Деревянные кресты

Этотъ долгій крикъ всмъ намъ вонзился въ сердце, какъ гвоздь. И вдругъ среди жуткаго хрипа, который слушалъ цлый полкъ, охваченный ужасомъ, прозвучали слова, прощальная мольба: „Попросите прощенія за меня“…

Онъ бросился на землю, чтобы подольше не умирать, и его, неподвижнаго, кричащаго, потащили за руки къ столбу. До самаго конца онъ кричалъ. Слышалось: „мои малютки“… Его раздирающее душу рыданіе среди общаго молчанія было потрясающе, и у дрожащихъ солдатъ была лишь одна мысль, одно желаніе: „О, скорй… скорй… кончайте. Пусть стрляютъ, пусть онъ замолчитъ…“

Трагическій трескъ залпа. Еще выстрлъ, одиночный, послдній, которымъ пристрливаютъ. Кончено…

Затмъ намъ пришлось дефилировать передъ его трупомъ. Музыка начала играть „Умереть за отечество“, и роты проходили одна за другой неувреннымъ шагомъ.

Бертье стиснулъ зубы, чтобы не видно было его трясущагося подбородка.

Когда онъ скомандовалъ: „Впередъ!“ Вьеблэ, плакавшій навзрыдъ, какъ ребенокъ, вышелъ изъ рядовъ, бросилъ винтовку и упалъ въ нервномъ припадк.

Проходя мимо столба, вс отворачивались. Мы не смли взглянуть даже другъ на друга, блдные, съ ввалившимися глазами, какъ будто мы только-что совершили подлое дло.

Вотъ свиной хлвъ, въ которомъ онъ провелъ послднюю ночь, такой низкій, что онъ могъ стоять тамъ только на колняхъ. Онъ, вроятно, слышалъ, какъ роты спускались мрнымъ шагомъ по дорог къ мсту сбора. Понялъ ли онъ?

Его судили вчера вечеромъ въ танцевальной зал „Почтоваго кафэ“. Тамъ еще оставались со времени нашего послдняго концерта сосновыя втки, трехцвтныя бумажныя гирлянды и на эстрад большой плакать, разрисованный музыкантами: „Не волноваться и не прерывать“. Защищалъ его по назначенію какой-то маленькій капралъ, жалкій, смущенный. Когда онъ стоялъ одинъ на сцен и руки его безпомощно болтались, казалось, что онъ сейчасъ запоетъ, и представитель правительства смялся, прикрывшись рукой въ перчатк.

— Ты знаешь, что онъ сдлалъ?

— Прошлой ночью, посл наступленія, его назначили въ патруль. Такъ какъ онъ и наканун былъ въ патрул, то онъ отказался идти. Вотъ и все…

— Ты его зналъ?

— Да, онъ былъ изъ Коттвиля. У него было двое маленькихъ дтей.

Двое малютокъ ростомъ не выше его столба…

X НАСТУПАЮЩАЯ АРМІЯ

Шумла и бурлила въ темнот большая дорога, будто галлерея рудника, когда въ часъ подъема наверхъ внезапно потушатъ вс огни. Толпы не видно было, но чувствовалось, какъ она живетъ и движется въ этой черной, какъ чернила, ночи, и каждый отрядъ прокладывалъ себ дорогу, и среди суматохи слышался топотъ, гулъ голосовъ, скрипъ колесъ, ржаніе лошадей, ругательства, — все это смшивалось, сливалось, какъ сливались въ густой темнот поля, дорога и люди.

Однако, во всей этой суматох былъ порядокъ. Ополченцы направлялись въ тылъ, наши полки шли на позиціи, повозки, грузовики держались своего направленія; роты вплотную шли навстрчу другъ другу, отходили къ откосамъ, чтобы дать дорогу мотоциклистамъ: „Право держись! Право!“ Артиллерійскія лошади обдавали насъ своимъ дыханьемъ, огромныя колеса грузовиковъ задвали за башмаки, и среди этого людского гула, грохота, безконечнаго топота ногъ колонны наступающей арміи медленно подвигались впередъ.

Сгрудившись вдоль канавы, остановившіеся полки смотрли, какъ мы проходили.

