Деревянные кресты

Наиболе усталые заснули. Остальные, собравшись небольшими группами, бесдовали съ шофферами и автомобильной командой. Говорили вс разомъ, лихорадочно, несвязно длясь своими, еще живыми, впечатлніями, желая, казалось, сбросить съ себя бремя слишкомъ тяжелыхъ воспоминаній. Автомобилисты, боле взволнованные, чмъ мы сами, слушали и давали намъ объясненія по поводу сраженія, о которомъ мы ничего не знали, такъ какъ только они читали газеты.

— Чортъ возьми, вотъ идетъ Морашъ…

Мы не видли его уже десять дней, съ того самаго утра, когда началось наступленіе. Онъ ни на минуту не вылзалъ изъ перваго попавшагося ему вонючаго подвала, который онъ занялъ, какъ постъ для командованія, и онъ вышелъ теперь оттуда съ выцвтшимъ лицомъ, съ безкровными губами, съ прищуренными глазами.

Покрикивая, собиралъ онъ роту — теперь это была его рота, такъ какъ Крюше былъ убитъ — и грубо будилъ спящихъ, тыча въ нихъ концомъ тросточки.

— Ну, лнтяи, я скомандовалъ; ружья на плечо, — кричалъ онъ передъ самымъ носомъ маленькаго Брука, который вставалъ пошатываясь, съ заспанными глазами.

Съ проклятіями и ругательствами стали снаряжаться. Затмъ услись на грузовики. Вс размстились сразу, сложили сумки на дно грузовиковъ, и можно было еще свободно сидть, раскинуться и устраиваться поудобне.

— Они должны были это предвидть, — сказалъ, пожимая плечами, шофферъ, стоя на колняхъ на своемъ сидньи и глядя на насъ. — Они заказали какъ разъ столько грузовиковъ, чтобы можно было привезти васъ всхъ, а васъ уже не такъ много теперь, не правда ли…

Тогда только мы замтили пустыя мста. Сколькихъ не хватало… Мн казалось, что я еще вижу длиннаго Ламбера, старающагося шутить, старика Гамеля, курившаго трубку въ своемъ уголк, и Фуйяра, который услся сзади, спустилъ ноги и при каждой встряск говорилъ:

— Если бы только мн удалось свалиться и сломать себ шею.

Грузовики тронулись, поднимая густыя облака пыли, которая осдала на рсницахъ, на усахъ и на бородахъ шофферовъ, какъ блая пудра. Усталые, измученные отъ жары, одурманенные плохимъ виномъ, мы полудремали, не въ силахъ уснуть, такъ какъ насъ слишкомъ трясло. Только Брукъ сейчасъ же началъ храпть, лежа на спин, и его голова съ желтыми, какъ солома, волосами подскакивала на сумк.

Изъ грузовиковъ обмнивались знаками, криками съ жителями деревень, и вспотвшія двушки въ рубашкахъ съ вырзомъ на груди посылали намъ поцлуи.

Мы удалялись отъ войны; въ окнахъ были стекла, на крышахъ — черепицы. Вдругъ грузовики запрыгали по мостовой, и тотчасъ изъ переднихъ грузовиковъ послышались крики. Вс головы высунулись изъ-подъ брезентоваго навса, вс тла свсились назадъ, и вотъ изъ всхъ грузовиковъ раздались бшеные привтственные клики: сказочное видніе, двойное чудо — мы увидли желзную дорогу, настоящую желзную дорогу, съ настоящими вагонами для штатскихъ, и на перрон вокзала женщину въ городскомъ наряд.

За желзнодорожнымъ перездомъ мы попали въ маленькій городокъ, съ магазинами, тротуарами, женщинами, кофейнями; отуплые, ослпленные, мы смотрли на все, какъ дикари, и безъ устали радостно горланили.

Въ одномъ, украшенномъ цвтами, окн показалась красивая блокурая головка — вс головки, мелькнувшія на мгновенье, красивы — и мы привтствовали ее длительнымъ возгласомъ, а она высунулась изъ окна и, когда вихрь уже пронесся, еще долго прислушивалась, наклонясь, къ крикамъ, замиравшимъ въ пыльной дали.

Грузовики все катились, и никто не жаловался на слишкомъ долгую дорогу. Хотлось, чтобы между нами и войной было какъ можно больше деревень, полей, километровъ. Тмъ лучше, не слышно будетъ больше пушекъ. Мы завидовали счастливымъ деревнямъ, мелькавшимъ между деревьями, завидовали фермамъ съ красными черепицами — для насъ это были только мста постоя.

