Дети богов

Разговаривать, обращаясь к плечам и затылку собеседника, оказалось удивительно неудобно.

– Если бы меня там не было, вас бы попросту сожрали.

– Вы что, и вправду с Эрликом перевертыши?

– Смотря что вы называете «перевертышем».

Я подумал.

– Вот Гармовой. Снаружи у него человек. Внутри волк. Он выворачивается наизнанку. И вы…

Он кивнул лошадиной гриве.

– У нас с папашей посложнее, но да… Примерно так.

День первый

– …Иамен!

Сначала ничего не изменилось. Потом червь исчез, пропал заодно с солнечным светом и садом. Оба моих глаза: и мертвый левый, и живой правый – увидели, как проступает седина в волосах стоящего надо мной человека. Как темнеет радужка глаз. Зрачки его расширились…

И с криком отвращения некромант выдернул руку из моей груди.

– Меня зовут Ингве, сын Драупнира, сына Дьюрина, – сообщил я себе самому – или серому миру вокруг, или некроманту.

– Будем знакомы, – мрачно ответил Иамен, не сводя взгляда с собственной ладони.

Пальцы у него сплошь были измазаны липким и красным. Подняв голову, некромант огляделся – выражение отвращения у него при этом с лица не сходило. Оно и понятно. Стол с остатками червивой трапезы кого угодно смутил бы.

– Как-то мне хреново, Иамен, – пожаловался я. – Холодно. И почти ничего не видно.

Он обернулся ко мне.

– Ингве, у вас в груди здоровенная дыра. Вы умираете.

– А здесь можно умереть?

– Умереть везде можно.

– И то хорошо.

Я хмыкнул. Он нахмурился.

– Вы нашли что-то смешное в своем положении?

– Да нет. Просто не ожидал, что вы будете последним, кого я увижу в жизни. Без обид, но вы, Иамен – не самый очевидный выбор.

Некромант присел на скамью рядом с мечом – туда, где еще так недавно восседал его отец.

– А кого бы вам хотелось сейчас увидеть?

Я подумал. И понял, что никого. Обидно…

Становилось все темнее. Боль в груди меня почти уже не донимала, и только вот эта темнота… Опять, Хель, ну почему же вечно меня заносит в какой-то мрак? Я пошевелил губами, понял, что еще могу говорить, и ответил:

– Мне хотелось бы, чтобы светило солнце.

День второй, позже

Я не мог понять, с чего меня так колбасит. Казалось бы, после тесной кутузки ехать и радоваться бескрайней равнине. Я не радовался. Равнина почему-то казалась мне воплощением той самой прорвы, куда я чуть не угодил. Куда все проваливается и проваливается…

Иамен потянул за повод. Кляча остановилась. Он обернулся ко мне и недовольно сказал:

– Кончайте заниматься творением лишних сущностей, иначе мы никогда не доедем.

– Чем?

– На кой черт вы пытаетесь заполнить окружающее пространство всякой дрянью? Я же говорил – нам надо спешить. Или не терпится опять повстречаться с моим папашей?

– Проверьте катану.

Он послушался. Ржавчина поднялась по серебряной стороне чуть более, чем на четверть.

Когда я снова взглянул на равнину, то обнаружил, что местность изменилась. Мы ехали по мощеной улице средневекового города. Дико воняло отбросами, гнилым мясом и кошками. По бокам почти вплотную сходились грязные стены домов. Нашу улицу пересекала другая, и по ней двигалась угрюмого вида процессия. Факельщики. Солдаты. За ними повозка. На повозке возвышались два столба, и к ним за руки привязаны были две тощие, наголо обритые женщины в саванах. Там же стояли священник и палач. Палач как раз натягивал на голову одной из женщин желтый бумажный колпак.

Рядом присвистнул Иамен.

– Ну все, Ингве, вы доигрались.

День первый

Умирать оказалось темно.

Я напряг зрение, пытаясь увидеть хоть что-нибудь сквозь сгущающуюся пелену. Увидел. Все того же некроманта.

Выражение его глаз было непередаваемым, дикая смесь: сожаление, гнев, растерянность, обреченность. Гадливость?