Люди вытягивали шеи, какъ бы разыскивая кого-то въ этомъ черномъ поток. Нкоторые валялись въ трав; тамъ виднлись то блый подсумокъ, то красный огонекъ папиросы. Мы перекликались съ ними:

— Какой полкъ?

— Будетъ ли еще деревня до окоповъ?

— Откуда вы пришли?

Шли, задерживаясь, неровнымъ шагомъ, отъ котораго подкашивались ноги.

Иногда останавливались, такъ какъ дорога была загромождена; въ темнот слышно было, какъ звякаютъ цпочки мундштуковъ у вставшихъ на дыбы лошадей, и ругаются артиллеристы. Люди хватали насъ за руки.

— Это вы будете наступать? Арабы уже тамъ. Ахъ, если бы вы знали, какая тамъ масса пушекъ…

Фуйяръ, идя рядомъ со мной, отвчалъ на это ворчаньемъ:

— А у бошей нть пушекъ, нть? Старые болтуны. Не могу спокойно слышать этого.

Когда колонна двинулась дальше, пробираясь между двумя рядами артиллерійскихъ повозокъ и лошадей съ пной у рта, онъ схватилъ обими руками одну изъ лошадей за хвостъ и рзко дернулъ. Тяжелый крупъ животнаго даже не шевельнулся.

— Что же, не уметъ она брыкаться, твоя старая кляча, — крикнулъ онъ возниц, возсдавшему на своемъ мст. — Хоть бы переломила она мн ногу, чортъ возьми!

Между нашими рядами шелъ мулъ пулеметной команды съ зарядными ящиками на спин, и Фуйяръ плелся за нимъ въ надежд, что онъ его лягнетъ, и, чтобы раздразнить его, онъ принялся дергать его за хвостъ, какъ за шнурокъ звонка. Отупвъ, какъ люди, мулъ не обращалъ никакого вниманія.

— Ты съ ума сошелъ! — сказалъ Гамель. — А если онъ тебя ударитъ копытомъ въ животъ?

— Наплевать… Заболю и не придется наступать.

Жильберъ шелъ сзади него и шутя какъ бы цитировалъ приказъ по арміи:

— „Всегда проявлялъ храбрость и иниціативу, показывая товарищамъ примръ несравненнаго геройства.“

Фуйяръ обернулся:

— Н…ь мн на тебя… Занимайся свой за…

Бреваль, сгибаясь подъ сумкой, прошепталъ: — Храбрости хватаетъ только на руготню… Животныя, глупе лошадей…

Едва можно было различить очертанія деревьевъ, такъ темна была ночь, я вдали у нашихъ позицій, гд грохотали наши пушки, не было видно ни единаго отблеска на нависшемъ неб. За этой большой темной стной разыгрывалось невидимое сраженіе, и по дорогамъ, набухшимъ, какъ артеріи, къ нему притекала новая кровь.

На минуту колонна затопталась на мст: „Держись лвй!“ — кричали передъ нами. Черная масса преградила дорогу: дв лошади съ длинными вытянутыми ногами, опрокинутая повозка и трупы, скорбныя очертанія которыхъ угадывались подъ накинутой на нихъ палаткой. Отъ этой груды шелъ приторный и теплый запахъ. Ополченцы поспшно наполняли широкую яму, вырытую снарядомъ.

Одинъ изъ ополченцевъ не работалъ. Онъ всталъ на камень и, нагнувшись, разглядывая сверху нашъ людской потокъ, кричалъ:

— Байель Эмиль, пятой роты… Это не пятая рота идетъ? — Эмиль! Эмиль!.. Вы не знаете Байеля, это мой сынъ. Эй! Эмиль!

Колонна, усталая, темная, непроницаемая проходила мимо него.

Никто не отвчалъ. На ходу оборачивались и смотрли на старика.

За нами раздавался еще его голосъ:

— Эмиль… Вы не знаете Байеля, пятой роты?

Еще бы не знать, конечно, мы знали его… Бдный мальчикъ!

* * *

Былъ праздникъ, и солдаты, столпившись по обимъ сторонамъ улицы, смотрли на проходившихъ полногрудыхъ, съ лоснящимися щеками, двушекъ, въ яркихъ кофточкахъ, которыя смялись и громко говорили, стараясь походить на парижанокъ. Жадными глазами провожали он ихъ, и выразительными комплиментами привтствовали самыхъ красивыхъ.