Деревянные кресты

Онъ, молча, пристально посмотрлъ на Жильбера, затмъ, какъ бы ршившись, сказалъ ему вполголоса:

— Слушай, я теб скажу кое-что, теб одному, это порученіе…

Жильберъ хотлъ остановить его, заговорить съ нимъ о томъ, какъ его эвакуируютъ, обмануть его… Но онъ покачалъ головой.

— Нтъ, мое дло кончено. Я хочу, чтобы ты исполнилъ мое порученіе. Поклянись мн, а? Ты отправишься въ Руанъ, повидаешь мою жену… Ты ей скажешь, что она не хорошо поступила. Что меня это очень огорчило. Я не могу теб всего сказать, но она надлала глупостей съ помощникомъ, котораго наняла… Ты ей скажешь, что не слдуетъ такъ вести себя, ради нашей дочки, а?.. И что я ее простилъ передъ смертью. А? ты ей скажешь…

И онъ снова тихо заплакалъ. Никто ничего не говорилъ. Мы вс смотрли на него, склонившись надъ нимъ, какъ надъ разверзающейся могилой. Наконецъ, онъ пересталъ плакать, жалоба замерла у него на губахъ, и онъ помолчалъ съ минуту. Затмъ онъ стиснулъ зубы, приподнялся на локтяхъ, и, сурово глядя, проскрежеталъ:

— Такъ нтъ же! Не хочу… Слушай, Жильберъ, умоляю тебя, създи въ Руанъ. Непремнно създи!.. Поклянись мн. И скажи ей, что она корова, слышишь, скажи ей, что это изъ-за нея я подохъ… Нужно, чтобы ты ей сказалъ это… И скажи всмъ, что она потаскушка, что она наслаждалась, пока я былъ на фронт… Я проклинаю ее, слышишь, и я хотлъ бы, чтобы она подохла, какъ я, вмст со своимъ любовникомъ… Ты ей скажешь, что я плюнулъ ей въ лицо передъ смертью, ты ей скажешь…

Онъ тянулся своимъ худымъ лицомъ, страшный, съ красной пной въ углахъ губъ.

Жильберъ, блдный, старался его успокоить. Онъ бережно обнялъ его за шею и хотлъ уложить… Тотъ, обезсиленный, не противился и легъ. Долго лежалъ онъ неподвижно, съ закрытыми глазами, затмъ крупныя слезы покатились изъ-подъ его закрытыхъ вкъ.

Склонившись надъ нимъ, Жильберъ касался своимъ дыханіемъ его лба и чувствовалъ почти на своихъ губахъ смертный потъ, капельки котораго уже показались у него на вискахъ.

— Ну, старина, не плачь, — повторялъ онъ прерывающимся отъ сдерживаемыхъ слезъ голосомъ. — Не плачь, ты только раненъ.

И онъ бережно гладилъ худую голову плачущаго человка, Бреваль прошепталъ тише:

— Нтъ… Ради дочки… лучше не говорить ей этого всего… Ты ей скажешь, что она должна солидно вести себя, ради двочки… что она должна дать ей счастье, а не служить ей плохимъ примромъ. Ты ей скажешь, что надо принести себя въ жертву малютк. Ты ей скажешь, что я просилъ ее объ этомъ передъ смертью, и что тяжело умирать такъ…

Слова выходили изъ его рта такъ же медленно, какъ текли слезы изъ глазъ.

Въ углу, положивъ голову на согнутую руку, рыдалъ Сюльфаръ. Лейтенантъ Морашъ, извщенный о событіи, весь посинлъ. Онъ хотлъ сдержать себя, но видно было, какъ губы и подбородокъ его дрожали.

Бреваль уже не шевелился; слышно было только его короткое свистящее дыханіе. Но вдругъ онъ поднялся на рукахъ Жильбера, какъ будто желалъ выпрямиться, и, крпко сжимая его руку, онъ простоналъ, задыхаясь:

— Нть… нтъ… я хочу, чтобы она знала… Я слишкомъ измучился… Ты ей скажешь, что она распутная баба, ты ей скажешь…

Онъ говорилъ съ трудомъ, и, обезсиленный, долженъ былъ остановиться. Голова его тяжело упала на руку Жильбера, шинель котораго обагрилась кровью. Онъ былъ блдне умирающаго, укачивалъ его и тихонько обтиралъ ему губы, на которыхъ лапались розовые пузырьки кровавой пны. Бреваль сдлалъ попытку снова открыть глаза, приподнять тяжелвшія вки и хотлъ снова заговорить:

— Ради счастья двочки… не надо… Ты ей скажешь, а… ты…

Невысказанная просьба его замерла, и глаза бднаго умирающаго стали угасать. И какъ бы пытаясь сохранить ему еще мгновеніе жизни, пряча его отъ смерти, Жильберъ прижималъ его къ груди, щека къ щек, поддерживалъ его подъ мышки и орошалъ слезами его лобъ.

* * *

— Они наступаютъ!

