Дети богов

– С вами все в порядке? Я чем-то вас оскорбил?

– Не вы, Отто, не вы. Вам не кажется, что судьба – редкостная потаскуха?

Он поразмыслил над ответом, как будто я задал ему серьезный вопрос.

– Нет, не кажется. Мне кажется, что судьба оберегает нас от необдуманных поступков.

– Ага. Например, от того, чтобы срубить загнивающее дерево и разобраться с этой херней навсегда.

Отто посмотрел на меня печально.

– Юношеский максимализм никого не доводил до добра. То, что вы называете херней, мой странно похожий на Карла гость – это миллионы, миллиарды жизней. Это счастливая улыбка роженицы, это радость старика на прогулке, когда снег похрустывает под ботинками, гомонят снегири и кажется, что перед тобой не два-три последних года, что впереди – еще вся жизнь. Это первые шаги ребенка и первые слова, и творения Гауди и Ботичелли, и фрески Джотто, и взгляд на планету из космоса, и осенний лес, и крик ворон, и ветер, несущий к западу тучи, и озеро на закате… вам не жалко будет все это уничтожить одним ударом клинка?

Я подумал. И честно ответил:

– Нет. Не жалко.

Старик со скрипом отодвинул стул и поднялся.

– Тогда нам не о чем больше говорить. Я прошу вас покинуть мой дом.

Однако меня уже опять понесло.

– А если нет? – осклабился я в лучшем стиле Гармового. – Если не покину?

– Чем вы можете меня испугать? – улыбнулся старик. – Я видел такое, молодой человек, что вам и не снилось в самых страшных кошмарах.

– Что вы знаете про мои кошмары?! – заорал я. – Вам приходилось стоять по колено в гнили, дышать гнилью и рубить, рубить бесконечную гнилую тварь? Вам приходилось видеть червей, копошащихся в ране? Вы со своим некромантом, вы этого хотите – чтобы все ваши рассветы, закаты и первые улыбки превратились в гнилье?

Отто стоял, тяжело опираясь на трость, скрестив на набалдашнике руки, ладонь левой поверх перчатки на правой. На мои вопли он ответил:

– Знаю больше, чем вы думаете.

Помолчав немного, хозяин снова сел на стул. Подвинул кофейную чашку и, не глядя на меня, заговорил:

– В молодости это трудно понять. Молодость тянется к свежести и силе, однако мир состоит и из многих других вещей. Гниение – процесс естественный. Все мы когда-нибудь удобрим эту землю, чтобы на ней смогли взойти новые семена.

Я взял себя в руки, хотя рот мой все еще кривился в оскале.

– Я не тороплюсь. А вот вы, Отто, только что чуть не удобрили. Если ваш дружок так заботился о вашей безопасности, что же он вас не предупредил о моем визите?

Старик неожиданно улыбнулся.

– Он предупреждал. Он очень настойчиво просил, чтобы я переменил адрес и, желательно, имя. Весьма подробно описал вашу внешность. Иначе как бы, по-вашему, я понял, кто вы такой? Я не чтец рун и не гадатель по птичьим внутренностям. После той ночи в монастыре, когда Йозеф с мечом спустился в крипты и долго не возвращался, и мне казалось, что все духи ада собрались поплясать на монастырской крыше… А потом часовня и вовсе обрушилась, и я решил, что он погиб там, внизу, и уже собирался, сам едва живой, лезть его откапывать… После этого я вообще постарался завязать со сверхъестественным.

– Ага, но от лечения все же не отказались?

Он медленно покачал головой.

– Йозеф меня не лечил.

Я недоверчиво хмыкнул:

– А как же?..

– Не знаю. Так вот само получилось. Нет, не подумайте – он мне предлагал, предложил на второй же день. Йозеф быстро принимает решения. Понимаете, Ингве – вы позволите называть вас этим именем? – хорошо. Так вот, Йозеф, в сущности, не намного мудрее и старше вас. Ему кажется, что он превосходно разбирается в людях, и он с большой неохотой изменяет свое начальное, порой слишком поспешное мнение. Эта ошибка, свойственная всем, да простится мне такой эпитет, манипуляторам. Для них очень важно отнести человека к определенной категории, это ведь сильно упрощает их работу. Однако большинство людей не укладываются в рамки любой классификации. Например, Йозеф, кажется, до сих пор не знает, что в первую ночь, когда мы заночевали на сеновале одной доброй крестьянской семьи, я почти решился его убить.

Мой смешок был еще более недоверчивым.

– Да, Ингве, да. Он заснул, а я вытащил пистолет и наставил ему прямо вот сюда…

Старик ткнул пальцем в собственную переносицу.

– Я ведь не такой уж Фома Неверующий. Он представился мне проводником, показал документы. Его рекомендовал мне один старый знакомый, подвизающийся в организации под названием «О.Д.Е.С.С.А.», я не имею в виду советский портовый город…

– Я знаю, – нетерпеливо перебил я.

