Дерзкие. Будешь должна

Не могу успокоиться. Больно так, что внутри всё сжимается. Ноет, стреляет, колит – всё сразу.

Волоку её в дом, как какую-то ебучую куклу. Затаскиваю в спальню и отшвыриваю на кровать. Она тут же сопротивляется, пытается встать, а я её буквально вдавливаю в матрац и руки прибиваю над её башкой.

– Будешь сопротивляться, я тебя свяжу. Ещё больнее сделаю. Так что вся в крови уйдешь. Поняла меня? – сжимаю её запястья до боли и смотрю на неё остервенелым взглядом. Пусть боится. Пусть боится так, что тошнить от меня будет. Пусть ненавидит всей душой, как ненавижу её я.

Отпускаю её, а она не шевелится. Дрожит. Трясётся, но руки так и держит над головой, а я начинаю одежду с неё срывать. Просто срывать и рвать прямо на ней по швам с треском. Она начинает рыдать. Уползает от меня, вцепляясь в меня пальцами. Я снимаю с себя футболку и джинсы, прямо нависая над ней и не позволяя далеко уйти, не обращая никакого внимания на её жалкие попытки оттолкнуть меня. Конечно у меня на неё стоит, но я никогда никого не насиловал. И то, что я сейчас ощущаю просто меня уничтожает. Разрывает. Убивает. Потому что это ОНА.

Но я всё равно продолжаю это делать, хоть и не собираюсь брать её. Только она думает иначе. И пусть думает.

– Я передумала! Отпусти меня! Отпусти, Глеб! Пожалуйста! Умоляю тебя! Отпусти!

Во всей этой какофонии её протяжных ничтожных звуков я улавливаю такой страх, от которого покрываюсь липким потом сам. Она задыхается подо мной, пытается бить, а я обхватываю её руки снова.

– Ты же хотела мне отдать девственность? Говорила – забирай. Ты сказала, что я тебе не нужен, но как последняя шлюха хотела отдать мне это сама. А теперь возникаешь. Теперь дёргаешься, как жалкая подстилка, набивая себе цену, – выдыхаю ей в рот и жадно вторгаюсь в него. Подчиняю её. Давлю так, что наши зубы начинают стучать. Трахаю её рот языком, наполняя своей слюной, пока она всхлипывает, дрожит и смотрит на меня заплаканными глазами. Не выпускаю её. Лапаю её полураздетое дрожащее тело. Мну грудь, сжимаю соски, больно давлю коленом в промежность. – Будешь плакать подо мной и звать на помощь. Будешь царапаться и кусаться. Будешь же да? Как с Гамелем тогда? – смотрю на её ненавистный взгляд. Наконец вызвал у неё это чувство. Она начинает брыкаться сильнее. Вулкан просыпается.

Срываю с неё джинсы до колен одним рывком, оставляя в одних трусах и начинаю грубо трогать её, понимая, что она такая же отбитая, как и я. У меня стоит. Она вся мокрая. Вся и насквозь. Понимаю, что это физиология. Возможно, своей черепушкой она этого и не хочет вовсе. Просто это акт агрессии и подчинения. И тело реагирует на всё это так же легко, как в первобытном обществе. Хочешь ты этого или нет.

Её страх читается в глазах, просачивается через два её изумруда, но кроме этого там я вижу своё Дьявольское отражение – наши развратные пороки, грехи и душевное уродство слились воедино. Она дышит так громко, как только возможно, задыхается почти.

– Глеб, если тронешь, я возненавижу тебя. Я никогда, слышишь, никогда тебя не прощу! – кричит она, на что я натягиваю самую безразличную маску из всех, сменяя её кривой ухмылкой.

– Если думаешь, что мне это важно, то ты – круглая идиотка, – отвечаю и начинаю тащить вниз последний лоскут ткани. И всё. Крышу у неё срывает окончательно. Удары сыплются один за другим. Она пинается, кусается, колотит меня, как ненормальная. Орёт во всю глотку, сыплет проклятиями, пока я не сжимаю её так сильно, как только возможно. И смотрю на её взгляд, полный ненависти, презрения и совершенно точно понимаю, что не шутит. Она готова сейчас убить меня. Готова сгореть вместе со мной заживо. Пиздец, что я сейчас ощущаю. Сердечная мышца сокращается хаотично и разрозненно, посылая аномальный импульс внутрь всей кровеносной системы. Она внутри меня. Не я в ней, а она во мне. И я ненавижу её. Всей своей душой.

