Десантники
Шрифт:
Комбат приказал: «Прекратить стрельбу!» Мы стали ждать, пока группа из темноты приблизится к дому, и тут в нас с близкого расстояния полетели гранаты.
Это были власовцы вместе с немцами, и на русскую речь власовцев мы так дешево купились. Завязался бой, отстреливаемся, но нас моментально окружили с трех сторон.
Я оглянулся, а кроме меня и Хворова никого из наших уже рядом нет. Хворов кричит: «Отходим! Нас двое осталось!» – «Уходи первый! Я диск добью и за тобой!»…
Отстрелял последний диск и побежал в темноте от дома, широкими прыжками.
А там обрыв был, который в этой темноте нельзя было заметить, он был скрыт густыми верхушками деревьев. На мое счастье я «широко» бежал и не рухнул камнем с обрыва, а как бы прыгнул с разбега в
Слышу голос взводного: «Яша! Помоги!», – а это лейтенант Хворов, живой, только ноги переломаны – поранены. А несколько из наших, которые убегая от немцев, обрыва не заметили, так и упали камнем вниз, разбились насмерть на скалах, и их тела лежали возле Хворова.
Я взводного перевязал и потащил на себе до перевала, на гору перед нами, а потом еще надо было вниз с ним как-то спуститься. Донес его до своих, Хворова отправили в санбат, а мне говорят: «Яша, беги в штаб полка! Предупреди! Они же штаб разгромить могут!»
Я к штабу, рассказал, что и как, все, кто был при штабе, тихо заняли круговую оборону, но до рассвета нас никто не атаковал. На второй день собрали всех, кто может держать оружие, включая ездовых и писарей, и мы пошли в атаку, отбивать гору, где был штаб батальона.
Но боя не случилось, так как немцы с власовцами уже оттуда сами ушли.
Вы по документам награждены двумя орденами Славы 3-й степени, а на всех фотографиях только с одним орденом. Можно поинтересоваться, почему?
С войны я вернулся только с одним орденом Славы.
Прошло после войны несколько лет, и вдруг меня вызывают в военкомат. Прихожу, принял меня офицер, который заявил: «Тут тебе еще один орден Славы 3-й степени пришел. Но что-то странно, за один месяц и два ордена?… Вроде, за одно и тоже дали. Мы думаем, что это какая-то ошибка. Да и зачем он тебе? Одного хватит». Я ответил ему: «Ну, и Бог с ним», вышел и думаю: «А может, и действительно так».
Хотя знал, что меня дважды представляли к наградам, один раз на Славу, а второй раз на Боевое Красное Знамя. Но не хотелось мне тогда высовываться и разбираться с начальством, как раз в разгаре была «Борьба с космополитами», и так на каждом шагу пьяные нам орали: «Пархатые жиды!». И у меня просто не было сил на всякую бумажную волокиту с наградным отделом.
По Вашей личной оценке, какие потери понес 348-й гвардейский стрелковый полк за два месяца боев в Венгрии и в Австрии?
Процентов 70 от первоначального состава было убито и ранено, выбыло из строя.
В нашем взводе из двадцати шести человек в строю на 9 мая оставалось двенадцать человек, но нам еще после объявления о капитуляции немцев пришлось несколько дней принимать участие в стычках с засевшими в горах эсэсовцами, и снова у нас были потери.
Вас ранило уже после официального окончания войны?
Да. Десятого мая. В альпийских горах при прочесывании наткнулись на группу немцев, завязался бой. Сверху нас забрасывали гранатами, и мне осколок попал в правую руку. Перебинтовали, я думал, что ничего серьезного, но пока я с этих гор спустился и пока ждали транспорт для эвакуации раненых, немало времени прошло. Когда меня привезли в госпиталь в Сегед, уже началась гангрена, и меня сразу положили на операционный стол и ампутировали правую руку. В госпиталях я пролежал до сентября 1945 года, а потом меня комиссовали из армии как инвалида войны.
Как на передовой снабжали десантников?