Жильберъ и я ошеломленные сразу вскочили. Ощупью ищемъ мы винтовки и срываемъ палатку, заграждающую входъ.

— Они идутъ по разбитой дорог!

Кладбище сотрясается отъ взрыва гранатъ, пылаетъ, трещитъ. Это какое-то внезапное бснованіе пламени и треска среди ночной темноты. Вс стрляютъ. Ничего неизвстно, никакихъ приказаній нтъ — они наступаютъ, они на дорог, вотъ и все…

Передъ нами пробгаетъ человкъ и падаетъ, какъ бы споткнувшись. Мелькаютъ тни, бгутъ впередъ, отступаютъ. Изъ разрушенной часовни поднялись красныя ракеты, призывая къ защит. Затмъ сразу какъ бы разлился дневной свтъ: большія блдныя звзды вспыхнули надъ нами и, какъ при свт маяка, показались бгающія среди крестовъ привиднія. Повсюду взрываются гранаты. Пулеметъ, какъ змя, проскальзываетъ подъ каменную плиту и начинаетъ быстро трещать, осыпая пулями развалины.

— Они на дорог, — повторяютъ голоса.

И, прислонившись къ откосу, люди безостановочно бросаютъ черезъ стну гранаты. Стрляютъ поверхъ бруствера безъ прицла. Вс могилы разверзлись, вс мертвые встали, и, еще ничего не видя, они стрляютъ въ темнот, стрляютъ въ ночь и въ людей.

Воняетъ порохомъ. Блыя ракеты, падая, отбрасываютъ фантастическія тни на это заколдованное кладбище. Около меня Мару, укрывая голову, стрляетъ между двумя мшками, изъ которыхъ сыплется земля. Среди щебня извивается человкъ, какъ червякъ, перерзанный ударомъ лопаты. И снова взлетаютъ красныя ракеты, какъ бы крича: „Огненную завсу! Огненную завсу!“

Падаютъ снаряды, все разрушая, все опрокидывая. Стрляютъ залпами, и это похоже на пятикратный раскатъ грома.

— Стрляйте! Стрляйте! — рычитъ Рикордо, котораго не видно.

Оглушенные, отуплые, мы снова и снова заряжаемъ раскалившіяся винтовки. У Демаши вышли вс патроны, онъ подобралъ вс гранаты съ упавшаго товарища и яростно бросаетъ ихъ. Среди треска слышны крики, стоны, но на нихъ никто не обращаетъ вниманія. На мгновеніе ракеты освщаютъ высокаго убитаго человка, растянувшагося во всю длину на могильной плит, какъ каменное изваяніе. Наконецъ, налетаетъ шквалъ нашихъ орудійныхъ выстрловъ, наша огненная завса. Снаряды слдуютъ одни за другими, и надъ нами какъ бы образуется желзное загражденіе. Посреди кладбища снаряды взрываютъ землю, придавливая солдатъ подъ плитами, добивая раненыхъ у подножья крестовъ. Въ гробницахъ, среди щебня, ползаютъ, слышатся стоны. Кто-то падаетъ около меня и съ хрипомъ яростно хватаетъ за ногу.

На головы наши обрушиваются удары за ударами. Снаряды падаютъ такъ близко, что шатаешься, ослпленный взрывами. Наши и германскіе снаряды сталкиваются и съ воемъ набрасываются другъ на друга. Ничего нельзя разобрать, ничего нельзя понять. Красный огонь, дымъ и трескъ…

Чьи это орудія стрляютъ такъ низко — германскія или наши, 75-миллиметровыя?

Огненная погоня окружаетъ насъ, впивается въ насъ… Обломки сломанныхъ крестовъ со свистомъ засыпаютъ насъ… Шрапнели, гранаты, снаряды, даже гробницы — взрываются, все летитъ въ воздухъ, какъ при изверженія вулкана. Разверзшаяся ночь раздавитъ и проглотитъ насъ всхъ…

— На помощь! Спасите! Убиваютъ людей!

XIII ДОМЪ СЪ БЛЫМЪ БУКЕТОМЪ

Мы кончаемъ обдать. Какъ было бы хорошо, если бы только они замолчали. Желтый огонекъ свчи мерцаетъ въ пустой бутылк. На дн кружекъ осталось немного вина, благо, слегка мутнаго вина, которое липнетъ къ пальцамъ и ласкаетъ горло. Въ печк, потрескивая, горятъ большія полнья.

Наклонившись надъ дымящейся кастрюлей, Сюльфаръ, красный и потный, разогрваетъ намъ вино. Онъ засучилъ рукава до локтей и широко раскрылъ рубашку на своей волосатой груди. На лвой сторон висятъ у него, въ вид брошки, шесть англійскихъ булавокъ — единственное, что осталось у него отъ штатской одежды. Лемуанъ сидитъ у огня, на чурбан, мирно опустивъ свои широкія руки между колнъ, и, слегка посвистывая, смотритъ, какъ орудуетъ его товарищъ, и подозрительный Сюльфаръ чувствуетъ въ этомъ невинномъ насвистываніи критику.