Подъ брезентовыми навсами становилось слишкомъ жарко, солнце палило прямо на нихъ. Утомленные, мы перестали горланить, намъ хотлось поспать… Наконецъ, грузовики замедлили ходъ и затмъ остановились.

Ноги ныли, голова отяжелла, тло было разбито. Ворча, подвязывали сумки, которыя никогда не казались такими тяжелыми.

Почему насъ не высадили въ самой деревн?.. Видно, что они не знаютъ, что такое усталость, они-то не устали…

Нкоторые, сойдя съ грузовика, тотчасъ повалились на траву. Другіе шли прихрамывая, такъ какъ ноги наши вспухли въ затвердвшихъ башмакахъ, которые мы не снимали втеченіе двухъ недль. Они опирались на ружья, прислонялись къ деревьямъ, и никакое усиліе воли не могло бы уже заставить выпрямиться эту кучу забрызганныхъ грязью хромающихъ людей.

Бурланъ подъхалъ на своемъ низкомъ велосипед и окликнулъ меня:

— Жакъ!.. Мы пройдемъ по деревн церемоніальнымъ маршемъ, съ оркестромъ впереди. Генералъ на площади.

Съ откоса, гд лежали солдаты, приподнялись возмущенныя лица; нкоторые, прихрамывая, подошли къ намъ.

— Какъ? Парадъ, теперь? Что они издваются надъ нами? Мало мы и безъ того измучились?

— Нтъ, генералъ хочетъ сосчитать тхъ, которыхъ онъ еще не усплъ убить…

— Ну, я не пойду, пусть Морашъ оретъ…

Громче всхъ кричалъ Сюльфаръ:

— Они годны только на то, чтобы гарцовать… Въ окопахъ ихъ не видно…

— Длать смотръ посл всего, что мы вытерпли, это преступленіе, — солидно высказался Лемуанъ. — Не слдовало бы идти.

Въ это время подъхалъ автомобиль, и изъ него вышелъ Бертье. Его грязная шинель затвердла и топорщилась отъ грязи; за стеклами пенснэ видны были впавшіе глаза, онъ шелъ, еле передвигая ноги. Онъ, видимо, едва держался на нихъ.

— Довольно съ насъ, господинъ лейтенантъ, — заявилъ Сюльфаръ съ твердымъ достоинствомъ свободнаго человка. — Мы не въ состояніи маршировать передъ зваками.

— Очень можетъ быть, но тамъ генералъ, — мягко отвтилъ Бертье. — Ну, друзья мои, ружья на плечо… Тамъ стоитъ батальонъ новобранцевъ, надо имъ показать, что мы не полкъ молодыхъ двицъ.

Солдаты, хоть и ворчали, но стали надвать снаряженіе.

— Направо, по четыре въ рядъ!

На дорог уже строился оркестръ, и развертывали знамя.

— Впередъ!.. Маршъ!

Полкъ тронулся. Во глав шелъ оркестръ и игралъ полковой маршъ. Сначала шли тяжело, но потомъ ритмъ становился все отчетливе, и ноги начали ступать регулярнымъ шагомъ. Маршировали манекены изъ грязи, въ грязныхъ башмакахъ, въ грязныхъ шинеляхъ, съ грязными ремнями и съ фляжками, похожими на большіе куски глины.

Легко раненые не вышли изъ рядовъ, но они не казались блдне, истощенне другихъ. У всхъ подъ шлемами былъ одинъ и тотъ же кошмарный обликъ — процессія привидній.

У прифронтовыхъ крестьянъ сердца очерствли, и, посл столькихъ ужасовъ, ихъ уже ничто не трогало; но когда показалась первая рота этого вставшаго изъ могилы полка, лица ихъ преобразились.

— Охъ! бдняги…

Какая-то женщина заплакала, за ней другія, затмъ зарыдали вс… Молодая двушка, служащая на почт, съ красными глазами, съ закинутой назадъ головой, махнула намъ своимъ мокрымъ отъ слезъ платкомъ, крикнула что-то и разрыдалась. Всю дорогу, около всхъ домовъ насъ чествовали слезами, и только теперь, видя, какъ он плачутъ, мы поняли, сколько мы выстрадали.