Например, мы за два месяца боев ни разу не видели своей полевой кухни и питались тем, что находили в брошенных домах. Благо, народ там жил зажиточно, и в погребах можно было много чего съестного найти и набрать, начиная от
копченых колбас и шпика, заканчивая банками, где мед был перемешан с маслом. Сто грамм «наркомовских» мы от своих снабженцев никогда не получали, но, кто хотел выпить, мог легко «сообразить» местного вина.Смотрите, на передовой мало кто обращал внимание, кто во что одет и обут, главное – чтобы патронов и гранат хватало и было бы что «порубать», а если кто-то из бойцов нацепил на себя мадьярский китель или немецкие сапоги, так это считалось «в пределах допустимой нормы».
Например, у нас отродясь не было касок. А в саперном взводе не было ни одного миноискателя. Но кто тогда об этом задумывался?
А Ваш брат, кадровый танкист, выжил на войне?
После войны на запрос о судьбе брата мы получили извещение «Пропал без вести», и долгие годы я так и думал. Да и как он мог уцелеть, если служил в 1941 году танкистом на западной границе. Там все «кадровики» – танкисты поголовно погибли или попали в плен, еще в первых приграничных боях. В конце восьмидесятых годов у моего московского товарища близкие друзья поехали по гостевой визе к родным в Израиль и там случайно столкнулись и разговорились с пожилым человеком, который сказал, что живет здесь с 1947 года, а вся его семья погибла во время войны, а сам он из Винницкой области и звали его раньше Михаил Шварцбурд. Когда они вернулись «из гостей» в СССР, то просто, по ходу рассказа о поездке, упомянули эту встречу, а мой товарищ ухватился за фамилию, ведь она довольно редкая. Сообщили мне об этом, достали телефон этого пожилого человека в Израиле, и я решился ему позвонить, думая, что, скорее всего, это просто мой однофамилец.
Я заказал разговор с заграницей, и, как только он взял трубку и мы произнесли первые слова, сразу по голосу узнали друг друга. Это был мой родной брат Михаил, который в Израиле сменил имя на Моше Бен – Ами. Его жизненная история заслуживает отдельного рассказа.
Он прошел танкистом всю войну, несколько раз был ранен, много раз горел в танках, и, когда после окончания войны пытался найти своих родных, ему на запрос ответили, что никого в живых не осталось. Брат продолжал армейскую службу, имел звание капитана, пока в начале 1947 года, его, после разных проверок, не отправили «на новое место службы», взяв всевозможные подписки о неразглашении. Прибыл он на это «новое место», а там собрана группа из двухсот молодых советских офицеров, опытных фронтовиков еврейской национальности, подготовленных для переброски в Палестину, воевать против англичан за создание коммунистического Израиля. Эту группу тайно перебросили по польским паспортам через Восточную Европу в Палестину, а вот следующие за ними, уже сформированные и подготовленные, подобные офицерские команды, так и остались в Союзе.
Видимо, товарищ Сталин эту лавочку прикрыл.
Брат прибыл в Израиль накануне Войны за независимость, и, как говорится, сразу принялся за свою работу, был здесь одним из первых танковых командиров, участвовал в нескольких войнах, дослужился до звания полковника. Брат уговорил меня уехать к нему в Израиль, мы прибыли на ПМЖ в 1990 году, когда он уже был совсем болен. Михаил умер в 1991 году, и все последние месяцы его жизни я был рядом с ним.
Вам еще не было девятнадцати лет, когда Вы вернулись из армии инвалидом.
Тяжело было калекой возвращаться в мирную жизнь?
Я после комиссования поехал к сестре, в Шабельники, но жить там не захотел, и не потому, что жизнь там после войны была тяжелая и голодная, а потому, что в этом селе к евреям относились с открытой ненавистью. Поехал в Днепропетровск, поступил в металлургический техникум. Себя жалеть времени не было. Да тогда на каждом шагу можно было встретить инвалида войны, кто без руки, кто без ног пришел с фронта, но, главное, ведь мы остались живы, а миллионы и миллионы наших фронтовых товарищей или родных так и остались навсегда лежать на полях сражений или в расстрельных рвах.