– Не пяльтесь на меня так, Иамен. Лучше отвернитесь. Мне и без того скверно.

Он действительно отвернулся. Протянул руку, взялся за покрытые ржавчиной ножны. И подсунул рукоять под мои пальцы.

– Возьмите меч.

– Что?

– Возьмите меч, быстро. Только, всего святого ради, не вытаскивайте его из ножен.

– Какого…

– Перестаньте трепаться и возьмите меч.

Я напряг не желавшие подчиняться мышцы и сжал пальцы на рукояти. Хрустнула и осыпалась ржа, и ладонь коснулась первородного золота.

«Ну здравствуй, Тирфинг».

И клинок ответил мне уже знакомым подземным гулом.

Нет, никто не путал страницы, как в дневнике злополучного Евгения. Кстати, я до сих пор не уверен, что записки принадлежали именно перу военачальника Священной Римской Империи. Вполне возможно, что приложил к ним руку Иамен, который в своей охоте за Тирфингом пользовался довольно своеобразными средствами. Ну да не об этом речь. Я пытаюсь записывать события в том порядке, в котором они мне запомнились. А эти первые дни на Мертвой Равнине запомнились мне именно так: кусками, осколками. Калейдоскопом. Может быть, все еще сказывались последствия карцера. Может быть, я и сам не хочу вспоминать. Так расползаются по швам обрывки дурного сна. Я даже не уверен сейчас, что и вправду все это было. Пытался ли я освободить призрачных ведьм? Если да, то и в самом ли деле освобожденные мной тетки меланхолично полезли обратно на телегу, водрузили себе на голову колпаки, и младшая подожгла хворост подобранным на дороге факелом? И как насчет маленького площадного цирка, где фокусник распиливал надвое живую собаку, и собака визжала так, что до сих пор я просыпаюсь иногда в холодном поту от этого визга? А спортивный зал без крыши, где странные толстые дети ползали по канатам, и сталкивали друг друга, и, падая вниз, подскакивали, как мячи – соревновались, кто подскочит выше? Хорошо хотя бы то, что после казуса с ведьмами я не пытался вмешаться в происходящее. У нас было очень мало времени. Совсем мало.

…Лишь в одном я уверен твердо: Иамен отдал мне Трифинг. Отдал, потому что иначе я бы умер там и тогда, в гнилой развалившейся беседке, в лесу без времени. Рана в моей груди была не призрачной. Сейчас на ее месте красуется здоровенный уродливый шрам.

– …Зачем вы это сделали?

– Чтобы вы, Ингве, не подохли.

Я моргнул. Зрение постепенно восстанавливалось. Проступала из смертной пелены решетка, трухлявое дерево беседки, серый лес без листвы. Из моей правой ладони, из рукоятки меча бил сплошной и мощный поток силы. Я взглянул вниз. Рана на груди начала затягиваться, медленно обрастать бурой коркой. Что ж, теперь, по крайней мере, я знал, почему Отто не понадобилось лечение. Я снова взглянул на некроманта. Он стоял над катаной и сокрушенно рассматривал поблескивающее серебром лезвие.

– Я понял, не тупой. Почему?

Иамен обернулся.

– Потому что я обещал помочь вам. Я слишком редко даю подобные обещания, чтобы их нарушать.

И, помолчав, добавил:

– Все же жаль, что вы не позвали меня хотя бы чуть раньше. Гордость мешала?

Я невесело хмыкнул.

– Какая гордость? Нету уже у меня гордости. Я просто забыл ваше имя. Я и свое-то забыл.

Некромант заломил бровь.

– Ах. Вот к чему было это «сын Драупнира сына Дьюрина». Кстати, почему Драупнира?

Я не ответил. Я угрюмо пытался справиться с наручниками. Решетка покачивалась от моих рывков, но не сдавалась. Иамен порылся в карманах серого мундира, ничего не обнаружил и поднял с пола катану.

– Уберите руку.

Серебряное лезвие взлетело, и цепь лопнула с глухим лязгом. Но я даже не посмотрел на оставшийся на запястье браслет. Я изумленно пялился на клинок некроманта. Одна сторона катаны была привычно-серебряной. Вторая – ржавой. Иамен заметил мой взгляд и криво усмехнулся.