Деревня на перепутье

Года стояла у шалаша, пока его не поглотил туман. Потом взглянула на сенный шалаш, будто на надгробие, и ушла.

В субботу в школе был вечер. Она надела лучшее свое платье и целый вечер безумствовала, не пропуская ни одного танца. Парни ловили ее восхищенными взглядами, наперебой приглашали, а она танцевала с каждым, каждому щедро улыбалась, беззаботной улыбкой отвечала на остроты каждого. Но больше всего она танцевала с молодым лепгиряйским учителем. В полночь они вдвоем ушли домой. Мартинас стоял на лестнице и глядел им вслед. Она обернулась через плечо и улыбнулась ему как проходящему поезду.

Она пыталась читать книгу дальше, но не могла. Швырнула ее на пол. В окно било солнце, наполняя комнатку ослепительным светом и простором. Годе почудилось, что комнатка никогда не была такой тесной и мрачной, как сейчас. Как будто кто-то в шутку запер ее в деревянный ящик, но потом забыл и ушел. «Спасите! Спасите!» Она вскочила и стала торопливо одеваться. Сама понимала: это бессмысленно, ничего не изменит, но не могла устоять перед соблазном. Через минуту она уже шла по деревне. Во дворе кузни трое мужиков натягивали на колесо железную шину. Она поздоровалась и каждого оделила улыбкой. Три взгляда следили за ней, пока она не исчезла. Перед развилкой она встретила сани, груженные камнем. Ее догоняли вторые сани — порожняком. В обоих сидело по мужику. И те пялились на нее, оглядываясь, пока шея не устала. В молочном пункте магнитофон ревел любимую ее песню. Там сидел этот отполированный красавец и тоже следил за ней ошалелым взглядом. Мужчины… Только захотеть — и каждый побежит за ней, как теленок за ведром пойла. Но не Арвидас…

У двора Круминиса она остановилась, прибралась, как будто от того, какое впечатление сложится о ней у той, зависит ее судьба, и направилась к телятнику. Она чувствовала себя как перед экзаменом, когда была неуверена в своих знаниях.

Поначалу ей показалось, что в телятнике никого нет. Минутку она постояла в полумраке, осматривая загородки, в которых темнели спины животных. Телята, сунув морды в корыта, чмокали, толкались, из дальнего конца доносилось жалобное мычание. «Вот в какую дыру он хотел меня сунуть!» — подумала она и улыбнулась. Но его предложение теперь ей уже не казалось смешным.

И неожиданно Года увидела ее. Женщина выросла как из-под земли. Она шла по проходу между загородками с ведром в руке. За ней по пятам бежал мальчик и мычал по-телячьи. Женщина была в лыжных штанах, в толстой кофте домашней вязки; на голове сидела мужская ушанка с поднятыми наушниками. Шла она чуть вразвалку, как и многие деревенские женщины, которых не щадит физический труд. Правда, нельзя было сказать, что она некрасива, плохо сложена, особенно прекрасны были большие темные глаза. Но красива она была настолько, чтоб не быть уродливой, а глаза… Неужели он из-за одних глаз?..

Года широко улыбнулась. Женщина смотрела на нее, удивленная и смущенная, а Года все улыбалась. «Неужели из-за одних глаз?»

Ева еще больше смутилась, не зная, что и думать о странной гостье.

— Я зашла посмотреть на ваших телят, — сказала Года.

— Вот как! — Ева несмело улыбнулась. — Вы, наверное, учительница?

Года ничего не ответила. «Пускай думает так, если ей нравится».

Где-то в конце телятника снова раздалось тоскливое мычание.

— Простите, — сказала Ева, поворачиваясь, чтобы уходить. — У меня тут один очень неспособный ученик — никак не научится пить без пальца. Слышите, зовет? Не хотите посмотреть?

— Охотно.

Года прошла вслед за Евой. Впереди мелькали тяжелые, облипшие навозом резиновые сапоги, бежал мальчик, уцепившись за материнскую руку. «Неужели одни глаза? — машинально нашептывал на ухо голос. — Неужели одни глаза?..» Но Года больше не смеялась. И не улыбалась. Ей вдруг показалось, будто она засунула руку в чужой карман.

Они остановились у маленького закута, в котором мычал «неспособный ученик». Ева забралась в закут. Теленок кинулся к ведру, сунул голову. Но снова отпрянул и стал тыкаться мордой в бедро Еве.

— Ой, какой же ты дурачок, — рассмеялась женщина. — Ну перестань же, глупышка. Иди сюда. Попробуй еще раз.

Но теленок только кружился и нетерпеливо мычал. Ева присела и, придерживая одной рукой на колене ведро, вторую сунула в молоко и поплескала.

— Му-му-му…

— Му-му-му… — повторял за матерью мальчик.

— Как звать? — спросила Года.

— Арвидас.

— Да…

Теленок наконец-то сунул морду в ведро. На поверхности молока маняще мелькали покрасневшие кончики пальцев. Теленок схватил один палец и жадно стал сосать, вместе с воздухом втягивая молоко. От удовольствия вертел хвостом, мотал головой и вдруг с такой силой ткнулся мордой в ведро, что Ева, не выдержав равновесия, едва не упала. Остаток молока выплеснулся на одежду.

Мальчик, сунув нос в щель меж досок, весело галдел: ему удалось поймать теленка за хвост.

— Видите, какая у нас работа, — сказала Ева, вытирая ладонь, вымазанную в свежем навозе.

— Вы очень старательная…

— Коли взялась за дело, надо его сделать.

Года подошла к мальчику и погладила по щеке. Она хотела сказать Еве что-то приятное.

— Замечательный мальчик, — сказала она, ласково улыбаясь ребенку. — И конечно, хороший. Слушается маму, не шалит… Ведь так, миленький?

Но ребенок, не дослушав ее до конца, помчался по проходу меж загородок. Мать тоже ушла. Порожнее ведро недружелюбно позванивало в ее руке.

И Года пошла. Пошла по деревне, раздавая улыбки и взгляды. Миловидная, манящая, неприступная. А за ней следили глаза. Много глаз: тоскующих, обманутых, равнодушных. Но она их не замечала. Она видела только одни глаза — темные, большие. Красивые, открытые, ничего не подозревающие глаза. И маленького симпатичного мальчугана. Его мальчика. «Вечером она возвращается из этого грязного хлева домой. Муж обнимает ее, и, наверное, это ее единственное утешение…»

Вечером Года заглянула в читальню. За столом сидело человек десять, в основном молодые. Тадас читал вслух газету, но никто не слушал. Кто листал иллюстрированный журнал, кто играл в шашки, а кто, прижавшись к своей девушке, тихо перешептывался с ней и пожимал ей руку под столом. Посетителей сегодня было больше обычного. Дело в том, что многих приманила сюда новая лампа, примусная, которая будто солнце сверкала под потолком.

— Ну и свет! — подивился Кляме Истребок, ввалившись вслед за Годой. — Просто глаза шпарит.

Тадас отложил газету, решив использовать живое агитационное слово.

— Через несколько лет, когда будет создана единая энергетическая система, в каждой деревенской избе будет гореть такой свет, — сказал он.

— Вот мерзость! — ужаснулся Истребок. — Ведь тогда все как один ослепнем, ядрена палка!

— Темнота! — возмутился Симас Гоялис.

Тадас пытался продолжить политбеседу, но Кляме Истребок запустил несколько хлестких словечек, рассмешил всех, и никто уже не обращал внимания на заведующего читальней. Поднялась возня, смех, перестрелка репликами. Каждый как мог изощрялся в остроумии. Наконец несколько парней закурили, и читальня вдруг стала похожа на кабак.