескладного солдата. А комбат сразу разглядел Афонина. Но не отказал сержанту. Обещал, что через месяц непременно переведет. На том все и закончилось. Через месяц Ракитин не напомнил комбату о его обещании, а комбат Ракитину - о просьбе.

– А Опарин?

– Опарин танк подорвет, но может зарваться - там и останется.

– Бакурский?

– У Бакурского своя задача. Афонин, после того, как фугас взорвет, останется освещать поле ракетами. Бакурский с ручным пулеметом прикроет его от автоматчиков.

– Нормально, - согласился Кречетов.
– Убедил. Пойдем, посмотрим на местности, как оно получаться будет. Воробейчик и Афонин с нами.

* * *

Старший лейтенант остановился там, где заканчивалась траншейка, вырытый Афониным и Бакурским.

– Как?
– спросил он.
– Не близко, не далеко?

– Самое подходящее место, - заверил Хаустов.
– Дальше нельзя. Ночь. Прицельный огонь по-настоящему вести не сумеем. И ближе подпускать нельзя.

– Вы что скажете?
– повернулся Кречетов к Воробейчику и Афонину.
– Вам здесь воевать.

– Подходит, - согласился Воробейчик.
– И отойти можно по этому окопчику.

– Подходит, - подтвердил Афонин.

– Значит здесь и закладываем, - решил Кречетов.
– Провода у вас сколько метров?

– Два мотка по восемьдесят. Новый и крепкий, - доложил Воробейчик. И объяснил, - я на всякий случай, метров по двадцать прибавил.

– Восемьдесят - далековато, - сказал Афонин.

– Почему?
– провод позволяет, - Кречетову понравилось, что можно посадить подрывников подальше.

– Провод позволит - глаза не позволят, - не торопился с объяснением Афонин.

– Танк за восемьдесят метров не увидишь?

– Танк увижу. Ночью за восемьдесят метров место точно не определю.

– Почему так думаешь?

– Знаю.

– Приходилось подрывать танки ночью?

– Стрелять ночью приходилось. Охотники мы. Восемдесят метров - это на авось.

– А сколько пойдет?

– Тридцать. Это наверняка. Ну сорок...

Офицеры переглянулись. Подвывать танки за тридцать метров - такого им в голову не приходило.

– А дальше, считаешь, нельзя?
– еще раз спросил Кречетов.

– Может и получиться, а может и нет.

Кречетов посмотрел на Воробейчика.