Детство

— Ну что, помощник? — Улыбнулся Иван Ильич, — Помогёшь или сразу побегишь?

— Помогу, дяденька!

Оно ить и не тяжело работу бабскую делать, ан не отлучишься-то далеко от комнаты. Портяночники, они такие! Хорошо ишшо, что мы по соседству с такими же мужиками живём, а не с ворьём, значица, но всё едино. В любую щель пролазят, сволота такая! Как клопы.

Само важное — воды натаскать. Оно ить дяденька отлучиться далеко не может, а её много надобно. Посуду помыть, умыться с утра да в вечор. Оно вроде и немножечко, а мужиков почитай тридцать душ. Кажному по чуть, вот тебе и вот!

— Такое сегодня снилося, ну смех и грех! — Меня ажно распирает, так рассказать хотится. Так-то, при мужиках, стесняюся — ну как на смех подымут, зубоскалы? А Иван Ильич, он мущщина сурьёзный, не балаболистый.

— Ну-ка! — Не переставая отшкрябывать в тазу мисы, заинтересовался дяденька.

— Вроде как я, но взрослый совсем, — Начинаю взахлёб, — Лет двадцать поди. И здоровый! Жилистый, но плечи — во!

Руками показываю плечи, отводя их мало что не на аршин [43] от своих.

43

Аршин: старорусская единица измерения длины. 1 аршин = 1/3 сажени = 4 четверти = 16 вершков = 28 дюймов = 0,7112 м; устаревший инструмент для измерения длины.

— И танцую с дружками посерёд города незнакомого.

— Не Москва?

— Не! — Мотаю головой, — Чужинцев много, то исть совсем чужинцев — арапов всяких да турок с китайцами. И одет я чудно, в рубаху без рукавов. А народ-то не плювается бесстыдству такому, а смотрит и хлопает, да денюжку даёт.

— Ишь ты! — Качнул головой дяденька, — Коленца-то хоть помнишь?

— А как же!

Хучь и сыт так, что брюхо под завязку, ажно у самого горла стоит, а показать могу.

— Ишь ты, — Иван Ильич удивлён, — А ишшо?

Коленца непростые, многие и показать-то не могу — так, словами ишшо объясняю.

— В кои-то веки что дельное приснилось, — Пушит бороду дяденька, — а то ране всё больше хрень всякая, забавки одни про телеги самобеглые.

— А это не забавка?

Дяденька протягивает руку и закрывает мне рот. Только тогда и понял, что с открытым, стоял, ну совсем как маленький! Ажно запунцовел.

— Забавка, — Дядька садится на нары, обтирая руки о подол домотканой рубахи, — но така… пользительная. Коленца-то незнакомые да антиресные. Научиться коль выкаблучиваться, так недурственно будет. На селе у нас плясунов завсегда приглашали хучь на свадьбы, хучь куда. Худо ли, погостевать-повеселиться, скусно поисть да бражкой запить? В городе-то ишшо интересней должно быть.

Иван Ильич пушит бороду и молчит долго, морща лоб.

— Вот что… слыхивал я, что певунов и плясунов первеющих купцы загулявшие любят с собой таскать. Кормят-поят, да поговаривают — денюжку дают. А?! Оно конечно не ремесло, ан кормит, и поговаривают — не худо. Здеся главное — к винищу-то не привыкнуть!

Ишь! Озадачившись, сажуся думать. Слыхал я плясунах да певунах, которых рублёвиками одаривают, но чтоб сам… Ха! А почему и нет? Кулачник я хороший, и не потому, что здоровый очень, а вёрткий и быстрый, ну чисто горностай. И ухватки отрабатываю потому шта. Может, и коленца плясовые тоже? А?!

— Егорка! — Никак знакомый голос?

— Мишка! Пономарёнок!

Стоит поодаль от входа, приплясывает в валенках стареньких да одёжке худой, что для дел по хозяйству приберегал. Так обрадовался дружку, что ажно обнялися.

— Я тебя какой день выглядываю, — Рассказывал он, вцепившись в рукав и опасливо поглядывая по сторонам. Публика здеся такая, оглянуться не успеешь, как с вывернутыми карманами очухаешься, и енто если повезёт! Многие и вовсе не очухиваются, значица, — ты здеся как? Совсем плохо?

— А давай в гости? Чаем напою! С сахаром!

Важничая немножечко, провёл Мишку к себе. Только по дороже раз остановилися, чтоб он посцал-то, а не в штаны напрудил.

— Дружок-то мой, значица, — Представляю его Ивану Ильичу по всем правилам вежества, — Мишкой звать. Портняжка будущий.

— Ишь ты? — Дяденька протягивает руку, пожимая, — Хороший дружок, раз сюды сунуться не побоялся. А я Иван Ильич, земляк Егорки и егойного отца знакомец.

Расслабился Пономарёнок, ну да оно и понятно. Земляк всё ж, не абы кто. Да ещё и отца знавал, это почти што сродственник, особливо когда в Москве встретилися.

За-ради такого дела чай достал, чуть не полфунта по случаю досталися. Шуганул портяночников от извощика знакомого, когда тот выпимши был, так тот потом спитым [44] чаем и отдарился. Честь по чести, в коробочке красивой, берестяной.

Балую я себя иногда!

Иван Ильич кипятку поставил да чай заварил. Попили с сахаром, что мне в тот раз разбойники знакомые с собой в карманы насували. Дяденька с нами одну чашку для вежества испил, ну и Понамарёнка расспросил заодно житье-бытье. Потом отошёл, значица, и мы уже вдвоем сидели, ну чисто взрослые из господ!

44

Уже один раз заваренный. В те годы существовали целые «фабрики» такого чая, и бедные слои населения не видели в его употреблении ничего дурного.

— Хорошо устроился-то, — Без зависти говорит Мишка, — никак враки всё, что на Хитровке пропащие совсем?

— Не врут, — Мотаю головой так, что мало не отрывается, — и ты сюда вдругорядь не ходи! Сейчас, перед летом, калуны [45] новых попрошаек себе набирают. Старые-то за зиму повымерзли. Могут и того…

— А вот и не боюся! — Хорохорится Пономарёнок.

— Я вот боюся! — Мишка затихает — понимает, что всё сурьёзно, — Хучь и боец кулачный, ан среди годков, взрослых-то не побью.

45

Профессиональные нищие.

— А мастера свово? — Не удерживается дружок.

— Случайно! Пороть меня вздумал, а сам опосля пьянки жутчайшей. Ну а мне што? Уже тогда понимал, что не удержуся я у него, ну и отбивалси. Да и мастер такой злой был, что боялся — забьёт вусмерть! Как давай лягаться, не видя ничегошеньки! Ну и попал так вот, удачно.

— С единого удара свалил, ха!

— Удача, Миша, — Качаю головой.

— А… так он же в Пост Великий руки распускать вздумал, — Оживляется Пономарёнок, — и кругом неправ был. Боженька наказал!

— Не иначе. Да ты пей, пей чай-то! И сахар бери!

— А что там с энтими… калунами? — Мишка сёрбает чай по господски, с блюдечка, зажав кусочек сахара меж зубов.

— Новых набирают. Они обычно родителям денюжку за них платят, вроде как в энту… аренду берут, на год. Бывают, двух-трёх возьмут, да ни един года не переживает! Оно на холоду-то плясать перед господами, чтоб подавали больше, долго ли протянешь? А если без денюжек можно робёнка умыкнуть, то и тово, скрадут.

— А убежать?