Деревня на перепутье
Шрифт:
Арвидас с Григасом, ошеломленные таким обвинением, разинув рот, уставились друг на друга.
— Этого в жалобе нет, — продолжал Юренас, чуть успокоившись. — Но не пробуйте отвертеться — мне все известно. Антанас Григас, секретарь колхозной парторганизации! За Толейкиса головой ручаешься, а скажи, ты знаешь, что он наговорил крестьянам во дворе Лапинаса? Молчишь? Вот видишь… А на выводы скорехонек. Толейкис пытался внушить крестьянам подрывные идеи. Мол, надо было самим справиться с Барюнасом, а не ждать, пока райком сделает выводы. Вы понимаете, куда ведет такая философия?
— Не знаю… — промямлил Григас. Буйные пшеничные брови подрагивали от волнения. — Мало я начитан и вообще… Но по-житейски если посмотреть, что людям делать-то, коли плохой председатель, а райком его не меняет?.. Ведь пчела и та свой дом защищает, чтоб ее туда…
— Пчела!
Григас виновато молчал.
— Ничего себе секретарь парторганизации!.. Так вот что, когда прочитаешь, а я тебя обязываю прочитать — тогда поймешь, что подрывные речи Толейкиса надо расценивать как попытку поставить инициативу масс над партийным руководством. Теперь признаете, какую грубую политическую ошибку вы сделали, товарищ Толейкис?
— Нет, не признаю. — Арвидас с нескрываемой враждебностью взглянул на Юренаса. — Я ошибаюсь, как каждый человек, какой бы пост он ни занимал, но в данном случае правда на моей стороне. Вы хотите, чтоб все, вместо того чтобы мыслить, слепо подчинялись директивам сверху, а я думаю — каждый имеет право их обсудить, подумать, как лучше их приспособить к данным условиям, а при необходимости, может, и отвергнуть. Ведь вышестоящие тоже люди, а не боги, и они могут ошибиться…
— Жизнь меняет труд, уважаемый Арвидас, а не пустая болтовня. Работайте! Добросовестно, преданно, как честный коммунист, и не суйтесь туда, куда вам не положено. — Юренас нервным движением рванул ящик стола и вытащил пачку папирос. Курильщик он был никудышный, дымил только после рюмки (а это случалось не чаще, чем раз в несколько месяцев) или разнервничавшись. — Вы — председатель колхоза и в первую голову заботьтесь о своей Лепгиряй, а не болейте чужими болезнями. Будут еще вопросы? Но только деловые…
— Будут. Есть не вопрос, а замечание. Не знаю только, покажется ли оно вам деловым… — Арвидас скупо, но не скрывая своего возмущения, рассказал о встрече с Барюнасом и Быстроходовым у пивовара.
Юренас долго молчал. Потом, швырнув недокуренную папиросу в пепельницу, взял со стола блокнот и, уже стоя, что-то черкнул.
— Завтра же вызову Быстроходова. Видно, ему одного выговора мало…
— Быстроходова надо исключить из партии, — жестко заметил Арвидас.
Юренас забрал из пепельницы папиросу, затянулся и подавился дымом.
— Исключить! А доказательства где? — закричал он, вытирая ладонью проступившие слезы. — Пока прокуратура не сцапала — у нас нет к этому оснований. Самое большое, что мы можем, — закатить выговор за пьянство в подпольных притонах. — Юренас резко повернулся к Арвидасу, потом к Григасу. В глазах загорелись злорадные огоньки. — Но и вы, оказывается, любители подобных местечек… Ах да — искали Шилейку… Почему не в ресторане, не в закусочной, а в какой-то дыре? Позорный факт — коммунисты у частного кабатчика! Вместо того чтобы помогать органам в выявлении преступников, сидят с ними за одним столом, пьют из одного стакана… Преступное равнодушие!
— Мы зашли случайно, увидев грузовик своего колхоза, секретарь, — оправдывался Григас. — Знал бы, где упасть, соломки подостлал.
— На эту тему мы еще потолкуем, уважаемые. — Юренас снова пометил что-то в блокноте. — Будут еще вопросы?
— Для Лепгиряй надо дополнительно выделить стройматериалы, — сказал Арвидас. — Строим коровник, в середине лета начнем возводить свинарник. Кое-кто из колхозников собирается перебраться в новый поселок. Кроме того, нужен материал на ремонт изб. Мы должны помочь людям, если не хотим, чтобы случилось, как с Шилейкой.
— Постараюсь, сделаю все от меня зависящее, но больших надежд на меня не возлагайте. Страна строится великаньими темпами. Просителей — миллионы, а мешок дающего хоть и просторен, но ведь не без дна. А что касается ремонта индивидуальных домов, то мы придерживаемся такого принципа: никому стройматериалов не давать. Это подстегнет колхозников поскорее перебраться в центральные поселки.
— Не думаю. Из-за бревна-другого или двух досок человек не будет переезжать в новый поселок. Если мы не дадим, найдется другой, кто даст.
— Вот-вот, — поддержал Григас. — Одна лиса из норы, другая в нору. Через это и заводятся всякие паразиты, сами им дорожку торим.