– Так вот, пообщавшись весьма короткое время со своим так называемым проводником и разглядев как следует его лицо, я быстро припомнил рассказ бедного Дитриха. Господи, как я пожалел тогда, что так плохо обошелся с Дитти! Бедняга пытался меня предупредить, он рассказал мне чистую правду, а я не поверил и смотрел на него, как на труса, паникера и предателя. Я пробовал его потом найти, чтобы извиниться, но он опять бежал и спрятался где-то столь тщательно, что отыскать его мне не удалось…

Мне надоело слушать покаяние старца, и я довольно резко напомнил:

– Йозеф Менне, сеновал…

– Ах, да. Так вот, я быстро сообразил, с кем имею дело. В тот первый день мы отмахали немалое расстояние – я почему-то почувствовал себя намного лучше. Наверное, меня окрыляла близость цели. Добавлю, что я всюду носил с собой ампулы с морфием, чтобы облегчить боли. Когда я сообразил, что спутник мой и есть тот самый зловещий колдун, я незаметно подлил морфия в его кружку с молоком, которым нас угостили хозяева. Он очень быстро заснул. Я не решился споить ему весь морфий. Обезболивающее ведь могло понадобиться мне самому, поэтому я не был уверен, что господин колдун опочил навсегда. Я вытащил пистолет, у меня был тогда старый револьвер системы «Смит-Вессон», проверил патроны, навел на лоб Йозефа и взвел курок…

– И что же вас остановило?

– Честно? Не знаю. Мне противно было убивать спящего, но дело было даже не в этом. Я подумал: кто я, в сущности, такой? Заживо гниющий труп. А этот человек, или не человек, неважно, может прожить тридцать, сорок, пятьдесят лет. Кто дал мне право отнимать у него эти годы? И я убрал револьвер, лег на сено и прикинулся, что тоже сплю, хотя так и не смог заснуть до самого утра.

Я почесал в затылке забытым на диване протезом и подумал: обрадовать, что ли, старичка? Сообщить ему, что морфий на полукровок действует примерно как холодная водица на подгулявшего матроса и кристал мет на любителя светских развлечений? Так сказать, освежает? Взбадривает? Подумал и промолчал. Пусть тешится старикан иллюзиями о том, как подержал жизнь некроманта в своих мозолистых руках. Ну его. А мне в копилку лишнее доказательство: проклятый труповод никогда не действует наобум.

– Ладно. Значит, Йозеф предлагал вам бесплатный курс лечения и предупредил о моем визите, и в обоих случая вы его доброту похерили? Жаль. Когда я выпущу из господина некроманта кишки и отправлю его прямиком в царство его сладкоголосого папаши, парочка добрых дел на счету ему бы очень не помешала. Для облегчения кармы.

Старик медленно покачал головой:

– Я бы на вашем месте не стал этого делать.

– Что, полагаете, он неуязвим?

– Нет, этого я как раз не полагаю. Но я считаю, что, как бы часто Йозеф ни ошибался, каких бы неприглядных дел за ним ни числилось, а в итоге правда все равно на его стороне. Иначе, поверьте, я не отдал бы ему меча.

На то, чтобы удержаться от хохота, сдержанности моей на сей раз не хватило. Пока я катался по дивану, предаваясь чистому детскому веселью, старик придвинул лампу поближе к себе по столу. И наконец-то стянул с правой руки перчатку. Мой смех как отрезало. На ладони Отто было совершенно такое же, как и у меня, черное пятно размером со старую пятикопеечную монету. Пока я пытался сообразить, что бы это значило, старик молча выключил лампу и, пошаркивая, вышел из комнаты. Камин он оставил включенным.

Тетрадку я прихватил с собой и в метро, игнорируя шокированные взгляды публики (часто ли в торонтской подземке им приходилось видеть одноглазых офицеров Вермахта? хотя Хель их знает…), развернул на той самой странице. Стихи, да. Прочитав несколько, я запихнул тетрадь обратно в карман. Отдам некроманту при встрече. Пусть почитает мне из тетрадки вслух и с выражением, прежде чем я вырежу его поганый язык.

В гостиничном номере, который мы делили с Гармовым – ни одному из нас не хотелось оставлять другого без присмотра – меня, однако, ждали совсем иные забавы. Как раз когда я вошел, капитан, по пояс голый, вывалился из ванной. Правой рукой он сматывал жгут, от которого на руке левой виднелся отчетливый красный след. Еще на левом предплечье капитана обнаружились синяки и пятна многочисленных инъекций. В глазах Гармового трепетал нездоровый героиновый блеск, плечи заметно подрагивали. Не обращая внимания на мое яростное выражение, он швырнул жгут на кровать и поинтересовался: