Десантники
Шрифт:
Принес мне молдавского сыра с хлебом… Снова вызывают меня к нему. Он дает мне пакет с документами и сообщает, что я должен явиться через трое суток в отдел комплектования 38-й Армии и там получить назначение в фронтовую часть. Потом он сказал одну фразу с очень серьезным намеком. Не буду приводить ее дословно, но смысл намека был такой: «Забудь о плене и никому о нем не распространяйся». И пошел я по Западной Украине, боясь поверить, что все страшное уже позади. И тут мне действительно снова повезло, да так крупно, что хоть стой, хоть падай.
И везло мне постоянно и фатально до самого конца войны. Кто за меня молился, не знаю, но, видно, молились здорово!
Почти дошел до штаба 38-й Армии. Смотрю, связисты прокладывают связь. «Ребята, спрашиваю, где тут штаб?». Хваленая наша «супербдительность» как всегда только на бумаге, сразу говорят: вон в тех хатах такие-то располагаются, а на той улице такие-то, а там эти. А тебе вообще кто нужен? Иду дальше. Метров через двести вижу, как во дворе дома какой-то старший лейтенант, по виду казах, рацию ремонтирует. Матерится на своем языке, что-то у него не получается. Подошел к нему и говорю: «Старшой, давай пособлю, я в этом деле хорошо разбираюсь». Отремонтировал я рацию быстро. Лейтенант спрашивает: «Откуда в рациях разбираешься?» Отвечаю ему, что учился
Я написал письмо родителям в эвакуацию, что жив и здоров. У них на меня уже давно лежало извещение: «Ваш сын пропал без вести в сентябре 1943 года…»
Я как будто предчуствовал беду и попросил родных выслать мне на фронт из дома, мою фотографию годичной давности, отправленную им из Фрязино.
Получил я это фото, а через день случилось следующее.
Кто-то из солдат начал травить байку, что он бывший десантник, и в тылу врага был, и «одним махом семерых побивахом». Несет несусветную чушь. Не выдержал тут я, ляпнул лишнее. Я ему говорю: «Ты корове соседской хвост крутил, а не в десанте был. Я знаю, что такое десант, на Днепре в третьей бригаде был, так что ты ерундой ребятам голову не забивай!» Но на всех Украинских фронтах про наш десант слышали, и, согласно солдатской молве, мы были погибшими все до единого. Сразу нашелся стукач-доброхот, уже через час я был снова в СМЕРШе. Крики, слюни из рта пускают: «Кто? Почему? Скрыл?» А я даже не знаю, что было написано в «черновицком» сопроводительном пакете. Сижу и молчу, как партизан на допросе. Потом понял, что «дело пахнет керосином», и говорю этому офицеру: «Да, я бывший десантник, все проверки прошел после плена еще в танковой бригаде». Он снова мои бумаги полистал и весомо заключил: «Мы еще с тобой только начали беседовать. От нас никто не уйдет!». Отправляет меня под конвоем в фронтовой проверочный лагерь. Это не был обычный стационарный фильтрационный лагерь для бывших военнопленых. Это был лагерь передвижной, шедший за линией фронта вместе с войсками. Больше двух третей из находившихся в лагере были гражданские лица и бывшие окруженцы. Освобожденных непосредственно из плена на проверке было мало. Тех сразу направляли в тыл, но я прибыл на проверку уже из армейской части… Хотя была там группа танкистов-окруженцев, которых в полном составе направили под Тулу, на проверку «по всем правилам». А это означало, что могли и по три года держать на проверке, одновременно гоняя на каторгу в шахте, а могли и с ходу – в штрафные роты направить. Лагерь наш охранялся символически, и уйти из него не составляло особой проблемы. Фактически люди находились там добровольно, желая получить документ, что за ними не числятся грехи перед Советской властью. Мой первый допрос длился долгие часы. Перед мной сидел старший лейтенант с добродушным крестьянским лицом и «сыпал» десятками вопросов – Кто командир бригады? Кто командовал батальонами в 3-й ВДБр? Назови фамилии солдат твоего взвода управления? Назови точную дату пленения? Точный час? Кто был с тобой в этот момент? Фамилии? Почему не застрелился? Чем занимался в плену? Кто подтвердит? Где служил до войны? Опиши казармы? Кто был начштаба? В каких госпиталях лежал? Фамилии врачей? С какого самолета высаживался? Кто был рядом? Кто подтвердит? Почему к немцам перебежал? Где документы? Как сохранил фотографию? – и многие другие вопросы, которые уже задавались по третьему кругу, и так без конца. На следующий день мы начали по новой. Я не выдержал: «Товарищ старший лейтенант. Я в плен не перебегал, а взят в бою. Хотите расстреливайте, только мне ваша волынка уже порядком надоела!». Вдруг он улыбается и говорит: «Лихтерман, не смотри ты на меня волком. Работа у меня такая, я же за каждую проверку своей головой отвечаю. Тебе я верю. Но запрос в штаб ВДВ я послать должен. Про ваш десант мы все и так знаем. И циркуляр по этому вопросу у нас есть. А пока поживи у нас, если хочешь – можешь перейти спать в роту охраны. Но пока ответ из Москвы не придет, отпустить я тебя не могу». Прошло пару недель. Никто меня больше не допрашивал, относились ко мне как к обычному солдату. Как-то прибегает ко мне этот старший лейтенант и дает мне ремень с кобурой и погоны сержанта. «Одевай, – говорит, – со мной поедешь, меня в штаб армии вызвывают». Был приказ, запрещающий работникам СМЕРШа передвигаться в одиночку. Вот он и взял меня сопровождающим. Приехали в штаб, через полчаса он выходит из здания: «Матвей, возвращайся один. Я новое назначение получил. Пистолет старшине отдашь. Удачи тебе!». И пошел я пешком в свой проверочный лагерь. Километров через десять на развилке дорог стояли комендантские взводы и останавливали всех идущих к фронту. Ну все, думаю, попал я в переплет. Без документов, с чужим пистолетом… Но я нарвался на обычную армейскую «гребенку». Понимаете, с тыла к фронту, постоянно шли сотни бойцов после госпиталей или отставшие по разным причинам и разыскивали свои части. Когда в какую-то дивизию надо было срочно дать пополнение, то сразу комендатура или заградотрядовцы останавливали всех «временно бесхозных» на прифронтовых дорогах, сбивали группу человек пятьсот-семьсот, и сразу направляли как маршевое пополнение на передовую. Стоим мы огромной толпой, топчемся с ноги на ногу. Как сказал один из бывших моряков, стоявший рядом со мной, у них это называлось «попал в Шанхай». Разговор с нами был короткий: «Приказ комфронта Конева!» Кто из нас был опытный, даже права не качал. Сколотили такую группу из примерно тысячи человек, построили и повели. Село. Большая центральная площадь. Стоят полевые кухни. Повара кричат: «Налетай славяне!» А рядом, за поставленными прямо на земле столами, сидят офицеры с писарями и смотрят документы у каждого, составляют список солдат. Две больших очереди – одна к кухням, другая на запись. Ну, нет у меня никаких документов! Ведь «пришьют» мне побег с проверки, а это, в лучшем случае – штрафная рота. Не знаю я, что делать. Приехали, одним словом. Но и тут Бог меня не забыл… Останавливается колонна машин. Выходит из головной машины майор и кому-то докладывает: «Майор Шумячкин, из отдела кадров 107-й
Стрелковой Дивизии. Мне надо отобрать четыреста пятьдесят человек». Это был мой шанс. Фамилия Шумячкин была только у выходцев из села Шумячи, в котором я родился! Набрался я наглости. Подхожу к нему: «Товарищ майор, разрешите обратиться?». Кивает головой, мол, валяй. Продолжаю: «Вы случайно не смоленский, а то фамилию вашу услышал, подумал, может, вы мой земляк, шумячинский?». Майор отвечает: «Правильно подумал, родители мои оттуда!».Говорю: «Помогите, товарищ майор. С тыла на фронт бегу. Хочу на передовую, а начальство в тылу меня не отпускает. Воевать хочу!» Мне со всеми моими «приключениями» оставался только один выход —
попасть в стрелковую роту на передовую, там лишних вопросов мало задают. Майор спрашивает: «А ты кто по специальности?» Отвечаю: «Могу стрелком воевать, могу радистом».
Ладно, говорит, жди меня здесь, землячок, через два часа поедем. Уже в темноте, он вернулся к машинам, увидел меня: «Залезай, сержант. Фронт тебя ждать не будет!»
Приезжаем в какой-то лес. Майор мне говорит: «Следуй за мной». Заводит в большой блиндаж и говорит: «Рота связи, принимай радиста!» И оказался я в роте связи штаба 107-й СД. Больше никаких проверок. Через пару дней подошел к писарю и осторожно так начинаю: «Слышь, старшина, документы мои у капитана Иванова на формировке остались». В ответ: «Ну и что. Мы тебе сейчас новую красноармейскую книжку выпишем». И все… Получаю я новый документ…
Направили меня радистом к командиру дивизии Петренко. Никакие особисты меня больше не проверяли. Так что наш извечный бардак иногда и судьбу человеческую спасает… Но в штабе долго сидеть я не мог. Не хотел лишний раз СМЕРШу глаза мозолить. Там же как просто внешне даже не понравишься – и начинают «разработку». И вскоре я выпросился на передовую. Я уже знал, что на этой войне меня больше не убьют, исчерпали немцы лимит, выделенный для моего убийства. Я верил, что вернусь домой живым.
До 1981 года я никому больше не говорил, что был в плену и был в Днепровском десанте. Об этом знали только моя семья и несколько двоюродных братьев. Но им я доверял, все фронтовики, люди, проверенные войной…
Ходить с клеймом пленного в сталинские времена означало одно – быть изгоем. Да и чекисты при первой же разнарядке «на посадку» арестовывали бывших пленных, давали срок – «десятку в зубы за плен и на Колыму». О плене молчали все, кто в нем был…
Вы сказали, что поверили в то, что Вас больше пуля не заденет. Но впереди еще были долгие месяцы войны. Неужели больше не пришлось оказаться на волосок от смерти?
Были такие бои, что небо в овчинку показалось, но, повторюсь, – я верил, что выживу.
Хотя, если вспомнить. Одна атака с сандомирского плацдарма чего нам стоила!
В конце войны, вообще никто не думал о возможной смерти, но…
1 мая 1945 года, когда я уже служил в 17-й артиллерийской минометной бригаде 13-й артиллерийской дивизии прорыва РГК, наша колонна попала в немецкую засаду. Бригада была вооружена тяжелыми минометами 160-мм. Развернуть минометы для стрельбы мы не могли, минимальная дальность стрельбы из них где-то шестьсот метров, а немцы находились на расстоянии сто метров. Это уже в Чехословакии было, наступление на Оломоуц. Жуткий бой. С горки по нам стреляли пулеметы и снайперы, «выщелкивая» солдат одного за другим. Лежим, отстреливаемся, укрыться толком негде, машины горят. Рядом со мной в цепи снайпер убил троих подряд. Я только посмотрел в сторону и все понял, следующая пуля моя, спрятаться я не успевал. А снайпер промазал…
Об окончании войны мы узнали на марше. Праздновать Победу в тот день нам не дали, бригада принимала участие в боях по добиванию окруженных немцев в чешских горах. Только 15 мая 1945 года для меня закончилась война…
Вижу у Вас орден Красной Звезды, медали «За Отвагу». Какая из этих наград за Днепровский десант?
За Днепр я не был отмечен наградой. Ничего особенного я там не совершил, просто воевал, как все, выполнял свой долг. Если говорить о справедливости в этом вопросе, то надо весь личный состав бригады наградить медалями «За Отвагу». Всех без исключения: выживших, погибших при высадке и в окружении, попавших в плен, пропавших без вести… Всех!
Вы упомянули, что служили какое-то время рядом с командиром дивизии Петренко. Личность легендарная и колоритная. Я имею в виду не рассказы служивших в 107-й СД, как комдиву адъютант каждую ночь в блиндаж очередную связистку с коммутатора приводил. Речь идет о боевых качествах комдива.
Генерал Петренко был вояка неплохой и дело свое командирское знал. Мог и автомат в руки взять, и появиться в цепи залегшего под немецким огнем батальона. А то, что Петренко очень слаб был по «женской части», так это ему сам Бог велел. Мужик он был здоровенный, красавец, генерал. А у нас испокон века, что генералу не положено, так то ему дозволено.
У нас в дивизии была приданная штрафная рота. Послали ее в атаку, на немецкий укрепленный пункт в лесу, который назывался «дом лесника». Штрафники пошли в бой, а назад вернулись только офицеры этой роты. Остальное происходило на моих глазах. Выходит к ним грозный Петренко с дубиной! в руках и с перекошенным от злобы лицом, задает вопрос: «Где ваши солдаты?! Угробили роту, недоноски! Кровь солдатскую не жалеете?! Возвращайтесь в лес и найдите своих солдат! Приказ об атаке я не отменял!».
Был период, дивизия голодала. Говорили, что эшелоны с продовольствием шедшие к фронту бандеровцы пустили под откос. Слышим, как в блиндаже комдива Петренко распекает своего повара: «Ты, что мне здесь ресторан соорудил!? Ты откуда эти разносолы набрал?! Как я бойцам в глаза смотреть буду?! Вся дивизия сухари жрет, а ты мне тут кремлевский банкет устроил! Забирай все назад, к такой-то матери!»
После всех ужасов и издевательств перенесенных в немецком тылу, как Вы лично относились к немецким пленным и гражданскому населению? Жажда мести, как говорится, была сильной?
У каждого свои понятия о мести. В апреле сорок пятого немцы прорывались через наши позиции к своим. Бой в лесу. Пошли после прочесывать лес. Взял я в плен одного верзилу, унтера. Заслуженный был немец, с крестами, еще с нашивкой «за танки». Мы в немецких регалиях уже хорошо разбирались. Веду его к своим. Метрах в сорока пробегает еще один немец. Я жму на спусковой крючок, а у меня патроны в диске кончились! Взял в руки «лимонку» и говорю пленному: «Форвертс». Пошли с ним рядом. Привел его на батарею. Он меня спросил: «Почему ты не убил меня?» Немецким языком я владел неплохо. Что я мог ответить немцу? Что я не зверь? Ребята тоже меня спросили: «Немец-то матерый. Сразу видно, что не одну сотню наших убил. Чего же ты его не «шлепнул»?» Не мог я стрелять в безоружного.