— Я повторяю: таков наш принцип, руководства райкома. — Юренас запихал окурок в пепельницу и зевнул. — Мы не рекомендуем расходовать стройматериалы на ремонт изб колхозников, а вы поступайте,
как вам угодно. Если же не хватит материалов на строительство общественных зданий, пеняйте на себя, уважаемые. Ясно?— Ясно, — насмешливо ответил Арвидас.
Юренас притворился, что не заметил иронии.
— Я вызвал вас, чтобы обратить ваше внимание на некоторые моменты в вашей работе. Имеются недочеты, и довольно крупные недочеты, товарищи. Арвидас Толейкис, и ты, Григас, — Юренас повысил голос, — вы в плену нездоровых настроений. Вам есть над чем призадуматься. Вот и призадумайтесь, уважаемые. И пускай вам не кажется, что я намерен душить инициативу, навязывать свою волю. Отнюдь! Хозяйничайте, как считаете нужным, но чтоб у меня был годовой план! По молоку, мясу, зерну. Ясно? Запомните — Вилимас выполнял производственные планы. А вы перевыполните, я уверен, что перевыполните, поскольку, как вижу, вы нашли ключ ко всем победам. — В последних словах прозвучала явная ирония. — Но знайте, если окажется, что этот ключ — никуда не годная ржавая железка, не ждите от райкома никаких поблажек. Ни малейших!
IV
После ухода Арвидаса Года вернулась в свою комнату и долго сидела там, ничего не делая. Где-то в уголке сада оставались прошлогодние листья. Ворвался сильный вихрь ветра и все вымел. На деревьях еще нет почек. Голые сучья хватают грязное небо, будто нищие руку своего благодетеля. Унылая ледяная пустота…
Цель… Он сказал: «Надо иметь цель». Она никогда об этом не задумывалась. Никогда! Она попросту солгала ему — сама не зная почему. Он такой сильный, уверенный, он знает свое место в жизни и, без сомнения, счастлив. Такие люди должны быть счастливы. Она сразу прониклась к нему неясным уважением, смешанным с завистью и ощущением бессилия. Ей надо было оправдаться, защитить себя. И она ударила: вот кто виноват в том, что я такая! А если начистоту, то она никогда не ломала голову над какими-то идеями. Жизнь для нее представлялась шаром с двумя полюсами — «занимательно» и «скучно». Она поселилась на первом из полюсов и без стеснения пользовалась всеми удовольствиями, перепадающими на ее долю. Но иногда шар опрокидывался, и она вдруг оказывалась на противоположном полюсе. Ею овладевала скука. Что-то тяжкое, скользкое опускалось на дно души, копошилось там, а она бессильно улыбалась и смотрела, как всплывают осадки прошлого. Она вспоминала героев прочитанных книг, в которых была влюблена, и живых, реальных мужчин, которые ее любили. А ведь все могло быть иначе. Даже после того, как судьба захлопнула перед ней дверь в город. Если бы кто-нибудь протянул ей руку, позволил бы прижаться к сильному плечу. А ведь была такая рука. Не протянул… Но нет! Она не винит Мартинаса. Не может винить. Ведь до него был еще другой «он». Первый. Один из тех мальчиков, которые с шестого класса стали посылать ей любовные записки. Ранней весной они бегали в березовую рощу и пили холодный сладковатый сок. Потом настала еще одна весна. Старик, который квасил березовицу, успел умереть. Березы стояли бодрые, веселые. А среди них, подняв к солнцу набухшие почками ветви, раскинулась дикая вишня. Они отрывали зубами янтарные леденцы смолы с ее кривого ствола. И с той поры на всю жизнь в памяти осталась кривая вишня и сладковатый вкус вишневой смолы.
В июне был выпускной бал. Его путь лежал в большой город, ее — обратно в деревню. Но оба они верили, что им по пути. Нет, не долго им мучаться на расстоянии. Как только он найдет работу и жилье, птицей прилетит за ней.
Целую ночь шумели над их головами березы в белоснежных сорочках. Сквозь ветви с неба капали звезды, чудились золотые башни Вильнюса. Потом заря посыпала небо пеплом, и они вернулись домой, повзрослев на десять лет.
Осенью он уехал учиться. Стали приходить письма. Вначале каждую неделю, потом — раз в две, каждый месяц. Исписался. На летние каникулы он не вернулся домой: уехал куда-то на юг с туристической студенческой группой. Оттуда она получила несколько открыток с видами Кавказа. В ее комнату ворвались усыпляющий шум моря и снежные горы. Запахло золотистой кожицей мандаринов, виноградом, лавровыми рощами, кипарисами. По десять раз в день она разглядывала виды незнакомого края, гадала, где он сейчас, что он делает, и душу охватывали неуверенность и предчувствие приближающейся беды. А перед Новым годом пришло еще одно письмо. Последнее. Он не посмел это сказать прямо, но она поняла, что голубоглазый паренек из березовой рощи заблудился среди золотых башен; никакие чары не вырвут его из пасти каменного дракона и не вернут его суженой.