– Я уже проклят, ведьма. Уже. Раз встретил тебя, – сцепляю зубы и глажу её волосы. – Говори…Говори мне, Катя. Говори, моя…Сейчас говори. – подвожу к ней свой горячий пульсирующий член. Чувствую её влагу. Но никогда, никогда так не поступлю. Только не с ней. Её голос срывается с петель.

– Давай сделай это! Если я никогда ничего не значила. Если ты так меня ненавидишь, сделай это прямо сейчас, сделай и покажи, что я для тебя лишь грёбанная вещь!

– Дура…Ты никогда ей не была. Идиотка…Говори, Кать, моя. Говори! – кричу на неё. Не вхожу. Жмурю глаза, ощущая жалкое неконтролируемое чувство. Жжение в них. Будто мне сейчас нужны все свои силы, чтобы сдержать… Что? СЛЁЗЫ. Твою мать…

– Твой брат сказал… – плачет она, задыхаясь. – Что за вами следят…Что… Следят за моими родными…В Прохоровке…За мамой…Младшим братом…

Одним рывком слезаю с неё, усаживаясь на кровать. Какая же она идиотка…Господи…Да и я долбоёб конченный. Внутри всё бушует как во время шторма. Сбоит конкретно. Тряпкой я из-за тебя становлюсь, Катя…Чёртовой тряпкой, которой можно все полы в этих тысячи квадратах вымыть…

– Одевайся. Будем разговаривать, – выдаю последнее и ухожу курить, блядь, чтобы хоть немного упокоиться после всего этого пиздеца.

Глава 11.

Голова кружится от того, что произошло. Кажется, я выплакала всю жидкость из организма. Ненавижу его. Он такая грубая скотина…Такой ублюдок, Господи…Я даже не могу дышать сейчас. Ещё и порвал мою одежду.

Дожидаюсь, когда он уйдёт и достаю новые вещи, переодеваясь. До сих пор трясёт и не могу прийти в себя.

Достаю спортивную сумку и начинаю сгребать туда все свои вещи. Надеюсь удастся убежать до того, как он заметит мою пропажу. А потом не знаю. Хоть заявление на него пиши, но он мне ничего в итоге не сделал…Даже синяка не оставил… Мне никто не поверит…Ненавижу его! Всей своей израненной душой!

– Успокойся и оставь шмотки в покое, – слышу сзади, но не слушаюсь. А когда чувствую его приближение тут же становлюсь натянутой струной.

– Только подойди, сволочь! Только подойди…И я! И я! – подбегаю к окну и распахиваю его, становясь на карниз. – Я спрыгну.

– Катя. Глупостей не делай. Вернись обратно в комнату. Ноги переломаешь, – говорит он, на что я только сильнее хочу скинуться.

– Отойди дальше. К двери и не подходи ко мне! – командую я, и он, как ни странно, слушается. Отходит. И только тогда я слезаю обратно.

– Я бы никогда тебя не тронул, – убеждает он, а мне становится смешно. До нервного неудержимого хохота.

– Сам-то себя слышишь, придурок?!

– Слышу и очень отчётливо. И сама ты дура.

– Из-за тебя я чуть не умерла от страха. Ты…Ты… – теряюсь, не могу подобрать слова. Кажется, что я уже перевела на него весь запас своих оскорблений.

– Я знаю было жёстко, – не отрицает он. – Но ты тоже хороша. Предложить мне такое, когда я всё стараюсь сделать лишь бы показать тебе, что мне ты нужна, блядь, а не просто сбить твою целку. Будто это смысл моего существования! Нахуя мне это нужно, блядь?!

– Не знаю, нахуя! Но не подходи!

– Да не подхожу я. Успокойся. Выдохни. Что ещё говорил Рус?

– Я вообще не должна была тебе это рассказывать…Потому что ты неуравновешенный придурок. Тебе же вообще плевать на чужие жизни! Ты собирался застрелить Андрея!

– Ой да успокойся ты. Не стал бы я в чушка твоего стрелять. Напугал бы просто, да и всё. Чтобы башку тебе не забивал. Я ж не знал, что это братец сделал! Ты мне не сказала!

– Ты – ужасный…отвратительный человек…