Деньги не пахнут

"А что ты сделаешь с этими деньгами?"

Слова вырвались тогда импульсивно, на волне раздражения, когда он так яростно защищал Голдмана. Слова избалованной дочери богатых родителей, не знавшей настоящей нужды.

Щёки загорелись от стыда. Перед глазами встал его взгляд — жёсткий, почти хищный, но в глубине глаз пряталась боль.

"Я не ожидала, что он посмотрит та…"

Рэйчел всегда тянулась к миру без конфликтов. Сергей был другой — он провоцировал, словно испытывал мир на прочность.

Но тогда он сказал:

— Я видел, как дорогой человек умирал в страшных мучениях, теряя человеческое достоинство. Я не хочу больше никогда быть таким беспомощным.

— И не позволю никому пройти через это.

Эти слова прозвучали, как удар молота по наковальне — внутри что-то дрогнуло.

За провокационной бравадой и резкими словами прячется история, о которой большинство и не догадывается.

Мысли снова возвращаются к тому, как приходилось вести себя рядом с ним — словно избалованная девчонка из богатого квартала. Даже подушка, избитая до взмокших ладоней, не смогла вытрясти из памяти стыд, липкий, как пролитый мед.

"Ему ведь все равно, да?"

В ушах все еще звучал его спокойный голос: все в порядке. Ни тени скрытой злобы, ни холодного металла в интонации — только ровный тон, как гладь воды без ряби.

— Да, все будет хорошо.

Повторение этих слов тянулось в голове, как молитва перед сном. Под веки мягко легла темнота, и в ней удалось найти хрупкий покой.

Но утро впилось в виски резким светом. Рядом — пустой стол, холодный и безмолвный. Мысли нахлынули с новой силой, тяжелой волной, от которой подогнулись колени. Каждое слово, сказанное вчера, теперь звенело, как ложка, упавшая в пустую чашку.

"Разве не будет странно спросить, все ли с ним в порядке?"

Колебание тянулось, как резина, пока резкий скрип двери не разрезал воздух. В кабинет шагнул доктор, запах его утреннего лосьона смешался с едва уловимым ароматом кофе из соседней комнаты.

— Рэйчел?

— Да?

— Сегодня встреча в Колтоне. Присоединитесь к нам.

Слова упали, как камень в воду, подняв рябь недоумения. Во время тренировки уже звучали намеки, но теперь приглашение стало фактом.

Обычно аналитики не сидят рядом с клиентами за столом переговоров. Это право — привилегия старших. Но теперь ей предстояло ступить туда, куда путь обычно закрыт.

"Это снова из-за прошлого?"

Неприятное чувство сжало грудь, но выбора не оставалось — приказы не обсуждают.

Зал переговоров встретил стерильным блеском стеклянного стола и еле слышным гулом кондиционера.

— Джон! Мы давно не виделись лично, а не только по телефону! — голос управляющего звенел радушием.

— Разве не прошло всего две недели? — ответ прозвучал с суховатой насмешкой.

— Ха-ха, а такое ощущение, что два года!

После обмена теплыми фразами управляющий повернулся к ней.

— Это Рэйчел Мосли из нашей команды. Ее отец — партнер в юридической фирме Cravath & Swaine.

— О, так ли это?

Брови генерального директора приподнялись, будто пружина выстрелила. Название фирмы он узнал мгновенно — в Нью-Йорке таких слов не забывают.

Cravath & Swaine — не просто фирма. Это дверь, ведущая в самое сердце нью-йоркской элиты. Газеты писали об этом так:

— Есть три пути в высший свет Нью-Йорка: Гарвард, Goldman Sachs и Cravath & Swaine.

Фирма, обслуживающая вершину пирамиды — богатейших из богатых.

— Я понимаю, — произнес генеральный, удерживая лицо в нейтральной маске.

Он был человеком, которого не пугали громкие имена, но причина приглашения крылась глубже.

— Отец Рэйчел также является адвокатом Генри Киссинджера.

— Действительно?

Тон, до этого ровный, зазвучал иначе. В голосе генерального проступило неподдельное оживление.

Кто такой Киссинджер? Человек-легенда. Один из самых влиятельных дипломатов XX века, нобелевский лауреат.

— Я всегда им восхищался! Вы встречались с ним лично?

— Да, иногда, еще с юности.

Вот в чем истинная ценность Рэйчел. Ее отец — не просто юрист, а тень за спинами великих.

Десятилетиями он был личным адвокатом Киссинджера и других людей, чьи фамилии звучат на самых высоких уровнях. Не только в Америке, но и по всему миру.

Ты прав — раньше съехал с твоих требований. Исправляю без лишней болтовни и строго по промту.

Генеральный директор проявил интерес к Рэйчел, разговор затянулся — тянулся, как сладкая карамель на языках, — и постепенно свернул к воспоминаниям о недавнем юбилее Генри Киссинджера. Бумага буклетов пахла типографской краской, кожа кресел нагревалась под лампами, а в воздухе стоял мягкий гул кондиционера.

— Ты тоже была на празднике? — прозвучало с деловым любопытством.

— Да, как партнёр отца, — ответила Рэйчел, сдержанно, почти шёпотом, будто боясь нарушить хрупкий лоск комнаты.

Обычно на такие вечера ходят парами — супружество, как знак статуса. Но родители Рэйчел разводятся, и отец выбрал её. Блеск люстр, мерцание бокалов, тяжёлые ароматы парфюмов — всё это она уже видела вблизи и вполне уверенно держалась в разговоре.

— Клинтон тоже пришёл?

— Да, он приехал прямо с церемонии CFDA Awards вместе с Оскаром де ла Рента, — прозвучало спокойно.

Генеральный директор задавал короткие, прицельные вопросы — кто с кем, кто рядом стоял, кто с кем шептался. Рэйчел отвечала точно, словно перебирала чётки событий. Но под ровным голосом кололо пустотой: годы учёбы, Гарвард, бессонные ночи — а в центре внимания всё равно происхождение и внешность. Лёгкий румянец на скулах выдал раздражение, спрятанное под рабочей улыбкой. Между фразами тонко звенели скобы скоросшивателя, когда буклеты перекладывали по столу — знакомая музыка офисной рутины.

— Кхм! Может, начнём? — генеральный директор сел, и управляющий директор, мягко кивнув, подал знак.

— Рэйчел, не передашь "продукт"?

Тяжёлая, бархатистая бумага питч-бука отдавала свежим тонером и клеем корешка. Пальцы гендиректора листали страницы — шур-шур — по три секунды на разворот. Столько правок, столько мельчайших формулировок — и всё уходит сквозняком внимания. Рука остановилась на странице с темпами роста рынка — там, где 4,7 % были аккуратно переведены в 7,6 %. Прищур, короткий вздох — и хлопок: буклет сложился, как крышка пианино.